– Слышал я, – сказал мужчина, когда я приблизилась к нему, – дитя голодает?
– Нас мой муж из дому выгнал, – солгала я. – Не дал взять ни денег, ни вещей. Я обычно не клянчу, но сегодня вынуждена…
– Эй. – Он улыбнулся еще шире, черные глаза превратились в узкие щелочки. – Не оправдывайся. Муж твой – дурак. Разве можно такую женщину из дому гнать? Давай-ка выбирай, что по душе!
Отказаться бы, да куда там! Не в том я положении, чтобы выбирать. Незнакомец предлагал помощь с искренней теплотой, но я не расслабилась. Так мало в моей жизни было доброты, что я совсем забыла, каково это – когда кто-то помогает бескорыстно, во всем мне виделся подвох.
На нас заинтересованно поглядывали покупатели. Женщины цокали: «Ишь ты, какая!», мужчины с неодобрением косились, явно размышляя, как мне придется расплачиваться за товар.
Может, они вовсе ни о чем не думали, а мне привиделось это на их лицах.
Я ткнула пальцем в гору коричневых камушков на лотке:
– Что это?
Хусейн засуетился, тут же, не объясняя, принялся накладывать эти камушки совком в бумажный кулек.
– Орехи в шоколаде, – сказал он наконец. Отложил кулек в сторонку, двинулся вдоль стола: – Лукум яблочный, апельсиновый, персиковый, абрикосовый. В сахаре, с медом, с орехами. Тебе какой? Не стесняйся, красавица!
Со вздохом я указала на зеленые кубики лукума, и они точно так же, как орехи, оказались в кульке. Я больше ничего не просила, но рядом с Хусейном росла горка кульков – он сам выбирал, что положить мне.
– А мне на пробу дашь? – вклинилась пышная женщина, отпихнув меня локтем в сторону. – У меня тоже дети дома, пятеро, между прочим!
– Э-э-эх, красавица-а-а, – нараспев произнес торговец, покачав головой. – Ну не могу я весь товар раздать!
К пышной женщине под руку пролезла тощая, с рыбьими глазами. Одетая плохонько, но чисто.
– А я вчера купила вот эти орехи, – начала тыкать она пальцем в лоток, – а они сплошь червивые!
На девушку с недоумением уставились все, даже я: торговцы только сегодня приехали.
– Орехи не могут быть червивыми, дура, – зашипел на нее какой-то мужчина, внезапно появившись из-за моей спины. – Пойдем отсюда, быстро.
Хусейн сложил все кульки в другой, большой, и отдал мне. Я с благодарностью приняла подарок, прижала к груди.
– Ты не думай, – сказал он, понизив голос, – я не за что-то даю, а так просто. В моей стране принято помогать женщинам, а чтоб кто-то жену с детьми из дому выгнал, и речи быть не может. Иди, красавица, иди.
И я ушла с охапкой сладостей. Тоня порадуется, точно знаю, но одними орехами да лукумом сыт не будешь.
Я вернулась на ту улицу, где бродил торговец пирожками и пряниками. Он все еще был там, его голос сделался тише, походка более ленивой.
– Пирожки-и-и, – почти ныл он в окна. – Пря-а-аники.
– На лукум обменяешь? – Я перегородила ему дорогу.
Парнишка захлопал глазами, уставился на куль в моих руках.
– На что?
Да знала бы я!
– Сладость такая, восточная. Лукум, а еще есть орехи в шоколаде.
Он посмотрел на свой лоток, все еще полный. Вздохнул, стянул ремни с шеи.
– Давай.
– Э, нет! Все я тебе не отдам. Скажем, кулек лукума и еще один – орехов в обмен на пирожки. Пряники и печенья мне не нужны.
– Ладно.
Торговец вернул ремни на место, покрутил шеей: затекла.
В усадьбу я практически бежала. Довольная, торопилась скорее обрадовать Тоню – еды раздобыла, сладкого, да еще и не задержалась! Этот день уже не мог стать лучше.
Чертыхнулась, вспомнив, что воды нет. Сомневаюсь, что усадебный колодец не пересох – а если так, то придется снова куда-то идти.
