– Конечно, – ответил, поднимаясь. – Дрова есть?
– Найдём, – просто сказала Оксана, и два слова прозвучали обещанием чего-то большего, чем поиск топлива.
Денис бросил взгляд в их сторону и толкнул Дашу локтем. Та повернулась, увидела пару, направляющуюся к лестнице, и улыбнулась понимающе. Оксана перехватила взгляд и пожала плечами, будто говоря: «А что такого?» Но в глазах плясали те же огоньки, что в пламени – яркие, живые.
Лиза, дремавшая на плече Ильи, приподняла голову, проводив их долгим взглядом. На губах мелькнула тень улыбки – первая настоящая с момента освобождения из храма Осона. Профессор приоткрыл глаз и, заметив удаляющуюся пару, снова сомкнул веки, но на лице застыло выражение мудрого понимания – словно знал, что именно из моментов человеческого тепла соткана истинная жизнь, даже посреди апокалипсиса.
А Фёдор ничего не замечал. Поднимался по лестнице следом, думая лишь о правильной растопке камина, чтобы не повторить недавний конфуз с дымом. Мысли оставались практичными – о тяге, сухости дров, продолжительности огня. И ни одна не касалась истинной причины приглашения.
Хозяйская спальня на втором этаже оказалась просторным помещением с высоким потолком и большими окнами, занавешенными тяжёлыми портьерами. Огромная кровать с резным изголовьем занимала центр, словно корабль в гавани. Туалетный столик с треснувшим зеркалом, платяной шкаф с приоткрытой дверцей, несколько кресел, обитых потускневшим бархатом – всё говорило о былой роскоши и нынешнем запустении. Камин располагался напротив кровати – большой, облицованный тёмным мрамором, с чугунной решёткой.
Оксана зажгла найденную свечу, поставив на прикроватный столик. Свет был неярким, но достаточным, чтобы не спотыкаться. Фёдор направился к камину, осмотрел с видом знатока.
– Вроде не забит, – пробормотал, заглядывая в тёмное жерло. – Дымоход чистый, тяга должна быть хорошей.
Собрал несколько деревянных ящиков из шкафа, сломал на части и уложил в камин. Оксана наблюдала, прислонившись к стене, скрестив руки. В полумраке комнаты фигура казалась тонкой и хрупкой, но одновременно сильной, как стальная проволока – гибкой, несгибаемой.
Фёдор чиркнул спичкой, и огонь занялся, сначала робко, словно проверяя надёжность человека, затем увереннее, превратившись в ровное пламя. Оранжевые отблески заплясали на стенах, делая пространство теплее, уютнее.
– Ну вот, – сказал, поднимаясь и отряхивая руки. – Через полчаса будет совсем тепло. Может, ещё дров принести?
Он повернулся к двери, собираясь уходить, но голос Оксаны остановил, словно невидимая рука на плече.
– Ты куда?
Фёдор замер, затем медленно обернулся. Девушка смотрела с лёгким удивлением, будто намерение уйти казалось самым странным на свете.
– Я… – начал, но осёкся, не находя слов.
Оксана отошла от стены и приблизилась к нему. Движения напоминали поступь хищной кошки. Остановилась близко, что Фёдор ощутил тепло тела, чистый запах с нотами дыма и мяты.
– А как же награда для моего героя, – проговорила низким, чуть хрипловатым голосом, – который сегодня спас свою принцессу?
Её ладони легли на плечи Фёдора – лёгкие, но уверенные, как птицы, нашедшие место для гнезда. Он почувствовал это прикосновение всем существом, словно через них вливалось давно забытое чувство – возможно, надежда, или нечто большее.
– Оксана, – только и смог выдохнуть, ощутив пересыхание в горле.
Она подняла лицо, и Фёдор увидел в её глазах отражение пламени – но не просто отражение. Огонь горел внутри, настоящий, живой, не имеющий ничего общего с мёртвым синим свечением осонитов.
Их губы встретились – сначала осторожно, как путники, столкнувшиеся на узкой тропе. Но затем что-то сломалось – плотина, слишком долго сдерживавшая чувства. Поцелуй стал глубже, жаднее. Руки Фёдора обвили талию, притягивая девушку ближе, будто боялся, что она исчезнет, как мираж.
Оксана отстранилась первой. Глаза блестели, губы припухли от поцелуя. Она смотрела с выражением, которое он не мог разгадать – смесь решимости, нежности и вызова.
Затем, не отрывая взгляда, сделала шаг назад и взялась за край свитера. Одним движением стянула его через голову, обнажая стройное тело в обтягивающей футболке. Свитер полетел в сторону, приземлившись на спинку кресла. Взявшись за края футболки, сняла и её, открыв простой белый хлопковый лифчик с потёртыми бретельками.
Её пальцы расстегнули пуговицу на джинсах, затем вторую. Молния прожужжала вниз с тихим звуком. Джинсы соскользнули по бёдрам и упали к щиколоткам. Оксана переступила через них и отбросила ногой, оставшись в простом белом белье, прекрасном в своей простоте.
Фёдор смотрел на неё, забыв, как дышать. В свете камина кожа казалась золотистой, словно покрытой тончайшей пыльцой солнца. Шрам на шее – напоминание о пережитом кошмаре – выглядел не уродливой отметиной, а знаком отличия, доказательством стойкости.
Оксана завела руки за спину, расстегнула крючки бюстгальтера. Лёгкое движение плечами, и лифчик соскользнул, обнажив грудь – не крупную, но идеально пропорциональную, с затвердевшими розовыми сосками. Грудь поднималась в такт дыханию – чуть учащённому, но спокойному, как у человека, уверенного в своих действиях.
– Оксана, – снова выдохнул Фёдор, но теперь в голосе звучало благоговение и желание, такое сильное, что почти причиняло боль.
Она улыбнулась – легко, чуть лукаво – и подцепила резинку трусиков. Плавное движение вниз, и последняя преграда исчезла. Оксана стояла перед ним полностью обнажённая, не стыдясь наготы.
Между бёдер темнел треугольник волос, чуть темнее, чем на голове. Камин высвечивал изгибы тела – плавную линию от шеи к плечам, впадину между ключицами, округлости груди, плоский живот с едва заметным шрамом над пупком, изгиб талии, переходящий в бёдра. Ноги стройные, с тонкими лодыжками, кожа гладкая, как шёлк.
– Ты прекрасна, – прошептал Фёдор, чувствуя бессилие слов перед открывшейся красотой.
Оксана тихо рассмеялась звонким смехом.
– Тебе помочь раздеться? – спросила, делая шаг к нему.
Тот словно очнулся. Попытался расстегнуть рубашку, но пальцы не слушались. Оксана отстранила его руки и взялась за дело сама. Пуговица за пуговицей, неторопливо, расстегнула рубашку и помогла снять. Ладони скользнули по широкой груди, покрытой тёмными волосами. Под пальцами напряглись мышцы, натренированные годами службы и жизнью в мире, где выживают сильнейшие.
Ремень, пуговица джинсов, молния – всё поддалось её пальцам. Джинсы упали, Фёдор переступил через них, оставшись в трусах, не скрывавших возбуждения. Оксана улыбнулась и освободила его от последней детали одежды.
Теперь они стояли друг напротив друга, обнажённые, уязвимые, открытые – не только телами, но и душами. Два человека, прошедших через боль и страх, нашедших друг друга в этом мгновении.
Оксана сделала последний шаг, сократив расстояние до нуля. Их кожа соприкоснулась, тела прижались друг к другу. Они обнялись с силой отчаяния, словно пытаясь через объятие передать все невысказанные слова, невыплаканные слёзы, невыраженное одиночество прошедших месяцев.
Затем опустились на кровать, и матрас прогнулся с тихим скрипом – первой нотой в симфонии их близости. Тела переплелись, руки исследовали новые территории, губы находили самые чувствительные места.
Пальцы Фёдора скользили по телу Оксаны, запоминая каждый изгиб, каждую впадинку, каждый шрам – видимый и невидимый. Он целовал её шею, ключицы, спускался к груди, прислушиваясь к изменениям дыхания. Ладонь скользнула между бёдер, нащупывая влажное тепло.
Оксана отвечала. Её руки изучали тело Фёдора, то нежно, то с нажимом, то поглаживая, то слегка царапая, как скульптор, разогревающий глину перед работой. Исследовала его шрамы – на плече, боку, бедре – свидетельства опасной жизни, целуя их, словно скрепляя печатью ценности.
Дыхание учащалось, движения становились настойчивее. Оксана оказалась сверху, оседлав его, глядя с выражением триумфа и… нежности. Приподнялась, направила его внутрь и опустилась, принимая полностью.
Она охнула – не от боли, а от полноты ощущений, от осознания, что впервые за долгое время была с мужчиной по собственному желанию, а не принуждению. Тело вспомнило забытую радость единения, сладкую, как мёд, и пьянящую, как вино.
Двигались сначала медленно, нащупывая общий ритм, затем быстрее, повинуясь древнему танцу, старше их самих, старше цивилизации. Оксана запрокинула голову, волосы рассыпались по плечам, касаясь груди. В свете камина они казались объятыми пламенем.
Фёдор держал её бёдра, направляя, но не контролируя – она была свободна в своём танце, своём наслаждении. В её лице, движениях он видел возрождение того, что осониты пытались уничтожить – женственности, силы, права выбирать, кому и как отдаваться.
Время исчезло, остались лишь ощущения – скольжение кожи по коже, пульсация крови, жар тела, нарастающее напряжение. Оксана впивалась ногтями в грудь Фёдора, оставляя маленькие полумесяцы – подтверждая реальность происходящего.
Когда волна наслаждения накрыла её впервые, она вскрикнула – коротко, удивлённо, словно не ожидала, что тело ещё способно на такую острую радость. Внутренние мышцы сжались, усиливая его удовольствие. Но Фёдор сдержался, позволив ей насладиться моментом, наблюдая, как дрожь пробегает по телу, как закрываются глаза и приоткрываются губы в безмолвном восторге.
Сменили позицию – теперь Фёдор оказался сверху, а Оксана обвила его ногами и руками. Он вошёл снова, глубже, и их движения стали интенсивнее, почти отчаянными, словно оба боялись, что этот момент может исчезнуть, как сон при пробуждении.
Оксана ощущала каждое движение Фёдора как волну, бьющуюся о берег сознания, смывающую частички страха, боли, унижения, накопленных за месяцы плена в храме Осона. Каждый толчок стирал воспоминание о насилии, каждый стон заменял эхо принуждения собственным голосом наслаждения. Она была жива, снова принадлежала себе, и никакой культ не мог отнять этого чувства.
Они перекатывались по кровати, меняя позиции, открывая новые источники удовольствия. Время от времени Оксана вскрикивала, когда очередная волна накатывала – каждый раз иначе, сильнее, глубже. А Фёдор наслаждался не только собственными ощущениями, но и её раскрытием – видеть, как она расцветает под его ласками, приносило едва ли не большее удовольствие, чем физическое удовлетворение.
Наконец, когда оба были на грани изнеможения, Фёдор ощутил приближение кульминации. Оксана, уловив это по участившемуся дыханию и напряжению мышц, обхватила его ногами крепче.
– Со мной, – прошептала на ухо. – Сейчас. Вместе.
И он отпустил себя, позволил волне накрыть с головой. Они достигли пика почти одновременно, их стоны слились в единый звук – не просто выражение физического удовлетворения, но своеобразная клятва, обещание, договор между двумя людьми.
После лежали переплетённые, тяжело дыша, не желая разомкнуть объятия. Пот остывал на телах, оставляя лёгкий озноб, несмотря на тепло камина. Фёдор натянул одеяло, и они прижались ещё теснее.
– Спасибо, – прошептала Оксана, уткнувшись в его плечо.
– За что? – спросил он, гладя по волосам.
– За то, что спас меня сегодня, – ответила она. – И не только от Нефёндра. От страха. От прошлого.
Фёдор хотел сказать что-то важное, что вертелось на языке, но не облекалось в слова. Вместо этого просто крепче прижал её, целуя в висок, скулу, уголок губ.
Они говорили ещё долго – тихими голосами, прерываясь на поцелуи и прикосновения. О прошлом – до блэкаута, о жизни, теперь казавшейся почти нереальной, как забытый сон. О настоящем – о найденном доме, о людях, связавших их судьбы. О будущем – таком неопределённом и одновременно более ясном, чем когда-либо, потому что они больше не были одни.
Когда разговор иссяк, они снова соединились – медленнее, нежнее, но не менее страстно. И только под утро, когда огонь превратился в тлеющие угли, а за окном начало сереть небо, они наконец заснули, обнявшись, как дети, ищущие защиты друг в друге от ночных кошмаров.
Их лица во сне были спокойны, словно они нашли в хаосе постапокалиптического мира островок покоя – маленький, хрупкий, но настоящий. И пока они спали, первые лучи солнца пробивались сквозь щели в занавесках, касаясь их лиц золотистым светом нового дня – дня, который они встретят уже не поодиночке, а вместе.
Глава 3
Рассвет наступал неохотно. Холодное зимнее солнце выползало из-за горизонта, окрашивая снег в бледно-розовый цвет. Дыхание семерых путников у дверей особняка превращалось в облака пара.
Денис затянул лямки рюкзака потуже, проверяя надёжность самодельных креплений – в этом новом мире даже порвавшийся ремень мог стать бедой. Дорога к Рогачёвскому мосту предстояла неблизкая, а февральский день короток.
– Все готовы? – спросил Денис.
Лиза, бледная, но твёрдо стоявшая на ногах, кивнула. Рядом замер Илья, положив руку ей на плечо – не столько для поддержки, сколько для уверенности, что девушка не исчезнет вновь. Профессор Самолётов проверял содержимое потрёпанной сумки, бормоча о термосе и сухих носках. Даша уже стояла у края дорожки, нетерпеливо поглядывая в сторону леса – там, за деревьями, лежал их путь.
Фёдор и Оксана вышли последними. Не держались за руки, не обменивались взглядами, но что-то неуловимое изменилось между ними. Девушка поправила шарф, закрывая шрам на шее, бывший полицейский мимолётом коснулся её локтя – едва заметное движение, полное нежности.
– А что с… – начала Даша, кивнув в сторону подвала, где оставили связанного Нефёндра.
– Всё по плану, – ответил Фёдор. – Еды и воды на три дня, связан надёжно. Дверь заперта, ключ у меня. Если всё пройдёт хорошо, и мы вернёмся – решим его судьбу. Если нет… – он не договорил, но все поняли: Нефёндра ждёт медленная смерть в темноте.
Группа тронулась в путь, оставляя позади особняк – странное, но почти родное пристанище, давшее им кров и надежду. Денис шёл первым, прокладывая дорогу через сугробы. За ним Даша с самодельным копьём – обломком лыжной палки с привязанным ножом. Следом профессор, чья трость по-прежнему погружалась в снег почти на всю длину, и Лиза с Ильёй, державшиеся рядом, словно боялись разлуки. Фёдор и Оксана замыкали шествие – стражи тыла, с ножами на поясе и настороженным взглядом.
Лес встретил их тишиной, нарушаемой скрипом снега под ногами и редким потрескиванием веток. Иногда раздавался крик вороны, и путники замирали, вслушиваясь – просто птица или сигнал опасности? В этом новом мире даже природа казалась участницей игры между выжившими и охотниками.
– Если сохраним темп, к полудню будем в Дмитрове, – сказал Фёдор на коротком привале. – Там сделаем перерыв и разведаем обстановку.
Денис кивнул, разломив кусок сухаря и протянув половину Даше. Та благодарно приняла, но есть не стала – положила в карман.
– В городе могут быть патрули, – заметил Илья. – Как в Яхроме.
– Могут, – согласился Фёдор. – Будем действовать по ситуации. Главное – не привлекать внимания.
Когда двинулись дальше, Оксана поравнялась с Лизой. Между женщинами установилось особое понимание – обе прошли через ад культа Осона, обе были «невестами», обе видели тёмную сторону нового мира. Редко говорили об этом, но каждая знала: другая поймёт невыразимое.
– Ты как? – тихо спросила Оксана, преодолевая крутой подъём.
– Лучше, – ответила Лиза. – Сны всё ещё… странные. Но уже не так страшно.
– Пройдёт, – уверенно кивнула Оксана. – Не сразу, но пройдёт. Главное – помнить, что ты снова принадлежишь себе.
Лиза благодарно улыбнулась и сжала руку спутницы – короткое прикосновение, значившее больше многих слов.
К полудню, как предсказывал Фёдор, лес начал редеть, и между деревьями показались очертания городских окраин. Дмитров лежал перед ними – серая громада домов под снегом, с редкими дымками над крышами, выдававшими присутствие жизни.
– Держимся вместе, – напомнил Денис, выходя на окраинную улицу. – Никаких резких движений. При встрече – вежливость и нейтралитет. Мы просто проходим мимо.
