В этом саду Эмине ханым запомнила и первый поцелуй с Эртугрул-беем, и вечера ожидания его возвращения, и первое письмо, написанное ему. В саду уже много лет росла ель (ее посадил еще отец, когда был мальчишкой), никто не верил, что она приживется и станет тут главной. Но теперь она была невероятно роскошна – дивная широколапая хозяйка сада. Царственная особа. В саду росли два дерева инжира, гранат, хурма, абрикос, куст шиповника и стройная пальма. Так что нужды во фруктах и прохладе семья никогда не испытывала. Перед окнами Эмине-ханым давно посадила оливки, ведь их листья так красиво перекликались с новым цветом стен самого дома, а в лучах первых сумерек сливались.
Эмине-ханым регулярно высаживала в саду цветы. Какой же торт, без витиеватых украшений. Больше всего она любила флоксы за их оттенки и переливы, гортензии за аромат (особенно после дождя) и тюльпаны – их любят все турки. Как я уже упоминал, иногда в сад прилетали бабочки или пчелы со шмелями, и устраивали тут свои посиделки. Они травили анекдоты и хвастались своими нарядами, немного отвлекаясь от дел. Они ели бублики и крендельки, макая их в конфитюры разных вкусов. Выливали медовый нектар в блюдца и тянули его подобно чаю маленькими хоботками. Стрекозы больше любили печенье и халву, могли съесть целую тарелку, требуя добавки. «Куда в них это все вмещается», – думали муравьи во фраках, попивая капли росы. Затем промакивали губки листьями и заводили веселые песенки. После таких застолий маршрут полета бабочек, скорее, напоминал извилистые повороты узкой дороги-серпантина в горах или забавный балканский танец. Крылья заплетались. Тогда они летели неохотно, будто позабыв, как это делается, ближе держась к земле, не набирая опасной высоты. Время от времени пчелы сталкивались или налетали на цветок со всей небольшой скоростью, и проваливались в его лепестки, пачкая лапки в пыльце. Шмели летали сбивчиво, будто откушав несколько рюмочек ракы, разведенных водой, но мы так судить о них не станем. Мы-то знаем, что виной всему было вполне тривиальное переедание в обеденный солнечный час. Жуки в мундирах, подобных гусарским, продолжали свой путь, отыскивая тропинки. Гусеницы, распушив свои волоски, громко чавкая на всю округу, жевали сочную листву и поглядывали за этой трапезой со своих балконов. Иногда в гости заходил старый грач в сером костюме и важно расхаживал по владениям, сложив свои крылья за спиной, будто проверяя, все ли на своих местах, справлялся о здоровье и настроении хозяйки и улетал.
В этом саду, между деревьев, в теплое время вешали гамак, и отец Эмине-ханым любил там отдыхать, скрываясь в тени. Гамак ей казался очень неудобным и вертлявым, да и вообще пошлым (женщине не пристало лежать в гамаке), и поэтому она никогда в нем не проводила время. А теперь, даже появись такое желание, но гамака уже давно нет, да и надежно закрепить его некому (не звать же для этого соседа Бейбарс-бея, как-то это неправильно и хлопотно). Отсутствие гамака компенсировала старая скамья, у которой хорошо было бы зачистить кованые части и покрасить деревянные. Но как это сделаешь? Ведь на ней остались заметки, которые Эртугрул-бей царапал ножом или гвоздем специально для нее. Тогда они исчезнут под толщей краски. А этого не хотелось. Это были черточки, крючочки, какие-то закарлючки, значения которых были понятны только им двоим. Когда он уехал впервые, она и сама делала мелкие насечки – по одной в день. А когда он вернулся… Многое изменилось, и уже было не до насечек.
Энес
Энес был самым настоящим сыном вечного Стамбула. Он любил этот город не просто по праву рождения, а потому что не любить его было просто невозможно. Всякую любовь нужно заслужить. Любовь к месту, где родился, не обязана появиться у вас сама собой. Но этот город заслужит вашу любовь, и неважно, проездом вы тут, приехали в отпуск, скорую командировку, решили остаться жить или родились. В нем есть особая магия, но и этим определением не описать власть этого города над путниками и жителями. У него есть гипнотическая сила, притягательность, мощь, с которой спорить бессмысленно. И она заключается не только в памятниках – старинных свидетелях, или щербатых камнях. Она между ними – где-то в щелях, в развалах, в рытвинах, в трещинах, в оврагах. Она – «между». Она – «над». Она – «вне». Она – «вокруг». Она сама погрузит тебя в водоворот громких красок, благовоний, ритуалов, звуков, слов, шороха, шепота, дыма, историй и призрачных видений. Нужно только чуть-чуть захотеть, снять броню снобизма и предрассудков, упаковать в чемодан и забыть дома свои знания, оставить только открытое сердце и широко раскрыть глаза. Больше от вас ничего не требуется. И вуаля, добро пожаловать в сказку. А ведь сказки всегда с хорошими финалами, в них всегда победит тот, кто этого достоин, кто заслужил, кто был храбр и отважен. Эту сказку вы непременно напишите или прочтете, в этом самом месте на двух континентах.
