Каждое движение – как молитва.
Каждый жест – как прощание.
Он был одет в чёрный бархат, оттенявший бледность лица.
Он не пытался быть красивым.
Он был.
Когда он наконец поднял на меня взгляд – я почувствовала, как сердце дрогнуло. Словно на меня обрушилась вся его боль.
Он промолчал.
Не поздоровался.
Даже не кивнул.
Я поняла: дворецкий прав.
Дело плохо.
Над камином – портрет девочки. Те же фиалковые глаза. Умные. Смеющиеся. Живые. В руках – та же кукла.
У меня дрогнуло сердце.
Больно.
По-настоящему.
Теперь эта кукла покоилась на коленях у осиротевшего отца.
– Начните, пожалуйста, – шепнул дворецкий, стоя в дверях.
Его голос слился со скорбной тишиной, не нарушая её.
Я закрыла глаза.
Набрала воздух.
Боже, как тяжело.
Я собрала всё: всю любовь, всю надежду, весь свет, что был внутри, чтобы отдать это тому, кто сейчас больше всех в этом нуждался.
И запела.
Мой голос – не просто звук.
Это было лекарство.
Волна тепла и света, растекающаяся по комнате, касающаяся стен, потолка, пола… и наконец – его.
Он поднял голову.
Наши взгляды встретились.
Я увидела:
Боль.
Бездонную.
Глубокую.
Но ещё – проблеск чего-то живого.
Человеческого.
Я пела. Вкладывала в каждую ноту сострадание, свет, надежду. Но этого было мало. Боль не уходила – только отступала.
Слуги за дверью плакали. Дворецкий смотрел на меня с мольбой.
Когда песня закончилась – тишина стала такой плотной, что можно было услышать, как бьётся сердце умирающего.
Я подошла к дворецкому, чувствуя себя выжатой.
То, что я забираю у других – остаётся во мне. Я проживаю чужую боль.
– Понадобится несколько раз, – прошептала я.
«За раз я эту боль не переживу», – добавила про себя.
– Да, да, конечно! Вы скажете, когда за вами заехать – и я приеду! Только бы господину стало легче! – закивал Амбросс. – Сколько мы вам должны?
– Я не возьму денег, – ответила я. – Это… просто доброе дело.
Он кивнул.
Поблагодарил.
Предложил отвезти меня домой.
Я хотела только одного – запереться в комнате, выплакать чужую боль, прожить её и отпустить.
– Пойдёмте! – позвал он.
Мы уже были в холле, как вдруг раздался звук подъезжающей кареты.
Амбросс напрягся. Посмотрел на меня.
– Вот зараза! – выдохнул он.
Я не поняла.
Карета остановилась.
Мы замерли.
– Мадам… вам лучше спрятаться, – прошептал дворецкий. – Я отведу вас в комнату. Подождите тихо…
– Зачем?
– Вас могут увидеть, – коротко сказал он. – Я потом выведу вас незаметно. Это временное неудобство. Только… у нас оно постоянное.
Я поняла. Если это знакомый мужа – он доложит Реджинальду.
Я согласилась.
– Сюда, мадам, – позвал он.
Мы сделали несколько шагов.
И тут я услышала голос.
Тот самый.
Голос моего мужа.
Но не один.
Второй, женский – заливисто смеялся.
Дверь открылась.
А я увидела молодую женщину, идущую под ручку с моим мужем.
Глава 2
Я остолбенела.
Передо мной стояла молодая женщина. Свежая. Яркая. В платье, которое светилось в полутьме, как фонарик на похоронах.
Она была пятном цвета в этом черно-бархатном мире скорби.
Даже отсюда было видно, что красота этой женщины поистине выдающаяся. Она напоминала бриллиант в шелках. Теперь, видя ее рядом с моим мужем, я поняла, почему она так привлекла его. Слухи о красоте леди Эштон опережали шелест ее платья.
От неё пахло дорогими духами и… чем-то кислым, как будто под сладкой оболочкой скрывалась гниль.
– Как же мне надоел этот бесконечный траур! Хоть домой не возвращайся! – воскликнула она, и её голос был слишком громким, слишком живым, чтобы принадлежать этому дому.
– Кто это? – шепнула я, чувствуя, как лёд скользит по позвоночнику.
Амбросс опустил глаза. Вздохнул. И сказал так тихо, что слова повисли в воздухе, как приговор:
