– Они старосту нового выбирают!
– Степа! – кричала я, но он не слышал.
Я закрывала лицо ладонями – он бил по пальцам. Я сгибалась, он пинал в бок. Обжигающая, резкая боль вышибала слезы из глаз, заставляла кричать громче, хоть я и старалась сдерживаться, лишь бы не пугать Тоню еще больше.
Он с силой бросил меня на топчан, замахнулся снова, но не ударил. Вопреки решению вести себя уверенно, я, как загнанный в клетку звереныш, отползла в стене и подтянула к груди колени, поскуливая от безысходности. Мне ни за что не вырваться, догонит в два счета. Вспомнила о кочерге, потянулась было за ней, но не решилась взять – Степка вырвет ее за долю мгновения, и хорошо, если не вместе с рукой.
Горели щеки, по виску текла струйка крови из рассеченной брови. Рыдания рвались из горла, соленые слезы щипали разбитые губы.
Чудовищное создание, бывшее моим мужем, разъяренно мерило шагами комнату.
– Значит, так. – Он наклонился надо мной, дыхнул табачной вонью. – Сейчас же пойдешь со мной и в деревне скажешь, что отводила ведьмовское отродье в приют и заплутала. Слышишь?!
– Да. – Я закивала, вытирая щеки лихорадочно трясущимися руками. – Пойду, пойду!
Он может убить, и искать меня никто не станет. Кому какое дело до безродной сироты? О Тоне заботился тот, кто давал денег на ее проживание, моя же жизнь не интересна никому в этом мире.
Степан недоверчиво нахмурился, обнажил зубы и сплюнул на пол.
– Смотри мне, без закидонов!
Тоня спряталась, она умная девочка. Не хватало еще ей попасть под руку Степке, и хоть он ее ни за что и пальцем не тронет, лучше бы ей все же не показываться ему на глаза.
Степан вытолкал меня из комнаты, потащил за собой чуть ли не волоком. Мне приходилось бежать, ноги путались в юбке. Конечно, никуда я с ним не пойду. Я поклялась Тоне, что не брошу ее одну, и обещание выполню. Но у меня было не так много времени на раздумья, как отвязаться от мужа, и я напряженно всматривалась во все, что было по пути. Мне бы что-нибудь тяжелое, что-то, чем можно…
Маленькая фигурка возникла у нижней ступеньки лестницы, когда мы спустились до середины. Теперь я сама впилась пальцами в локоть мужа, наивно надеясь, что сумею его удержать.
– Она ребенок! – пыталась я воззвать к разуму Степана. – Оставь ее, не трогай!
Но его можно было не просить. Он и правда боялся Тоню так же сильно, как я страшилась ночного леса и кладбища, болот и одиночества – смертельно боялся. Правда, так было не всегда, а началось все прошлой зимой…
Степан гулко сглотнул и даже будто протрезвел – туманный взгляд вдруг прояснился. Только тогда я посмотрела вниз и поняла, почему он так растерялся. Тоня держала в руках тетрадь, раскрытую посередине. Сдвинула брови к переносице, сделавшись вовсе не строгой, а еще более забавной, чем обычно, и что-то шептала одними губами.
– Че это отродье делает? Эй, слышь? Ну-ка, сгинь отсюда!
Тоня продолжала читать, Степка начал бледнеть и задыхаться. Его крепкая рука больше меня не удерживала, я без труда вырвалась и бросилась вниз, перепрыгивая через ступеньки. Подскочила к Тоне, и… не рискнула дотронуться до нее: глаза девочки заволокло чернотой.
– Оста… но… ви… ее! – Хрипящий голос мужа прорывался будто из перетянутого удавкой горла.
– Тоня, хватит! – Я притянула к себе ребенка, сминая тетрадь, и в этот момент Степан закашлялся, со свистом втягивая воздух. – Ты что делаешь-то?!
Мне и самой стало не по себе. Я заглядывала в лицо девочки, но в голубых глазках больше не было черноты. Показалось? Мне просто показалось!
– Прости! – Она разревелась, скуксилась, обхватила меня за талию. – Я так за тебя испугалась!
Степан оседал на ступени, теперь уже не бледный, а красный, словно ему и правда передавили шею. Еле шагая, держась за перила, он спустился и рывком нырнул за лестницу, а оттуда на улицу через окно. Да там и остался, поглядывая внутрь: ждал меня.
Я обнимала плачущую Тоню, растерянно хлопая глазами. Что это было сейчас? Я своими глазами видела, как она читала! А потом Степка…
– Бабушка тебя учила чему-то? – спросила я, упрашивая себя не отпрыгнуть от девочки.
– Читать, – сквозь слезы ответила она и уткнулась лицом в мое платье, а я неосознанно дернулась.
– Я же говорил, что она ведьмовское отродье! – гаркнул Степан. – Че ты за дура такая? Неужто думала, что Матрена к себе ребенка просто так возьмет, да еще девчонку? Силу ей передать нужно было, вот и все! Домой поехали, поиграла в мамашку – и хватит.
– Не бросай меня, тетя Аглая! – Тонины всхлипывания превратились в рыдания. – Я больше никогда-никогда так делать не буду!
Боли я больше не чувствовала, дышала через раз и боялась пошевелиться, лишь бы не обидеть Тоню. Когда кто-нибудь в деревне злил Матрену, за этим всегда приходило несчастье.
– Не будешь, – прошептала я срывающимся голосом. – Конечно, я с тобой.
Ведьма, и что с того? Маленькая, неопытная, не умеющая себя сдерживать ведьма. Я мягко отстранилась, взяла ее ладошку в свою руку и натянуто улыбнулась. Никогда не думала, что тоже начну бояться несмышленое дитя.
ГЛАВА 7
В безмолвной тишине мы простояли долго. Даже Степан не решался влезть с требованиями, только поглядывал через окно то ли опасливо, то ли рассерженно.
– Я в деревню один не вернусь, – сказал он. – Слышишь, Аглая? Там Ваньку в старосты взять хотят, если ты со мной не поедешь, я должности лишусь.
Я поморщилась – бровь обожгло болью. Степан не впервые поднял на меня руку, но никогда раньше не бил в полную силу. Так, ударит слегка, толкнет, чтобы не мешалась, или пихнет в бок негрубо. Было обидно, но не больно. Не так, как сейчас.
– Мне че им сказать? – Степка харкнул на землю, вытер губы рукавом. – Померла Тонька или в приют ты ее сдала? А ты давай-ка, не дури, эту… оставляй здесь или в монастырь веди, там-то точно примут. Не говори им, главное, что у ведьмы она жила.
Тоня ни о чем не просила, давала мне возможность выбрать самой. Шмыгала носом и вытирала мокрое лицо ладошками, пока Степан говорил.
– Я тебя больше и пальцем не трону, слышишь? Прости уж, идиота, разозлила ты меня! Кто б на моем месте не так сделал, а? Баба из дому ушла, позор какой! Ну, погорячился, да и ты сама виновата – какой черт тебя дернул в город-то бежать?
Бровь снова прострелило болью, защипало губы. Я осторожно дотронулась до них, посмотрела на пальцы – кровь.
– Не пойду я с тобой, – ответила я наконец.
Мне не нужно было раздумывать над ответом, я давно решила, что без Степана мне жить даже лучше. Что хорошего с ним было, кроме первого года совместной жизни? До свадьбы со Степаном меня ни во что не ставили, к столу не звали, на праздниках не ждали. Сиротам нигде нет пристанища, от них требуется только одно – поскорее уйти вслед за своими родителями. Почему? Мне неизвестно. Так уж повелось.
Староста женился на мне, влюбившись в красоту, по его словам. Цветы носил, платья дарил, по дому помогал. Мне соседки завидовали, а я все искала в их восхищенных взглядах насмешку.
Бывало, скотница Зинка упрет руки в бока, разулыбается и спросит:
– И что он в тебе нашел? Бледная, худющая – страсть! Дитя ты такая тощая не выносишь, не родишь, так че зазря на тебе жениться? Околдовала, поди? Ну точно! Неспроста тебя с Матреной видели!
А что я могла ей ответить? Степана я не околдовывала, хотя возможность попросить у Матрены такую настойку у меня была, да она и сама предлагала. Мы с ней не были дружны, но были похожи: обе одинокие. Только она своим одиночеством упивалась, а мне смерть как хотелось с ним покончить. И все же – Степана я не околдовывала.
– Узнают бабы, – продолжала Зинка, – голову с плеч снимут!
Я моргнула, прогоняя воспоминания. Погладила Тоню по волосам, борясь с тревогой в груди. Ничего плохого она мне не сделает, так чего бояться?
– Я не выйду, – повторила я Степану и уставилась на него, не мигая. – Попробуй силой из дома вытащить, если получится – я вся твоя.
Тоня ойкнула, быстро присела и подняла тетрадь. Принялась шуршать страничками, ища нужную ей, но я ее остановила. Степан, увидев это, отпрянул от окна.
– Я деревенским скажу, что женился на тебе не по своей воле. Скажу, ты у Матрены помощи попросила и сама мне в этом призналась.
Я стиснула зубы, мысленно чертыхаясь.
– Так что, идешь? Не выйдешь – пеняй на себя.
Запугать удумал. Меня – ту, что с трех лет выживала, как умела. Голодных дней не сосчитать, сколько раз я, оставаясь ночевать на сеновалах поздней осенью, прощалась с жизнью – тоже. Замерзая, укутывалась в старенький платок, зарывалась в сено и грела себя дыханием, молилась матери и отцу, чтобы спасли. Они спасали, наверное, иначе почему я все еще жива? Туманными утрами вылезала из своего кокона, шла выполнять заданную работу, получала кусок черствого хлеба на целый день и уходила к следующему дому, в котором меня примут. Раз за разом, изо дня в день, из года в год.
Я зацепилась за эту мысль, нахмурилась. Все считали, что Матрена воспитывает Тоню, потому что та осталась никому не нужной сиротой, а значит, Матрена сможет передать ей свой дар. Всем известно: ведьме необходима преемница, и лучше, чтобы она была совсем юной.
Такой была я. И я несколько раз ходила к ней – попрошайничать. Получала тарелку щей, свежего хлеба, а бывало, и кусочек мяса. Матрена торопила меня: «Доедай и уходи», и никогда, ни разу она не заикнулась о том, чтобы я осталась с ней. А ведь могла приютить меня, обучить, передать силу мне… Почему она спустя несколько лет выбрала именно Тоню?
– Уходи! – рявкнула я со злостью, устав его слушать.
Степан почесал нос, снова харкнул и напоследок бросил:
– Сгинешь же, дура!
Может быть, и сгину, главное, без него. Это в первый год после свадьбы он был чутким и внимательным, а после… На его гулянки я закрывала глаза: приходилось. Пьянки стали постоянными и часто проходили в нашем доме. Так же часто его тянуло то к одной, то к другой бабе – думал, что я сплю.
Уйти от него мне бы не хватило решимости, да и куда? Все соседние деревни знают Степку и его жену, меня бы нигде не приняли. Единственным выходом было уйти в монастырь и солгать, что я вдова. В последнее время я думала об этом очень часто, даже почти собралась, но случилось то, что случилось.
Тоня в моих руках вздрогнула, отстранилась и подняла сияющие глаза на меня.
– Ты правда осталась!
– Тонь. – Я присела перед ней на корточки, шумно вздохнула. – Расскажи мне, чему тебя учила бабушка. Только читать или было что-то еще?
– Еще писать. Я писать умею и считать. Это плохо?
– Нет, что ты! А вот эта тетрадь… – Перед внутренним взором возникли затянутые чернотой глаза ребенка, шевелящиеся губы: она зачитывала заклинание. – Что в ней и чья она?
Девочка насупилась, сделала шаг от меня.
– Моя! Бабушка сказала, чтобы я берегла ее. Мне она от мамы осталась, а больше ничего! У меня ничего от мамы больше нет!
От мамы? Не от Матрены, получается…
– Что ты читала там, у лестницы? Это очень важно, Тонь. Ты могла убить моего мужа, понимаешь? Убийство – страшный грех! Так делать нельзя, даже если тебе кажется, что другого выхода нет.
– Он бил тебя. – Тонины губы задрожали, глаза увлажнились. – Я испугалась, что он убьет тебя, как ту женщину!
– Кого? – не поняла я. К горлу подступила тошнота, в голове завертелись обрывки воспоминаний. – Ты что-то видела?
Тоня разревелась. Так горько и надрывно, что я отругала себя за настойчивость. Привлекла ее к себе, обняла хрупкое тельце и зажмурилась.
Прошлой зимой Степан вернулся с охоты. Ему единственному из всей деревни позволили охотиться в нашем лесу, но только зимой и только на птицу. Тем удивительнее было, когда он принес несколько заячьих тушек и сказал, что никто не узнает. Радовался, отмывал руки от крови, все повторял: «Никто не узнает!» Лихорадочный блеск в его глазах я списала на опьянение. Ночью он вскрикнул во сне: «Никто не узнает!», а я посмеялась: если бы глава района поймал Степку за охотой на зайцев, то не видать бы моему мужу свободы лет пять.
По весне в лесу нашли оттаявшее тело Маруси – она пропала перед святками, когда пошла на реку стирать белье. Отправилась она туда почему-то одна, хотя обычно мы ходили гурьбой… Искать ее никто не стал, решили, что в проруби утонула. Помянули, забыли и не вспоминали, пока Степка не принес в деревню весть – Марусю волки задрали, в лесу лежит.
– Что ты видела, Тонечка? – почти жалобно спросила я снова.
– Все, – буркнула она. – Дядя Степа вот сюда ей воткнул палку. – Тоня указала на свою грудь. – По лицу ударил, прям как тебя.
– Это в лесу было?
– Да.
– А ты там что делала одна?
– Заигралась и забрела дальше, чем обычно. – Девочка пожала плечами. – Бабуля позволяла мне гулять в лесу, говорила, что мне там ничего не грозит и заблудиться я не могу. А мне нравилось между деревьями ходить и фигурки лепить из снега. Еще я зайчиков видела, и волка, и птиц разных!
– Степа видел тебя в том лесу?
Тоня отрицательно замотала головой, посмотрела на меня с настороженностью.
– Я потом бабушке рассказала, а она запретила говорить кому-то еще.
– Почему?
– Сказала, что это не наше дело.
Значит, никто так и не узнал об убийстве Маруси. Степан остался безнаказанным, как прямо сейчас – вся деревня. За поджог дома и смерть старушки никого винить не станут, даже если я и Тоня дадим показания. Матрена забыла закрыть заслонку в печи, уголек выпал, изба загорелась, вот и весь сказ. Но Степка… Неужели ему сойдет с рук убийство женщины?
Конечно, сойдет. Столько времени прошло, никто и разбираться не станет.
Думая обо всем этом, я вовсе не хотела бежать к городовым и сообщать им о Марусе или Матрене, в этом не было никакого смысла. Матрена была старой, в ее возрасте устроить случайный пожар – не такая уж редкость. Против Степки мои обвинения ничего не значат: я сбежала от ненавистного мужа и задумала его посадить в тюрьму, чтобы дом остался мне… Так скажут городовые.
Я лишь в очередной раз поняла, что, если со мной что-нибудь случится, никому и дела не будет, а раз так, то придется держать ухо востро. Не хотелось бы внезапно лишиться жизни и даже после смерти остаться в чьих-то воспоминаниях ненужной.
Тоня отнесла тетрадь наверх, спрятала в тайник и прихватила оттуда по моей просьбе самую большую и тяжелую монету. Серебряной нам хватит на многое: первым делом нужно купить посуду, хотя бы по чашке и по кружке, а еще ложки и вилки бы не помешали.
Остальное придется отдать городовому, чтобы он рассказал, где найти Марфу и Петра.
Петр и Марфа Роговы жили недалеко от города в одиноко стоящем доме. Городовой сказал, что у них своя ферма, картофельная плантация, поле, на котором они сеяли рожь, и даже участок леса, где они могли охотиться.
Тем страннее казалось их желание взять к себе чужого ребенка и получать плату за его воспитание. Впрочем, Марфа говорила, что у них нет своих детей, а хотелось бы… Но она говорила и о деньгах: они им нужны.
Пока мы с Тоней ехали к Роговым по дороге, которую указал продажный городовой, я много думала. Что скажу им? О чем попрошу? Почти серебряная ушла в карман наводчику, и как же жалко будет денег, если ни Петр, ни Марфа не станут со мной говорить.
Наконец наемная повозка затормозила у нужного дома. Единственного, точнее. Я попросила извозчика подождать нас и вышла из повозки первой, после вытащила Тоню.
Роговы явно не бедствовали. Их просторный двухэтажный дом окружали яблони, груши, сливы, аккуратно подстриженные кусты и множество клумб с роскошными цветами. Сейчас, в последний месяц лета, все они буйно цвели и умопомрачительно пахли. Пчелки с жужжанием перелетали с одного цветка на другой, кружились над нашими головами. Домашние пчелы – вдалеке я увидела ульи. Значит, помимо полей, леса и фермы, Роговы владеют и пасекой.