Да и вы в него непременно влюбитесь. Как же может быть иначе? Этот город создан для того, чтобы вы теперь не представляли своей жизни без встреч с ним. Хотя бы редких и случайных, запланированных и каждый раз новых, будто впервые. Проигнорировать их или отмахнуться у вас уже не получится. И даже если вы будете откладывать эти встречи, переносить рейсы, торопиться, оправдываться иными делами – город все также будет ждать вас. Ему торопиться некуда. Влюбляться в Стамбул чуть проще, чем в остальные города. Тут все манит и чарует: здесь картинки на любой вкус, здесь вкусы на любой вкус, здесь истории на любой вкус. У этого города есть запах, настроение, голос, сладость. Горечь. Страсть к жизни с трепетным, щемящим ощущением, что вся жизнь должна быть именно такой. К той удивительной жизни, в которую не влюбиться просто невозможно. Стоит лишь немного захотеть ее распробовать, и она растворится, как кусочек сахара в чашке крепкого кофе на берегах Босфора.
Энес пост
я сольюсь с тобой охристой черепицей на крышах, острыми минаретами, старыми лавками, плетеной лозой и крыльями чаек.
я с тобой одного цвета. цвета розового георгина, цвета двух морей, цвета золотых узоров на османской вязи, цвета крыльев чаек.
я с тобой одного звука. глухого стука копыт по византийской брусчатке, звука азана, звука тысячи и одной волны, звука взмаха крыльев чаек.
я сливаюсь с тобой и растворяюсь в твоих запутанных, витиеватых, узких улочках. в запахе горячего хлеба, в шерсти каждого кота за углом. я отражаюсь в блеске старинного графина, становлюсь стежком тюльпана на вытоптанном ковре в деревянном доме.
я превращаюсь в перо на крыльях чаек.
Эмине-ханым
Ханым-эфенди вышла на улицу из дома и почувствовала самое ценное, что могло случиться в этот день. Она прикоснулась к теплу холодного ускользающего утра и ощущению, которого раньше не было. Бывают дни, которые, ты точно знаешь, ничем не будут отличаться от прежних или последующих: такие себе рядовые солдаты на этом поле лет. У тебя нет каких-то особых планов или чаяний. Просто есть наивное ощущение, что этот день – особенный. Не такой как те, что были раньше, что придут им на смену из тыла календаря. Эта надежда может улетучиться с первыми шагами по мостовой, и ты снова не заметишь то особенное, что день тебе уготовил. Сегодня это ощущение было и это не нравилось Эмине-ханым.
Она не любила сюрпризы и неожиданности (ведь сюрприз или известие не всегда бывают приятными), это она уж точно знала. Она любила свою жизнь без потрясений, ровную, нудную, томную, но такую родную и приятную ей.
Эмине-ханым шла мимо соседских домов. Какое-то время ее сопровождал уличный кот, но потом повернул за угол и вернулся к своим заботам, продолжая игнорировать прохожих, пока чувство голода не появится. Кошки всегда так поступают, за это мы их любим и не пытаемся приручить. Поравнявшись с домом Сельви-абла, она невольно замедлилась и остановилась. Ее дом утопал в зелени больших пальм и нарядных кустов. Белый ажурный забор с острыми пиками окружал двор, а сам особняк был в глубине за зелеными насаждениями. Виднелась только крыша цвета зерен кофе с побегами мха. Сельви стояла на веранде и из глубины сада поздоровалась с Эмине-ханым, та кивнула и улыбнулась немного смущенно. Ей показалось, что она будто девчонка, которая рассматривает тайком платье подруги мамы, пока та не видит. Но тут ее заметили за этим занятием, и румянец смущения выступил на детских щечках.
Эмине-ханым опустила глаза и отправилась дальше. Ее ждал маленький домик – ее работа, которую она очень любила и уважала, ведь эта работа досталась ей по наследству от отца. Это было скромное кафе, в котором готовили только наргиле и подавали чай, кофе и воду – обычный турецкий набор для таких заведений. Первую кальянную на острове открыл ее дед много лет назад. Когда начали приезжать первые туристы из Стамбула. Когда маленькая Эмине еще путалась в хлопковых пеленках и пыталась научиться издавать первые членораздельные звуки. И с тех пор это уютное место встречало гостей и щедро дарило им клубы ароматного дыма из фруктового табака. Это был крошечный (нет, еще меньше) домик с двумя лавками из дерева вдоль стен внутри, и большими окнами-витринами от пола до потолка в деревянных рамах. Еще две лавки были на небольшой веранде на улице с навесом цвета спелого граната. Мы с вами обязательно побываем там. Но чуть позже. Всему свое время. С тех пор кальянных открылось немало. Были и более нарядные, и более современные, и те, что предлагали более разнообразное меню. Но этот домик всегда стоял особняком не только на острове, но и в сердце каждого, кто сюда попадал. Я сам бывал в этой кальянной не раз и вальяжными вечерами курил там сладкий наргиле, рассматривая прохожих на острове. Удивительные вечера, которых всегда кажется мало.
Эмине-ханым открывала свою кальянную и заваливала лавки разноцветными подушками с шелковыми кисточками. Когда-то они были яркими, и цвета казались чересчур вычурными, даже дикими. Но время и солнце стерли их окрас, и теперь цвета посерели, потускнели, поредели и совсем сникли, от чего приобрели только дополнительного очарования. Они стали малоразличимы, пропитались историей этого места и заботами тех путников, которые приходили к ним в гости. Их тела утопали в заботе и уюте этих подушек, которые выдерживали бесконечные разговоры, вспышки споров, чистосердечные признания, едкие молчания. Эмине-ханым старательно выбивала пыль из этих мягких ловушек, но этот склад историй выбить не получится, даже примени ты всю силу, что есть в твоих руках. Они вплелись в волокна, в каждый стежок, в каждую кисточку, в каждый завиток узора лале и сроднились с ними. Эмине-ханым поставила разогревать угли, и пока те еще не покраснели от жара, отправилась в кафе напротив, к соседу Озгюр-бею.
Он всегда наливал ей вторую за утро чашечку кофе по-турецки, и Эмине-ханым оставалась наедине с собой и в домашней компании учтивого моря. Ах да, иногда еще приходил какой-то местный кот. Имени у него не было, как и породы, как и возраста, но он нахально укладывался на соседнем стуле и следил за всем вокруг. Эта компания не тяготила, скорее наоборот. Утро чудесными переливами света и теней заполняло пристань и пляж, будило тщедушные лодки и баркасы, которые еще спали в постели из мягких волн. Они остались сегодня стоять у причала и не вышли в открытое море. Уличные торговцы выносили огромные тюки, мешки в заплатках и картонные коробки, набитые разноцветными товарами, в надежде на прибыль, а официанты выставляли стулья и столы уличных кафе. Завтрак был готов.
В это утро, жена Озгюр-бея, Умут-абла, вышла на ступеньки и, увидев Эмине-ханым за столиком, решила к ней присесть, держа в руках чашечку свежего кофе. Женщина помогала супругу в их кафе, в основном готовила национальные блюда для туристов на кухне и самые вкусные эклеры в округе. С заварным кремом и топленым шоколадом. Шоколада всегда было много, и она заливала им все тарелку. Заведение располагалось на первом этаже старого дома и распахивало свои двери с небольшой надписью-вывеской на стекле прямо к дороге, по которой часто прохаживались пешеходы, проносились повозки, проезжали коляски, пробегали псы и дети. А сами владельцы жили на втором и третьем. Да, еще слишком рано и гостей в кафе не было. Только одинокие столы и стулья. Пока только утренняя пустота тут главный гость, а она чаевых оставляет ничуть не меньше, чем туристы. Ее главные монеты – одиночество. Этим и платит. Они с Эмине-ханым не были близкими подругами, хоть и знали друг друга так долго, что это принято называть – всю жизнь. Умут-абла не носила паранджу, а одевалась очень по-европейски: старые джинсы со следами от муки и вытянутыми коленями, свитер мужа в каких-то свинцовых ромбах и синяя ветровка с капюшоном. Она куталась. Действительно, было еще холодно, и такое утепление вполне оправдано для осеннего утра на берегу моря.
Они почти не говорили: просто сидели и думали каждая о своем. Ханым-эфенди пила кофе. Умут-абла уже мысленно готовила свои кефте в томатном соусе, для которых еще не привезли мясо, и надеялась, что мясник не забудет о ее заказе. А когда Эмине-ханым сделала последний глоток кофе и отпила воды из армуда (в него обычно наливают чай и называют «бардак», а когда подают кофе, он служит стаканом для воды), Умут-абла оживилась и предложила погадать на той гуще, что осталась на дне чашки. Эмине-ханым давно позабыла, что Умут-абла была фалчи (гадалкой на кофейной гуще) и своим предложением немного смутила соседку из кальянной напротив. Какие могут быть гадания? У Эмине-ханым не было никаких желаний, не было вопросов, которые она хочет задать. Какие предсказания? Последний раз она баловалась таким занятием в детстве с подругами на цветке. О чем спрашивала она тогда? Она и не помнила, наверное, о любви. О чем еще гадают все маленькие девочки? Но ничего из этого не сбылось. Она уже далеко не молоденькая девушка, у которой тысячи несбыточных надежд и мечтаний, она даже не туристы, которые падкие на такие местные развлечения. Вот у кого тонны вопросов, больше, чем все их взятые в дорогу чемоданы вместе.
Но произошло что-то странное, какой-то щелчок в один миг. Клац и все. Будто пальцами. Звонко и совершенно неслышно. Иногда мы не властны над своими действиями. То ли голос Умут-абла, то ли странность предложения, то ли просто ощущение необычности дня, а, может, пес-привратник стал слишком стар, но руки Эмине ханым послушно взяли чашку, накрыли блюдцем и готовы были перевернуть. Но нужно было придумать вопрос, ведь ответ уже поселился в этих остатках напитка. Ответы всегда прячутся на дне чашки, опережая наши вопросы. Все ответы уже давно записаны кофейными чернилами. Они просто дожидаются правильного вопроса.
В голову ничего не лезло, никаких идей не наблюдалось. Промелькнула какая-то мысль, но ухватить ее не получилось, она умчалась за горизонт и растворилась в мутных волнах. Руки сами перевернули чашку блюдцем вниз и слой помола со дна уже начал стекать по стенкам, оставляя разводы прошлого и будущего и отвечая на тот самый незаданный, и стремительно ускользнувший вопрос. Эмине-ханым снова перевернула чашечку в обычное положение, сняла блюдце и заглянула внутрь. Она совершенно ничего не понимала в гаданиях, для нее это были просто смутные неясные линии и плавные забавные потеки, которые пересекались, путались, образовывали узоры и гербы, островки и дороги, орнаменты и углы, а в сущности – какие-то неразборчивые пятна, и ничего более.
Умут-абла взяла руку Эмине-ханым и тоже заглянула внутрь, надев заляпанные пальцами и мукой очки. Она немного покрутила чашку вместе с рукой утренней гостьи, внимательно вглядывалась и долго молчала. Очки сползали с носа, но она их быстро поправила, не отвлекаясь от содержимого. «Ну что за глупости, почему она молчит? – пронеслось в голове Эмине-ханым, – что там такое?» Эмине-ханым не боялась никакого ответа: нет никакого предсказания, которое могло бы ее расстроить, обрадовать или удивить. Да и вопроса тоже не было, разве существуют ответы на вопросы, которых не задаешь? После этого затянувшегося перерыва Умут-абла подняла голову, сняла очки, убрала их в карман куртки и сказала только одно:
– Скоро ты встретишь его.
– Кого? – как-то резко и скорее инстинктивно, спросила Эмине-ханым. Отодвинувшись от чашки и безмятежного лица гадалки.
– Его, – спокойно и уверенно повторила фалчи, глядя на растерянную гостью своими глазами цвета чая и корицы.
В этот момент Умут-абла окликнул муж, та поднялась из-за столика, натянула рукава свитера так, что руки в них исчезли, сжала ладони и отправилась внутрь кафе, с улыбкой пожелав Эмине-ханым хорошего дня. Как легко можно пожелать хорошего дня на самом деле не представляя, как он сложится и, возможно, совершенно не тем образом, который ты вкладывал в эти слова. Но фалчи на террасе уже не было.
Эмине-ханым осталась сидеть за столом на улице в кафе Озгюр-бея в полном непонятном одиночестве. В одиночестве и смятении. Она еще какое-то время продолжала отказываться верить в произошедшее, но событие заставляло не забывать о себе. Колокольчик зазвенел. «Для чего это все произошло, – думала Эмине-ханым, – что это означает? Кого «его» я встречу? Какие-то глупости». Мысли роились и начинали зудеть. Она старалась отогнать их или заглушить какими-то иными, более понятными. Пыталась отвлечься на волны или сопящего кота. Она даже отвернулась от столика, где все только что и произошло, как делаем все мы перед лицом непривычных и некомфортных, на первый взгляд, событий. Она съежилась и втянула голову в плечи, надеясь, что так станет менее заметной и мысль потеряет к ней всякий интерес. Но ничего не помогало. Может ли одна фраза в дурацкой затее разрушить годами выстроенный быт? Может ли одна фраза, которой не придал бы значения, разрушить спокойствие утра? Наверное, нет, но трещина пошла. И небольшой, но тяжелый груз этого вопроса незаметно подкатывал к щиколотке ханым-эфенди.
Обшивочка начала слоиться прямо на глазах и Эмине-ханым это почувствовала даже сквозь зябкость и пока еще осязаемое спокойствие. В самые крепкие и прочные стены, которые могли столетиями защищать Константинополь, когда-то тоже попал один снаряд – фраза и надежная фортификация дали трещину. Да, ее можно залатать, закрыть, заштопать, не обращать внимания. Но вслед за этой чужой фразой уже полетели тысячи твоих слов, твоих мыслей с острыми шипами. И ты теперь палишь сам по себе, по своей крепости, а эту атаку так просто не отразить. Ведь мысли коварнее просто снарядов при завоевании Византии. Снаряды-мысли уже знают, где брешь и атакуют точно в это зияющее, проступающее место. Будто их притягивает теперь эта пробоина, даже если изначально их траектория полета была в совершенно другую сторону. Они не дают возможности оперативно закрыть дыру, подставить наспех сколоченный щит. Так просто с этим не справиться. Мысли опаснее янычар, изворотливее, вертлявее, громче. Они звенят бубенцами, набираются сил и снова летят в твой бок. И вот уже на твоем укреплении симпатичный узор из мелких трещин. Можно даже успеть насладиться этой прелестью разветвлений контрастных трещин, но за этой красотой скрывается угроза скорого падения. Оно неизбежно.
Если мы когда-то встретимся с вами в Стамбуле, и я буду рассказывать его историю, то обязательно упомяну, что в стенах Айя-Софии при строительстве использовали особый материал со дна мраморного моря. Это был раствор типа нашего цемента, на основе смеси песка и стертых почти в порошок крупиц ракушек. В этих крупицах много кальция, который обладает регенерирующими свойствами. Поэтому все мелкие трещинки этого собора затягиваются сами, испаряются подобно воде на солнце. Они способны восстановить свои стены самостоятельно. Говорят, это дало возможность простоять величественной и прочной Айя-Софии почти пятнадцать веков и пережить все землетрясения, коих в этих местах немало.
Но где было взять этот ракушечник Эмине-ханым? Хотя бы горсть, хотя бы жменьку, хотя бы унцию. У каждого этот раствор свой, созданный по уникальному, подходящему только вам рецепту. Но в собор его заложили изначально умные архитекторы, а ты не архитектор, у тебя просто броня, созданная твоими же неумелыми руками. И ты точно знаешь все уязвимые и слабые места, те места, на которых трещины образуются гораздо проще, а с них все и начинается. У тебя просто грубая кирпичная кладка воспоминаний, а не мраморные глыбы с колоннами, перемазанные цементом веков. Эмине-ханым поднялась из-за стола, оставив чашку с предсказанием, и направилась в свою кальянную, перейдя небольшую улицу, по которой уже начали свои прогулки первые обитатели острова. Нет, ничего они не заметили, никаких осад или трещин. Никакие осады им не мерещились. На острове, как и всегда, было спокойно. Но Эмине-ханым ощущала, будто этот незаданный вопрос с конкретным ответом повис какой-то тяжестью. Повис камнем на ноге, и идти стало немного труднее.
Энес
Каждому жителю Стамбула кажется, что самое важное в кофе – это его запах. Ах, как сладко и жадно мы его вдыхаем еще до того, как первый глоток будет сделан. Даже покупая новую пачку с этими зернами, мы обязательно уткнем нос в ее глубину и даже немного вымажем его кончик, чтобы на мгновение забыться. Чтобы очнуться в совершенно иной истории, чтобы сродниться со всем тем, что скрывает этот порошок.
Когда мы с вами будем спускаться узкими и многолюдными улочками великого Гранд-базара, пробираясь сквозь спины, ноги и локти, сотни магазинов, которые манят в свой плен, мы будем упорно продолжать движение вниз. Минуя целые кварталы с золотом, серебром, бронзой и самоцветами. Бирюза и топазы будут тонуть в браслетах-манжетах и украшать узкие полоски – «нешвебахш», что значит «приносящий веселье». Сапфиры на кольцах «нешвемави», что значит буквально «синее веселье», будут играть гранями. Конечно, вас будут манить перстни с аметистами, кулоны с рубинами, монисты с бриллиантами и винтажными монетами. В некоторых тиарах притаится камень-хамелеон султанит, который выбирали все султаны, ведь он способен преобразить любого человека. Если мы не ослепнем от этого многообразия и блеска, дальше будет двигаться проще, я надеюсь. Мы пройдем десятки кварталов (тут все меряется такими масштабами – улицами и кварталами) с пестрыми платками с узорами пейсли, повязками, шалями, рулонами и отрезами тканей, атласом, бархатом, кружевами и лентами в россыпях страз. Минуя кварталы с постельным бельем: подушками, перинами, одеялами, пуфами, сундуками. Минуя многочисленные кафе с уличной едой, минуя лавки с чехлами на телефоны, проводами, штативами, минуя раскладки с обувью и одеждой, игрушками, поделками и подделками, посудой и музыкальными инструментами – мы наконец-то спустимся вниз. Сойдет не один пот, пройдет не одно желание и соблазн, но этот променад того стоит. Не надейтесь в этом городе увидеть все. Не надейтесь на большее, просто будьте готовы к лучшему и держитесь своего проводника. Как хорошо, что в этом мире есть Гранд-базар.
Так вот, спустившись только по той, небольшой, но огромной, как вы уже поняли, части города под названием Гранд-базар, мы обязательно дойдем до Египесткого рынка. Под желтыми куполами с полированной брусчаткой я рискую потерять вас из виду, если этого не произошло ранее. Мы попадем в съестной мир с рядами гор диковинных сборов и настоев, всех имен которых, признаться, я и сам не знаю. Одни будут сулить бодрость, другие приворотить чужое сердце, какие-то поправить здоровье физическое или вылечить от расстройств душевных. Тут будут угощения и специи, с высушенными цветами гвоздики, с кардамоном, барбарисом, фиалками; перцем – красным, белым и черным, в горошке или порошке, с палочками ванили, куркумой, базиликом, финиками и лимонной цедрой. В этом мире будут с потолков свисать подвешенные вязки бордовых колбас в специях и без – палками и колечками; целые вяленые ноги косуль или кабанов с копытами, тоже подвешенных под своды – успевай только уворачивать голову. На прилавках вы найдете бастурму и солонину, которую вам нарежут так тонко, что через ее красную мякоть не составит труда увидеть все вокруг. На этих прилавках можно выбрать сосиски и сардели – местные хозяйки так и поступают. Так делает и Энес, выбирая более твердый и темный суджук.
А можно перейти к магазинам сыров и уксусных маринадов с мешками семечек или маиса, с маслом розы или оливы, с гроздями пористого мочала, с цветным мылом, которое пахнет мятой и маракуйей, дыней и можжевельником, бананом и гибискусом. Отведите взгляд чуть в сторону, и он попадет прямиком в бусы сушеных фруктов, которые гирляндами провисают между балок, в кубышки халвы или щербета, в горы рахат-лукума, в пирамиды чурчхелы, на разрезе которой проступают орехи прямо из янтарного виноградного сока – бекмес. Я постараюсь оттащить вас от назойливого и колоритного торговца в феске с кисточкой и отвести в сторону. Там, где аромат кофе вытесняет весь этот веселый, дурманящий, карнавальный угар. К неприметному магазинчику, в котором торгуют исключительно кофе уже более 140 лет. Да вы и сами его уже сможете отыскать по запаху, и вам совершенно не потребуется для этого знать его месторасположение. А вот я вам поведаю, что история этого предприятия началась на улице Тахмиш силами единственного человека – Мехмета-эфенди. Этот магазин «Курукашвеси» знает каждый турок, а миллионы туристов, попав в Стамбул, стремятся найти его и попасть сюда. Спросите прохожего, и вам непременно подскажут. Только потренируйтесь перед этим произносить «ку-ру-каш-ве-си» – все просто, видите. Или запишите. Так будет надежнее. Да, этот кофе можно сейчас купить практически по всему миру, но придем мы сюда именно за ароматом. Здесь аромат концентрируется максимально, когда вы стоите вплотную к окнам в немаленькой, но шустрой очереди. Он даже немного отбивает с непривычки, но нужно немного привыкнуть и тогда начнется его сказка. Как хорошо, что в этом мире есть кофе.
Аромат кофе как надежные стены, как броня способен защитить и сохранить. В этом запахе пустыни Эфиопии, километры дорог, сотни лет, топот лошадей, мозолистые руки сборщика бобов на плантации, огонь песка. Не просто так говорят, что этот аромат бодрит. В нем столько судеб, столько былого и столько надежд. В нем так много потаенного и скрытого, а от того очень притягательного. В нем так много будущего. Не просто так на нем гадают и пытаются заглянуть под тот черный покров, за которым спрятана наша судьба. Не говорите, что вы не поддавались сладостному искушению и не пытались заглянуть тоже. Хоть раз. Каждый самый отъявленный скептик надеется на лучшую долю. Неужели вы не всматривались в линии на своей ладони, не разбрасывали карты с портретами королей и королев, или не отрывали лепестки цветка в надежде, что останется последний – один единственный – и обязательно со словом «любит». И не морщились потом со словами «да все это глупости», если выходило иначе. Я не поверю в это. И как это все уместилось тут, в одной чашке кофе, в капле, которая несет наслаждение. Не стоит забывать, что в этой капле чья-то жизнь и судьба. Быть может, и ваша.
