Вирусолог: цена ошибки
Александр Чепурнов
Профессия: врач. Невыдуманные истории российских медиков
Любая рутинная работа может обернуться аварией, если ты вирусолог. Обезьяна, изловчившаяся укусить сквозь прутья клетки, капля, сорвавшаяся с кончика пипетки, нечаянно опрокинутая емкость с исследуемым веществом, слишком длинная игла шприца, пронзившая мышцу подопытного животного насквозь и вошедшая в руку. Что угодно может пойти не так, поэтому все, на что может надеяться вирусолог, – это собственные опыт и навыки, но даже они не всегда спасают. И на срезе иглы шприца тысячи летальных доз…
Алексей – опытный исследователь-инфекционист, изучающий наводящий ужас вируса Эбола, и в инфекционном виварии его поцарапал зараженный кролик. Паника, страх за свою жизнь и за судьбу близких, боль и фрустрация – в такой ситуации испытал бы абсолютно любой человек. Однако в лаборатории на этот счет есть свои инструкции…
Александр Чепурнов
Вирусолог: цена ошибки
Об аварии, которая произошла в российской лаборатории особо опасных инфекций
А.А. Чепурнов, текст, 2020
Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2020
?
Коле Устинову
Вере Мерзликиной
Тоне Пресняковой
Глава 1. День первый. Авария
Ощущение, что сейчас произойдет непоправимое, пришло за мгновение стремительно разрастающейся пустотой внутри. Кролик, которого Алексей пытался вытащить из клетки для осмотра, как-то несуразно задрал задние лапы выше собственных ушей и, молниеносно бросив их назад, ударил его по руке. Черт, ведь он только что был таким вялым, ни на что не реагирующим. Четыре дня назад вся группа животных получила инъекции вируса Эбола, причем Алексей ввел им огромные дозы, поскольку кролики считаются нечувствительными к этому возбудителю. С помощью такого приема хотелось получить более качественную сыворотку для диагностики. При очередном осмотре этот кролик привлек внимание инертностью, которую можно было расценить как признак заболевания. Необходимо было разобраться, что с животным, и Алексей решил достать его из клетки, измерить температуру и осмотреть внимательнее.
Впрочем, мысли текли сами по себе, словно даже неторопливо, а организм действовал стремительно и четко. В голове еще не успела проявиться картинка огромной дырки на месте, где только что были надеты одна на другую хирургические перчатки, а Алексей уже в три прыжка достиг поста раздачи дезинфекционного раствора. Позже он не мог понять, как ему удалось в своем раздутом пневмокостюме не запнуться о шланги, по которым в него подается воздух, да и вообще проскочить между лаборанткой и виварными шкафами, не сбив первую и не зацепившись о дверцы вторых.
Алексей резко рванул вентиль специального трубопровода, по которому подавался дезинфекционный раствор, и подставил руку под ударившую струю хлорамина. Успел заметить: ран много, но они неглубокие, просто содрана кожа, и кровь еще не выступила. Значит, есть надежда. По собственным экспериментам он знал, что, попав в кровоток, вирус через считаные секунды достигает лимфоузлов, а надежных средств профилактики и лечения этой болезни нет.
Несколько минут Алексей держал руку под краном, сжимая и разжимая кулак, поворачивая так, чтобы сильная струя хлорамина, смешанная со стиральным порошком, вымыла всю грязь из ссадин, оставленных когтями кролика.
Подошла лаборантка, и Алексей жестом показал принести запасные перчатки. Пневмокостюм делает речь невнятной, поэтому приходится либо объясняться жестами, либо разговаривать, прижавшись друг к другу шлемами. Принесенную перчатку лаборант наполнила хлорамином. Сняв остатки порванных перчаток, Алексей вставил в нее руку и зафиксировал на манжете пневмокостюма. Конечно, рука теперь долго будет пахнуть хлорамином, но сейчас не до косметических тонкостей.
Согласно инструкции, он обязан доложить об аварии. Сняв трубку селектора[1 - В данном случае аппарат прямой телефонной связи с дежурным.], Алексей сообщил дежурному о случившемся и принятых мерах. Дежурный передал все начальнику отдела биобезопасности, тот – директору, руководителю медсанчасти, и даст указание подготовить специальный инфекционный госпиталь, расположенный здесь же, на территории института.
Что ж, пора выходить из инфекционного вивария[2 - Помещение для проведения экспериментов с зараженными животными.] и зоны работ с вирусом. Из специального распылителя с дезинфекционным раствором и сжатым воздухом Алексей и лаборант по очереди обработали костюмы друг друга аэрозолем. Выйдя из виварного помещения, простояли по пять минут под черным душем из хлорамина. Своими зелеными резиновыми костюмами с запотевшими полусферами шлемов они напоминали двух подгулявших инопланетян. Оставляя на красном эпоксидном полу ребристые мокрые следы, которые, высыхая, почему-то отсвечивали серебром, длинными коридорами они поплелись принимать еще один черный душ (всего им предстояло пройти три дезинфекционные обработки). Затем под обычным душем смыли хлорамин с пневмокостюмов и сняли их. Костюмы должны пройти окончательную дезинфекцию в пароформалиновой камере, а люди – в душевой.
После душа (трудно не процитировать музыку казенного языкотворчества) «с трехкратным намыливанием волосистых частей тела», уже выйдя в обтирочную, Алексей увидел ожидающего врача изолятора и сотрудника отдела биобезопасности. Пока первый накладывал на руку защитную повязку, второй уточнил обстоятельства произошедшего. Хотя Алексей пока не представляет биологическую опасность, с пути его движения убраны все посторонние. А жаль. Даже если заражение произошло, впереди еще несколько дней здоровья, и дружеское участие, шутка сейчас не помешали бы. Где-то внутри начало нарастать напряжение, которое через несколько часов перерастет в страх ожидания. Заразился или нет?
Впрочем, врач изолятора по прозвищу Барменталь, дождавшись, когда Алексей закончит одеваться, вытряхнул из пачки сигарету и услужливо щелкнул зажигалкой. Курить не хотелось, но это был повод хоть немного побыть в компании – в изоляторе гостей не будет. Несколько старых анекдотов, натянутый смешок. Все, пора.
Десять минут ходьбы от корпуса до изолятора, и за ним захлопнулась гермодверь бокса, где предстоит провести либо 21 день карантина, либо последние дни жизни.
Глава 2. Специзолятор
Алексей отлично знал порядок поступления пациентов и действий персонала стационара после аварии с подозрением на профпоражение. Работая в свое время в службе контроля биологической безопасности, он сам испытывал передаточные системы всех корпусов, разрабатывал инструкции, обеспечивающие безопасность и порядок работ. Для содержания больных с тяжелыми заразными инфекциями в стационаре оборудованы индивидуальные палаты-боксы. Прямо с улицы, через обычную дверь и спрятанную за ней металлическую гермодверь, пациент попадал в отведенный ему индивидуальный, как говорят инфекционисты, мельцеровский бокс. Кровать, телевизор, окно на улицу заклеено светоотражающей пленкой, не позволяющей заглядывать снаружи, а окно в коридор задернуто занавеской, не дающей возможности выглядывать в него. В боксе предусмотрено все для личного туалета, вплоть до ванны с душем. Унитаз деликатно спрятан за выступ двери, впрочем, в стене напротив сделано маленькое смотровое окно: «Как ты там, читаешь или умер?» Архитектурные изыски венчает тамбур, где врачи, выходя от больного, обрабатывают костюмы аэрозолем дезраствора, и шлюз для передачи пищи в бокс. Бокс, точнее тамбур, от коридора отделяет гермодверь – ее, как и ведущую на улицу, запирают на замок, чтобы исключить несанкционированный доступ. Вентиляция в боксе смонтирована так, что воздух подается и выводится через стерилизующие фильтры, формируя в помещении давление, пониженное относительно коридора. Это препятствует выходу зараженного воздуха в коридор и на улицу даже в случае разгерметизации помещения. Все жидкие отходы хлорируют в течение нескольких часов, а затем пропаривают в огромных специальных емкостях для обработки стоков, размещенных в подвале корпуса. Ну а твердые отходы хлорируют, автоклавируют и сжигают. Такая многослойная система защиты надежно охраняет окружающую среду от опаснейших возбудителей и в случае болезни, и при проведении лабораторных работ.