Ноги почти не держали. Шутка ли – сутки без сна и еды, без воды. Но сильнее всего выбил из колеи испуг, когда нас догнали Степка с Иваном. Хорошо, что отстали, не кинулись следом. Правда, страшно еще из-за ранения, которое я нанесла Ивану. Вдруг пойдет к городовым, пожалуется на меня? Лезвие вошло в его ногу до рукоятки, рана глубокая, как бы кровью не истек.
А если истек и помер?!
В окно я залезла не с первого раза: трясущиеся руки дважды срывались, я падала, звала Тоню. Она обещала ждать меня на подоконнике, а ее нет даже в этой комнате!
Впрочем, дети не способны усидеть на месте. Наивно было полагать, что она проведет без движения хоть сколько-то.
– Тонь! – Мой крик разнесся по комнате, коридору, утонул где-то в прихожей и вернулся гулким эхом. – Я вернулась!
Послышался шорох в коридоре, я двинулась туда. Что-то серое юркнуло мне под ноги и унеслось в гору хлама – крыса, поняла я, заметив длинный хвост. Ну ничего, грызунов я не боюсь, а вот Тоня могла испугаться и спрятаться.
Усадьба, по моим меркам, громадная – в нее бы поместилось несколько домов наподобие того, в котором я жила со Степаном.
Я обошла весь первый этаж, заглянула во все пустые помещения неизвестного назначения. Единственное, я поняла, где именно находится кухня – в ней часть угла занимала громадная печь. А еще комната с большим медным тазом посредине – он был приварен к полу, и его воры утащить не сумели. Кажется, этот таз правильно называть купелью или как-то еще в этом роде. Надо бы разузнать название. Не лохань ведь?
– Тоня-а-а!
Я звала девочку несколько раз. Надеялась, что она меня просто не слышит! Спряталась где-нибудь в чулане, докуда звуки не доносятся. Но я осмотрела весь дом, Тони нигде не было, и вот тогда мне стало по-настоящему страшно.
Нет, городовые не могли найти ее, и никто другой наверняка тоже. Ушла сама? Что, если решила вернуться в деревню к бабушке? Тоня совсем маленькая, она, поди, и не поняла, что… бабушки-то больше нет. Она даже не знает, что Матрена ей не родная.
Всего на миг, но в голове появилась мысль: «Зря я испортила себе жизнь, решив спасти чужое дитя». Хотя я ничего не решала: я была обязана увести ее от обозлившихся соседей, да и любой другой на моем месте поступил бы точно так же.
«Ну и кто же? – заржал внутренний голос. – Только ты и пожалела пигалицу, остальные готовы были ее порвать».
– Тоня! – во всю мощь легких заорала я, из глаз брызнули слезы.
Вокруг – ни души, только ямы, кусты и заросшая бурьяном гигантская приусадебная территория с болотом и лесом у горизонта.
Недолго думая, я кинулась к болоту. Ну не верила я, что Тоня захотела вернуться в деревню: ее там достаточно сильно напугали, чтобы она этого не сделала.
ГЛАВА 4
На территории усадьбы обнаружился колодец. И, хоть моя голова была занята мыслями о приемыше, я не могла не обрадоваться находке. Проверять, есть ли в колодце вода и чист ли он, буду потом.
С холма я осмотрела поляну перед городской стеной – пусто. До леса и болота добиралась бегом, петляя по саду: вдруг Тоня где-то здесь? Трава высокая, спрятаться несложно. Но от кого прятаться-то? Неужели я ошибалась, когда предположила, что усадьбу не навещают бродяги?
Все домыслы вылетели из головы, когда в траве мелькнуло ярко-оранжевое пятно Тониного платья. Девочка сосредоточенно водила пальцем в раскрытой тетради, поглядывала перед собой и вновь возвращалась взглядом к записям. Она умеет читать? Наверняка умеет – Матрена была женщиной умной, насколько я знала, и воспитанницу, скорее всего, обучила.
– Ты чего ушла-то? – пожурила я девочку, с облегчением вздохнув. – Я так испугалась! Вернулась, а тебя нет. Вот что я должна была думать?
Тоня закрыла тетрадь, прижала к груди.
– А бабушка к нам придет?
Тоня пропустила мой вопрос мимо ушей, а я не стала настаивать на ответе. Ребенку не хватает близкого человека, с которым она провела все пять лет своей жизни, несложно догадаться какие чувства ее одолевают.
Что сказать ей? Солгать, обнадежить или лучше сразу объяснить? Сообщу, что бабушки больше нет, – расстроится, заплачет. Скажу, что бабушка придет, но позже – заставлю ее напрасно ждать.
– Я знаю, что она умерла, – проговорила Тоня спокойным голосом. – Бабуля попросила меня бежать в Ломарево, да только я не знала, где это. Еще испугалась тех людей с палками, они бы меня догнали. Бабушка сказала не верить им, а если понадобится помощь, то просить только у тебя. Она хотела, чтобы ты проводила меня в Ломарево. Где это?
Тоня подняла на меня грустный взгляд, носком туфли ковырнула земляную кочку. Она больше не беспокоилась о чистоте обуви.
– Недалеко отсюда, – ответила я. – Помнишь, прошлым летом у нас в деревне был праздник? Это из Ломарева невесту привезли, свадьбу гуляли.
– Мне бабуля разрешила посмотреть из окна, – кивнула Тоня. – Так ты проводишь меня?
– Тебя там кто-то ждет? К кому отвести?
– Нет, никто. Бабуля сказала, кто-нибудь приютит.
К горлу подступил ком, я откашлялась. «Кто-нибудь приютит!» Матрена выжила из ума? Знала ведь, как я слонялась из дома в дом, как днями единственным моим развлечением было пасти уток, а вечерами, бывало, не пускали в дом к ужину, потому что «своим детям еды не хватает, еще эту привечать!»
Она такой жизни хотела для своей воспитанницы?
В печальных глазах Тони не было ни вопросов, ни надежды, ни просьбы. Рассеянным взглядом она проводила перелетевшую с цветка на цветок бабочку и сказала:
– Мне не хочется с тобой расставаться, тетя Аглая. Ты пойдешь со мной? Тебя ведь тоже прогнали.
– Прогнали, – подтвердила я, даже не думая говорить правду. Незачем Тоне знать, почему я ушла из дому. – А тебе не нравится эта усадьба? Мы могли бы остаться здесь жить. Спать, правда, пока не на чем, но я что-нибудь придумаю, хорошо?
– Хорошо. – Девочка равнодушно пожала плечами.
По пути к усадьбе я осмотрела колодец более внимательно – на мое счастье, и лебедка сохранилась в целости, и вода была. Цепь со скрипом размоталась, ведерко плюхнулось в воду и вернулось наверх наполовину полным.
Пока Тоня с аппетитом поглощала пирожки, сидя на подоконнике, я пробовала сладости, не чувствуя их вкуса, – все раздумывала, как дальше жить.
Выживать в трудных условиях я, кажется, умела, но раньше все было как-то проще. Кто пустит переночевать – дает лавку и кусок хлеба, пусть и черствого. Наутро говорили, что сделать в качестве платы за ночлег: отвести скотину на пастбище или уток к пруду, а кто-то просил в хлеву почистить. Все понятно и просто… Но что делать теперь? Не могу же я проситься к людям на ночевку и предлагать им помощь по дому. Или могу?
Правильным выходом было отвести Тоню в Ломарево, а самой вернуться к Степану. Я тут же прогоняла эту мысль: впервые вырвавшись из-под надзора мужа, я уже не хотела к нему возвращаться.
Можно, конечно, найти приют и попросить их взять Тоню к себе, а самой пойти к ним на работу за еду и крышу над головой. Так девочка будет под моим присмотром, голодать нам не придется, и спать будем не на голом полу.
Я прожевала сладкий орех в шоколаде, запила водой – чистой, надо сказать. Зря боялась, что за годы колодец засорился.