А в глазах Энеса были бесчисленные завоевания достойных царей, пряности и специи со всего мира, звонкие ласкающие песни самых красивых наложниц в парче, серали и султанские гаремы. В его глазах отражались волны нескольких морей, одинокие маяки и проворные чайки, рыболовные баркасы, тяжелые сети и спелый инжир на ветке дерева за забором.
В его крови текли реки караванов и странствий, танцы дервишей. Его глаза превратились в два кофе. В его глазах были надежды на красивые дни, на новые встречи, на самые чистые чувства и много-много кофе. Очень много кофе.
Эмине-ханым
Но что же происходит сейчас с нашей тонкой и уязвимой, как оказалось, Эмине-ханым? И что там с вопросами? Может, пока мы с вами гуляли улицами Гранд-базара и принюхивались к аромату кофе, он появился? Ханым-эфенди зашла внутрь своей кальянной. Сперва ей показалось, что этот ответ не посмеет проскользнуть за ней, не увяжется надоедливой колючкой и просто отцепится. Она присела за стол с зеленой скатертью и принялась быстро что-то писать, стараясь не поддаться страстям. Но все было тщетно. Это она поймет чуть позже. Давайте дадим ей немного успокоиться и усыпить бдительность. Хотя этого уже не скрыть: безмятежность ее утра была нарушена окончательно; утро разбилось этим ответом на вопрос, которого не было. Ее всегда успокаивало море, но волнения на море в то утро не было, а вот в ней мог зародиться самый настоящий шторм. Все начиналось с удивления. И, конечно, легкой тревоги, что сильное течение нескольких, не имеющих смысла слов может разрушить все построенные когда-то дамбы. А тогда – лавина, поток, сель, грязь. Но волнения пока не было, был только груз одного ответа. Она прожила жизнь, и волнений было чересчур много, видимо, их совсем не осталось. Даже в ее глазах не осталось волнения. Так ей казалось. Не станем ее разубеждать и проявим немного учтивости, и дадим возможность написать несколько строк. Возможно, они помогут.
В ее глазах была тоска по прошлому, по Эртугрул-бею, по дням, когда они были счастливы. В ее глазах были бесчисленные завоевания достойных царей, пряности и специи со всего мира, звонкие ласкающие песни самых красивых наложниц в парче и султанские гаремы. В ее глазах отражались волны нескольких морей, одинокие маяки и чайки, рыболовные баркасы, тяжелые сети, уличные коты, золото браслетов и кулонов.
В ее крови текли реки караванов и странствий, танцы дервишей. В ее глазах была вся ее жизнь и одна слеза, в которой было много-много моря. Очень много моря.
Письмо Эмине-ханым
Беним джаным севгилим Эртугрул, сегодня произошло что-то удивительное, необычное, нестандартное. Глупое, да, именно глупое, – как еще это назвать, я не знаю. Чтобы это ни было, мне кажется, это уже не остановить. Я ощущаю приближение какой-то лавины. Она либо сметет все на пути, ничего не оставив, либо очистит. Я и не знаю, радоваться этому или печаль нахлынет вновь. Но я ощущаю, что должно что-то произойти. Джаным, ты же знаешь, как я не люблю перемены, тем более в моей жизни. Все так устаканилось, как-то успокоилось, а тут предвкушение изменений. К чему бы это все? Никого я не жду уже много лет. Ничего я не жду уже много лет. Ничего мне не нужно. Просто пусть будет так, как я привыкла. Изменить ничего нельзя, а ворошить былое – нет сил. Знаешь, мы очень странные, ко всему привыкаем. С любым грузом жить можно. Но от этого камня на ноге все же очень хочется избавиться.
Э.
Часть 4. Детство. Мачты. Паруса
Энес
Жить в городе у моря – это особое ощущение. Его не понять нам – тем, кто вырос в городах без большой воды, думаю, тут таких немало, да я и сам ваш брат в этом смысле. Наш горизонт заслоняют урбанистические декорации широких улиц и магистралей с автомобилями и высотками. Тот, кому повезло больше, может гнаться за ним по полям или топить в какой-то ближайшей реке. И то, в том случае, если город не застроили так, что горизонта больше не существует вовсе. Да, горизонты сейчас редкость. Супермаркетов – сколько хочешь, а горизонта – нет. Да и моря в наших городах не наблюдается и никогда не было. Мы и близко не жители соленого побережья.
