– Спокойствие, только спокойствие… – пробормотал Павлик и Рыжику, и самому себе.
Подхватил котенка на руки, принялся баюкать у груди, вышагивая перед закрытыми створками. Остановился у одной из шахт, прижал ухо к холодному, едва заметно вибрирующему пластику.
Неожиданно там, в шахте, раздались грохот и звон бьющегося стекла. Плотно сдвинутые створки содрогнулись, до ушей Павлика донесся разъяренный вопль:
– …учка малоле… пута, мать твою!
Еще один мощный удар повторно сотряс двери – кабина проезжала как раз мимо восьмого этажа! Рыжик заорал, рванулся вперед, на звук, когтями задних лапок больно расчертив кожу на груди и шее Павлика. Мальчик не обратил на боль внимания. Выпустив котенка, замолотил руками-ногами по пластику, закричал что есть мочи:
– Каринка!.. Не-тро-гай-ее-дядь-гер-по-жа-алста!
Грохот в шахте затих. Гул лифта сначала отдалился, поднявшись выше, а потом и вовсе исчез. Наверху, на девятом этаже, послышался шорох раскрывающихся дверей.
Павлик кинулся на лестницу:
– Я здесь, Каринка!..
Столкнулся с ней на полпути, на площадке меж двух лестничных пролетов. Застыл на последней ступеньке, увидев бледное лицо, размазанную по одной из белых щек алую помаду. «Разве Карина пользуется помадой?..» Тут до него дошло, что это вовсе и не помада, это кровь сочится из разбитой губы. В глаза Павлику бросился надорванный рукав Карининой куртки. И колготки, ярко-синие, жгучие, как кислота, Каринкины колготки, спереди потемнели, испачкались в чем-то то ли коричневом, то ли буром.
Снизу снова мяукнул Рыжик. Также робко и еле слышно Павлик выдавил:
– Карин?..
Та, пошатнувшись, вытянула руку, чтобы опереться о стену. Не выдержала и привалилась плечом, уставилась ошалело на мальчишку:
– Падла ваш мятый… айфон отжал, паскуда.
– Та на, падавись! – раздался насмешливый голос дядь Геры.
Карина выпучила глаза от испуга. Быстро оглянулась и в самый последний момент дернула головой в сторону. В стену рядом камнем прилетело, врезалось, брызнуло осколками пластмассы, отскочило и грохнулось на истоптанную плитку пола, в пыль – и только тогда Павлик сумел рассмотреть, что это телефон девочки. Ее теперь уже, видимо, бывший телефон.
С девятого этажа к ребятам вразвалочку, уверенной походкой спустился Мятый Человек. Остановился на пару ступеней выше, накрыв громадной тенью. Сам тоже громадный, широкоплечий – пиджак того и гляди по шву треснет. Поднял руку и ткнул толстым, как палка, пальцем в сторону Карины:
– Собирай по кусочкам теперь, путамадрэ, раз надо. Считай, в расчете… – Двинул рукой, указывая уже на Павлика: – А ты… Маль-чико. Помни наш уговор. Мамке ни слова!
Ухмыльнулся, показав зубы. Сплюнул в просвет за перилами лестницы. Постоял еще немного, будто раздумывая над чем-то, – Павлик с Кариной окаменели, боясь двинуться с места.
Наконец дядь Гера, еще раз смачно харкнув, уже прямо им под ноги, махнул рукой, грузно развернулся и зашагал наверх, бормоча:
– Вот же сука… Ниньосы ссаные… С кошаком своим…
Когда угроза исчезла из виду, Карина с громким полувсхлипом опустилась на колени, начала сгребать осколки. Ее пальцы тряслись, как и разбитые губы. С губ срывались слова:
– Тыщ двести же, падла, расхреначил… Если не больше.
А вместе со словами этими падали слезы. Павлик хорошо их видел. Как мог, он попытался утешить подругу:
– Карин… Ты же сама говорила… В жизни айфон – не главное…
Осторожно коснулся ее плеча и тут же поспешно убрал руку, потому что Карина чуть не подпрыгнула от этого легкого прикосновения. Повернулась к нему, дернула раненым ртом, моргнула. И тихо-тихо, на выдохе, сказала:
– Не главное, Павлик. Айфон – не главное. Понимаешь?..
Павлик кивнул. Пусть словами и не смог бы объяснить, как и что именно, но он действительно понимал. Чувствовал, что Мятый Человек лишил Карину чего-то гораздо более важного, чем гаджеты или деньги. Чего-то главного.
И, кажется, Рыжик это тоже чувствовал. Выбрался незаметно на лестницу, вскарабкался по ступенькам, подошел тихонечко к девочке. Приподнялся, опершись передними лапками о ее колени, вытянул шею – и лизнул зареванное лицо.
Карина слабо улыбнулась, фыркнула. Подхватила котенка на руки, ткнулась носом в шерстку на кошачьем загривке. Прикрыла глаза, будто спит. И Павлик присел рядышком, прислонив голову к плечу подруги.
Так они молча втроем и сидели, минут десять.
А потом Карина открыла глаза:
– Я предкам скажу. Про айфон. Пусть полицию вызовут…
Павлик посмотрел на нее. Обрадовался тому, как уверенно и серьезно зазвучал ее голос – и тому, как заблестели, уже не от слез, ее глаза, когда Карина закончила:
– И пускай этого урода посадят.
Он подумал немного. Потом нашел своей маленькой ладошкой ладонь девочки и, как мог, пожал ее:
– Я тоже все Маме скажу.
Так и решили. Но, поскольку Каринкиным телефоном воспользоваться уже было нельзя, поступили следующим образом: взяли Рыжика и вместе отправились на вокзал, в буфет. Там, пока Павлик угощал кота «коклетами», Карина поговорила с Мамой. Он же подтвердил сказанное и еще нажаловался на то, что дядь Гера водит в их квартиру каких-то «компрачикосов». И про шприц на кухне тоже поведал, не таясь.
Мама, конечно, расстроилась. Но и обозлилась – Павлик догадался, потому что знал, как с ней это бывает, когда кто-то из «новых пап» вытворит что-нибудь дурацкое, обманет или сбежит в неизвестном направлении. Круглое Мамино лицо в такие минуты темнело, наливаясь краской, а голос становился хриплым и суровым, как сейчас:
– Притон устроить решил, подонок?! Ноги его больше в моем доме не будет!
Она одолжила Карине свою старенькую кнопочную мобилку – позвонить родителям. Пока ждали машину, Мама угощала новую знакомую горячим чаем и бутербродами, продолжая тихонько, вполголоса о чем-то ее расспрашивать. Павлик не до конца понимал, о чем именно, но слышал несколько раз повторившийся вопрос: «А он тебя точно нигде не трогал, милая?..» Карина молча качала головой, а Павлик гадал, почему она врет и зачем вообще Мама ее спрашивает, ведь по разбитой губе все и так видно.
Может быть, речь шла о чем-то другом, о каких-то других прикосновениях?.. О чем-то таком, взрослом, в чем Павлик – всего лишь ребенок, увы! – мало что соображает?.. При мысли об этом ему становилось неприятно – от осознания детской своей слабости и несмышлености. А еще от воспоминаний об испачканных синих чулках Карины.
В конце концов девочка разрыдалась прямо в буфете. Благо тут никого, кроме них троих и Рыжика, этим вечером не было. Только тогда Мама, словно спохватившись, прекратила допросы. Пересела ближе к Карине и обняла, позволив ткнуться лицом в необъятную грудь. Так и сидели. Мама гладила по спине Карину, а Павлик – Рыжика. А потом и родители Карины подъехали.
Им они передали девочку, что называется, из рук в руки. Павлик еще и Рыжика отдал, рассудив, что Каринке тот сейчас нужнее. Но сначала извинился:
– Дядь, вы, хоть и алкоголик, я знаю, но, пожалуйста, потерпите немножко. Рыжика только довезти надо, а там у него свой домик, мы с Кариной сделали. Не зачихивайте его до смерти, пожалуйста!
Глаза у Каринкиного бати выпучились так, что едва не сравнялись в размере с линзами очков. Карина, совсем к тому времени уже успокоившись, хихикнула:
– Да не алкоголик он, а аллергик, дурень!
И пускай Каринка его вроде как отругала, Павлику от звука ее смеха все равно стало гораздо легче на душе. Точно все дурное уже осталось позади. Точно жизнь – их с Мамой жизнь, жизнь Каринки и ее родителей, жизнь Рыжика – вот-вот вернется в прежнее мирное русло.
Может, даже «развода» в семье Карины не случится, ведь когда с людьми всякое нехорошее происходит, оно их объединяет…
Вот только нехорошее еще не закончилось.
Мама придержала Павлика в прихожке, а сама пошла, тяжело ступая (аж зеркало на стене задрожало!), прямиком на кухню. Павлик не стерпел, выглянул из-за угла – интересно же все-таки посмотреть, что там будет теперь, когда все грязные тайны дядь Геры и его «компрачикосов» стали известны.
За Маму он почти не переживал. Уже завтра – об этом они заранее договорились с родителями Карины – придет полиция, «как минимум участковый». А «мятые синяки» вроде дядь Геры боятся полиции больше, чем чего-либо еще! По крайней мере, Каринкин батя-очкарик (он же батя-аллергик) очень убедительно об этом рассказывал. Мама же слушала и кивала, поддакивая. Вставляя между прочим: «Герман вообще на условном, ему с ментами пересекаться – край…»
А по дороге домой она просила у Павлика прощения. Обнимала, слюняво целовала в щеки и лоб солеными от слез губами, каялась: «Кто же знал, миленький! Он ведь, зараза, такие письма писал из тюряги своей… Я-то, дура, еще и кредит на эту сволочь оформила, чтоб ему пусто было!..» И клялась, снова и снова божилась: «Ноги его в нашем доме больше не будет!..»
Так и не состоявшийся отчим – или почти уже бывший будущий отчим, как не без удовольствия начал думать о нем Павлик, – по обыкновению, посасывал коричневатое пойло из чайной кружки. Пиджак накинул на спинку стула, босые ноги разбросал по полу, сверкая заскорузлыми пятками, и вообще выглядел максимально расслабленно. Заметив Маму, медленно приподнял тяжелую голову, глянул на нее ленивым «мятым» взглядом:
– Мучача?
А та, широко размахнувшись, отвесила ему пощечину.
– Ты чего, мучача?..
– Ложись спать, сынок, – сказала Мама, обернувшись к Павлику. И прикрыла кухонную дверь.
Но, конечно, Павлик еще долго не мог уснуть. Лежал на диване, внимательно прислушивался к ругани, доносящейся из-за стенки. Кричала в основном Мама. Долго кричала, с час, не меньше. Дядь Гера лишь иногда глухо огрызался в ответ. И пару раз вроде бы что-то спрашивал. Павлик не мог разобрать, о чем речь, уловил только отдельные слова: «завтра», «мусора», «договоримся». Еще вроде бы «айфон» и уже знакомое «компенсация» прозвучало. Потом Мама опять кричала, раздавались звуки новых пощечин… Наконец хлопнула дверь спальни. Павлик, уже засыпая, услышал сквозь сон, как Мама прошла на кухню и забряцала там посудой. Как видно, спать с дядь Герой в одной комнате они уже не будут. Никаких тебе больше скрипов и стонов из спальни. Никогда.
Успокоенный и умиротворенный, Павлик уснул. И снились ему маленькие рыжие котята с ангельскими крылышками, порхающие, как феи из сказок, вокруг счастливо улыбающейся Карины.
Утром же его разбудил требовательный стук. Участковый! Павлик мигом скинул одеяло на пол и поскакал в прихожку, на бегу натягивая штаны. Пропустить момент, когда ненавистного дядь Геру вышвырнут из их с Мамой квартиры, он, разумеется, не мог.