Что я знаю о городе? Степан рассказывал многое: он несколько лет был подмастерьем у местного сапожника, но потом его отец помер и Степка вернулся в деревню, чтобы занять место старосты. Все его рассказы всегда сводились к воспоминаниям о тех годах и начинались со слов:
– А вот в городе…
Дальше следовала длинная история, одна из тех, что всем кажутся выдуманными. Я же с интересом слушала о ярмарках, карточных играх, гулянках. Степан говорил, что однажды приезжал сам император и прямо из окна кареты разбрасывал горстями золото. У Степки не было никакого объяснения, почему он не собрал хотя бы несколько золотых монет, и на вопрос об этом он замолкал.
«А вот в городе, – послышался в моей голове голос мужа, – сиротам не нужно побираться. Они живут в приюте до совершеннолетия, а после идут в городское управление и оформляют на себя любой брошенный дом с условием, что приведут его в порядок. Правда, продать его они не могут, но и зачем продавать? Живи да живи…»
Если Степан не лгал насчет этого, завтра я попробую попросить в управлении какой-нибудь дом. Усадьбу-то вряд ли позволят взять себе, слишком она роскошная для сирот. А как было бы здорово! Сама усадьба пустая и без стекол в окнах, что, конечно, плохо. Но сколько земли вокруг! Да если ее возделать и засадить овощами, то всю зиму можно не думать о пропитании – хватит и нам с Тоней, и на продажу останется. Со следующего года, разумеется, в этом-то я уже ничего не успею вырастить.
Я дождалась, когда Тоня утолит голод, чтобы расспросить ее о Петре и Марфе.
– Ты когда-нибудь слышала о Петре Иваныче и Марфе Никитичне?
Девочка нахмурилась.
– Нет, а кто это?
– Да я и сама не знаю. Говорят, дочь у них пропала. Не бери в голову.
Не слышала, значит. Переживать не о чем, как я и думала – те люди просто потеряли своего ребенка, которого зовут так же, как мою Тоню. Но что-то мешало мне в это поверить, внутреннее чутье не позволяло расслабиться.
Мы с Тоней после позднего завтрака натаскали воды в купель, заполнили ее доверху и собрались помыть пол хотя бы в той комнате, в которой планировали спать. Она была небольшой, но комфортной и относительно безопасной: на второй этаж с улицы так просто не залезть – стена снаружи гладкая, а окно узкое. На двери, ведущей не в коридор, а в другую комнату, имелся тяжелый засов. К тому же здесь у стены был широкий топчан, и лежать на нем даже без перины куда удобнее, чем на голом полу.
В доме нашлись рваные занавески, которые я пустила на тряпки, грубая щетка, и в мешке – немного щелока. При внимательном обыске кладовых я вытащила в один из коридоров колотый с одного краю кувшин, добротную лохань, топор, железную кружку и огниво. Последнему обрадовалась особенно сильно: вечерами в конце лета уже прохладно, и будет нелишним растопить камин, чтобы согреться. А дров полно: до леса рукой подать, топор есть. Нам для камина много топлива не нужно, и пропажу одного-двух сухих деревьев городское управление даже не заметит. Если они вообще следят за лесом, раз он усадьбе принадлежит. А принадлежит ли? Надо бы разузнать.
Дощатый пол не блестел, но и ноги к нему уже не прилипали. Подоконник я протерла мокрой тряпкой, оконный проем прикрыла дырявой занавеской.
Тоня старалась помогать мне с уборкой, но одной рукой у нее не получалось даже тряпку выжать. Вторая была занята – держала тетрадь.
– Что это? – спросила я как будто невзначай и кивнула на тетрадь. Мы уже уселись на топчан, любуясь плодами своих трудов – чистым полом.
– Бабуля сказала – это мой подарок.
– Можно посмотреть?
Тоня замерла на миг, а потом кивнула.
Я раскрыла тетрадку и, ожидаемо, ничего не поняла. Читать я не умела, обучить меня грамоте никто не стремился. После замужества я просила об этом Степана, а он все отмахивался: мол, к чему тебе уметь читать, детей вон рожай. Так я и грамоте не выучилась, и дети не получались. Семь лет семейной жизни строились вокруг надежды на потомство и постоянных попыток им обзавестись, но время шло, а ничего не выходило.
Я смущенно улыбнулась Тоне и вернула ей Матренин подарок.