Город встретил их тишиной. Улицы, некогда заполненные машинами и спешащими людьми, напоминали декорации к фильму о конце света. Занесённые снегом автомобили стояли там, где их застал блэкаут – посреди дороги, на тротуарах, некоторые врезались в столбы или друг в друга. Окна домов пустовали или были забиты фанерой. Поблёкшие и заснеженные вывески магазинов напоминали о прошлом.
Но город не был мёртв. То здесь, то там виднелись следы обитателей – протоптанные тропинки между подъездами, верёвки с замёрзшим бельём, самодельные дымоходы из окон. Жизнь сохранялась.
Группа шла по центральной улице, держась теней домов, готовая в любой момент скрыться в переулке. Впереди показалась площадь – бывший центр городской жизни, окружённый административными зданиями и магазинами. Но вместо привычной пустоты заснеженного пространства их взгляду предстало нечто необычное.
– Смотрите, – Даша указала вперёд. – Что это?
К стене одного из зданий, вероятно, бывшего дома культуры, тянулась вереница людей. Десять, может, пятнадцать человек стояли, переминаясь с ноги на ногу, дожидаясь очереди подойти к стене, покрытой бумажными листами.
– Доска объявлений? – предположил Илья, прищурившись.
– Или что-то вроде того, – кивнул профессор Самолётов, и в его голосе послышалось профессиональное любопытство. – Интересно. Очень интересно.
Они приблизились осторожно, готовые отступить при первых признаках опасности. Но люди у стены не обращали на них внимания – слишком поглощённые своим занятием. Кто-то прикреплял новые листки, кто-то внимательно читал висевшие, некоторые делали пометки карандашом прямо на бумаге, а двое пожилых мужчин методично снимали и складывали в стопку часть объявлений.
– Социальная сеть, – тихо сказал профессор, когда подошли достаточно близко. – Аналоговая, без электричества и интернета. Удивительно, как быстро люди воссоздают привычные модели общения.
Вся стена была покрыта сотнями бумажных листков разного размера, цвета и качества. Тут были страницы из тетрадей, обрывки обоев, куски картона, даже берестяные свитки – всё, на чём можно писать. На этом разнообразном материале размещались послания – мольбы, предложения, предупреждения, вопросы. Множество человеческих нужд, страхов и надежд, записанных чернилами, карандашом, углём.
Денис шагнул ближе, всматриваясь в ближайшие объявления. «Ищу сына, Мишу, 12 лет, пропал в районе старой башни 16 декабря», – гласило одно, а под ним, другим почерком было приписано: «Видели мальчика похожего возраста в лагере у Яхромы. Спросите у старосты». И ещё одна приписка, совсем свежая: «Лагерь сгорел три дня назад. Выживших увели в сторону Москвы».
Рядом висело объявление на куске обоев: «Меняю тёплые сапоги 43 размера на консервы. Шульц, Первомайская 12». Под ним несколько пометок: «Сапоги ещё есть?», «Какие консервы нужны?», «Шульц умер от пневмонии в январе». И совсем свежая: «Вещи Шульца теперь у Серёги со второго этажа».
– Боже мой, – прошептала Даша, замерев перед листком, приклеенным детской рукой. Неровные буквы расплывались: «Ищу маму, Светлану Игоревну. Я живу в подвале библиотеки с другими детьми. Тётя Вера не разрешает уходить далеко, но я всё равно прихожу сюда каждый день. Мама, если ты это читаешь, я на Пролетарской. Я очень скучаю. Аня, 7 лет».
Её голос дрогнул. Денис обнял Дашу за плечи, но промолчал – слова не могли помочь перед такой болью.
Они читали объявления, погружаясь в рукотворный архив жизни после катастрофы. Фёдор заметил, что некоторые листки были пронумерованы и аккуратно подшиты, другие снабжены пометками «актуально до» с указанием даты.
– Смотрите, – он указал на двух пожилых мужчин, методично работавших с объявлениями. – Это кураторы. Они поддерживают порядок, убирают устаревшие сообщения, систематизируют новые.
– Не только они, – добавила Оксана, кивая в сторону молодой женщины, записывавшей что-то в толстую тетрадь, периодически сверяясь со стеной. – Эта, похоже, создаёт подобие базы данных. Копирует важную информацию, чтобы не потерялась.
Профессор наблюдал за происходящим с интересом. Его глаза блестели, рука тянулась к блокноту.