А вот Энесу иногда, казалось, что он сам и есть это море. Но не в смысле – такой же могучий, величественный и важный. Нет, он не ощущал себя умудренным опытом и знаниями старцем, который знал все правильные ответы мира. Но он всегда думал, что лет ему немного больше, чем на самом деле значится в документах. Так бывает и это проходит. Возраст. Он никогда не хотел вернуться в детство, в школу, в университет. Нет, его не мучало ощущение ушедшей легкомысленной юности, хотя, возможно, еще просто рано. Или тем более ностальгии. Возраст. Это новое ощущение, о котором я вам уже поведал выше, было приятным. Ему не хотелось к старым друзьям (с которыми он не общался со времен учебы), не хотелось назад в былое, которое еще не отпускало. И это тоже нормально. Некоторое прошлое и не хочется, чтобы отпускало, а ненужное и тягостное пусть уходит само.
Детство Энеса было прекрасно, мама с отцом старались дать ему с братом все необходимое, как и большинство родителей. Не тех родителей, что получили этот дар или бремя, выбирают второй путь и пытаются всячески отмахнуться от этого, безусловно, дара. Некоторые из них еще прикрываются откупными подарками и прочими отговорками, подобно бумажным зонтикам от солнца, упорно не признавая, что главное задание жизни они провалили или на пути к тому. Но эти зонты все же могут сослужить службу в дни более-менее погожие, а вот если дождь? Так от них толку немного. И вот если начинает накрапывать, и первые капли еще не страшат, чаще всего, такие взрослые ссылаются в своих собственных измышлениях к идее, что инструкции к ребенку не прилагалось. Взятки гладки. Иные же чинно и с достоинством, так обстоятельно и с болью, прежде всего к своей доле, рассказывают, что делают все возможное. Буквально лезут вон из кожи, стараются дать только самое лучшее, прикрывая обычные объятия дорогостоящими приобретениями. Мы пытаемся стать хорошими политиками, бизнесменами, певцами и танцорами, соседями и коллегами, а становимся просто плохими родителями. Мы сами растим подлецов и лентяев. Всегда проще дать гамбургер из ближайшего фастфуда, там же еще и игрушка. И дело тут не в финансовом состоянии родителя – на них можно наткнуться и в дорогом ресторане, и в вагоне метро. Подобные беседы обычно следует вести на подготовленной почве, среди таких же соседей или друзей, дабы не прослыть плохим родителем. Эти красивые, но пустые заменители ласки, родительского внимания, тепла или наказания, их заботы и простых прикосновений взращивают маленьких монстров. От них нет спасения ни самим родителям, ни несчастным, случайно встретивших таких сорванцов в самолетах, в кафе, на улице, в музеях, в том же ресторане или вагоне метро – любое пространство превращается в неконтролируемый зверинец. И буквально через несколько минут этой чудной и увеселительной картины точно становится понятно, откуда у этого карнавала с разбросанной по всем стенам кашей, орами, капризами, плачем, криками, припадками растут ноги. Если это природная деятельность чада, тогда становится чуть легче, но не тише. А вот если же халатная бездеятельность отца, тогда поздравляю вас с кипятком внутри. Мы полнимся особым отвращением к такому воспитателю. В таких разговорах эти родители пытаются отыскать немного участия, поддержки и сочувствия у своих «коллег-родителей», хотя имеют ли право на это претендовать? И, стоит отметить, получают его. Спасибо друзьям. А вот добавь к этой светской, немного театральной беседе маленького кроху, воспитанного такой «правильной» мамашей – куда денутся эти одобрительные кивки и сочувствующие взгляды. Пожелаю им только одного: пусть их планшеты разряжаются как можно реже. Но оставим это на их совести.
В патриархальных турецких семьях иной уклад. Нам же всем нужно простое внимание, особенно в детстве. Самое ценное для Энеса заключалось в том, что мама его просто любила и обеспечила главное, что должен сделать любой родитель. Она дала ему тыл, плечо, благодаря которому он стал тем, кем стал или кем себя ощущал. Ее объятия открыты всегда. Она дала ценное ощущение, которое не заменить и не купить. Которое не покажет ни один гаджет. Понимание того, что в любой самой неприятной и пугливой ситуации, при любом затруднительном решении, ему есть к кому обратиться. С кем поделиться радостью или же смутой. Хотя как и многие из нас, своими трудностями обременять близких Энес хотел менее всего. Нам достаточно просто ощущать их защиту, как когда-то в детстве, и знать, что руки разведены и готовы к объятиям. Энес-бей это знал.