Какое же разочарование его ожидало!..
Догадываться, что что-то не так, что что-то идет не по их общему, заранее обговоренному с Кариной и ее родителями плану, Павлик начал, когда увидел в коридоре Маму и отчима, держащихся за руки все равно что парочка влюбленных в парке.
– Ма-ам?..
Дядь Гера оглянулся первый:
– О, сынка!
Снова этот фальшиво-радостный голос. И обращение, от которого Павлика аж передернуло всего. Захотелось крикнуть: «Не имеешь права!.. Ты не мой, ты не настоящий папа!..» Но, разглядев дядь Геру получше, Павлик буквально лишился дара речи.
На фальшивом папе был всегдашний его костюмчик, только на сей раз – впервые за все время! – выглаженный. А еще, Павлик глазам своим не верил, дядь Гера был в кои-то веки побрит. Ни следа всегдашней его щетины!
Ничего не понимая, Павлик сначала испытал облегчение, когда дядь Гера отпустил Мамину ладонь, но тут же снова впал в ступор. Потому что теперь отчим положил руку Маме на плечо и посторонился, разворачивая ее в сторону сына.
На пороге стоял усатый пожилой мужчина в форме. Вид у мужчины, несмотря на ранний час, был утомленный. Даже усы его как-то совсем обессиленно повисли. На Павлика участковый даже не взглянул.
– Так что же, получается, отрицаете?
– Да с чего б мне себя оговаривать-то, гражданин начальник? – Дядь Гера улыбался. Но не так, как обычно, сверкая фиксами, а с закрытым ртом, одними губами. А еще, совсем уж удивительное дело, из речи дядь Геры пропали все его «эксперантос». – Живем мы тихо и мирно, никого не трогаем. А что соседи жалуются, ну так, сам понимаешь, на то они и соседи… Нас вот залили на днях вообще. Весь день вчера порядки наводили. Правда, милая?
И тут у Павлика перед глазами помутилось, а ноги едва не прогнулись в коленях. Потому что Мама… Мама… Она…
Она сказала участковому:
– Правда.
– Да ты сам глянь, гражданин начальник!
Дядь Гера махнул в сторону кухни.
А Павлик вспомнил, как Мама всю ночь там полы скребла и посудой грязной гремела. Это что ж значит, порядок наводила перед приходом полиции?.. Но зачем, почему?!
– То есть вы девочку Куликовых не видели, по лицу не били…
«Это же он про Каринку спрашивает!» – догадался Павлик.
Дядь Гера опять растянул губы:
– Вот те крест, начальник, цельный день с семьей провел, никого не видал!
Усталые усы мотнулись к Маме:
– Подтверждаете?
Та кивнула.
– И мобильный телефон у нее, значит, тоже не отнимали?
– Да на что он мне сдался-то? Милая…
Мама снова кивнула! Тут Павлик уже не выдержал.
– Врешь! – завопил сквозь слезы. – Все врешь! Мама, зачем ты врешь?!
Из-под усов раздался тяжелый вздох:
– Вот оно как, значит. Гражданочка, объяснитесь…
Мама моргнула раз, другой. Поджала губы, отвела взгляд – Павлик только сейчас заметил, какие у нее порозовевшие белки стали, и что под глазами набухло. И то, как крепко и глубоко вцепились пальцы-крючья дядь Геры в Мамино плечо, он тоже заметил.
Посерев лицом, она слабо улыбнулась:
– Сын просто с девочкой этой соседской дружит…
– Так точно, гражданин начальник! – подхватил дядь Гера с воодушевлением. – Любовь там у них, на почве кисок. Девка за кошаками приблудными ухаживает, а наш парень, вишь, за ней. Чиста рыцарь, и все такое.
Сейчас его смех был похож на шакалье хихиканье, совсем как у того молодого компрачикоса – такой же, как сказала бы Карина, «по-до-бо-страст-ный».