Алексей переоделся в больничную пижаму. Пришли врач и медсестра: пока еще просто в халатах, перчатках и респираторах. Единственным средством лечения, точнее профилактики, и то теоретическим, был гамма-глобулин, полученный из крови многократно иммунизированных коз. Алексей не очень надеялся на эффективность этого препарата, поскольку в экспериментах на обезьянах либо регистрировал его защитные свойства только при низких заражающих дозах и при введении не позднее чем через два часа после заражения, либо не отмечал их вовсе. Однако полгода назад произошел необъяснимый случай, когда сотрудник, поранившийся иглой с кровью инфицированной обезьяны и получивший инъекцию гамма-глобулина, не умер и не заболел. Впрочем, у него поднялась небольшая температура и даже появилась сыпь, но так и осталось непонятным, была ли это сглаженная лихорадка Эбола или так называемая сывороточная болезнь, то есть реакция организма на чужеродный белок гамма-глобулина. В любом случае ничем другим для лечения этой лихорадки никто в мире не располагает, поэтому Алексей беспрекословно приспустил пижаму и получил двойную дозу.
Врач открыл новую папку и со слов Алексея быстро записал анамнез. Мгновенно всплыла в памяти история болезни товарища, погибшего в результате шприцевого инфицирования. Такая же папка… Алексею несколько раз доводилось читать ее, и он явственно вспомнил первую запись, поражавшую скрытым трагизмом. Все уже понимают, что впереди катастрофа и надежды нет, но все еще относительно благополучно. И сейчас все так же. Полное здоровье. Только надежды чуть больше. Они еще немного поговорили, и врач ушел.
Все, что можно было сделать, Алексей сделал. Оставалось самое трудное – ЖДАТЬ. Шестнадцать суток в любой момент ждать появления предвестников неумолимой болезни. Впрочем, их может и не быть: как правило, болезнь развивается остро. Время инкубационного периода прямо зависит от полученной дозы вируса, и Алексей, оценивая ее как невысокую, был уверен, что четыре-пять, а скорее всего, семь дней до начала болезни у него есть. Вообще-то официальный срок карантина составлял 21 день, но реально известно, что, если до 14-го, максимум – 16-го дня что-либо не начнется, значит, повезло.
Место укола побаливало. Алексей поблеял по-козлиному – получилось похоже. Поерзав на кровати, устраиваясь удобнее, он закрыл глаза и сразу вспомнил, что, когда привезли коз и собирались заводить их в зону, какая-то практичная лаборантка попросила разрешения постричь их, чтобы забрать шерсть. Предложение охотно поддержали, поскольку козы были уличного содержания и в зимней шерсти в помещениях им оказалось бы тяжеловато.
Отцом-идеологом получения козьих гамма-глобулинов для профилактики лихорадок Эбола, Марбург, Мачупо и других был один из основателей института с уважительным прозвищем Дед – человек с колоссальным практическим опытом работы со множеством патогенов вирусной природы. Иммуноглобулины были его коньком, и еще во времена активной исследовательской деятельности, начиная работать с любой новой инфекцией, он в первую очередь иммунизировал животных, получал иммунную сыворотку, выделял из нее гамма-глобулиновую фракцию и держал наготове как личное неофициальное снадобье для профилактики лабораторного заражения.
С началом работы Центра с вирусами Марбург, Мачупо, Эбола и Ласса на первых порах необходимость поставить уровень и качество исследований на достойную высоту заслонила проблему личной безопасности, тем более что технологическая система безопасности была реализована на высоком уровне. Отрезвление наступило после гибели всеобщего любимца и опытного вирусолога. Во время отбора крови из сердца инфицированной вирусом Марбург морской свинки Николай, успевавший еще и учить молодых исследователей, неточно поставил руку. В результате ассистент, пытавшийся нащупать иглой сердце свинки, проткнул животное насквозь и попал в основание мизинца Николая. Ни попытки выдавить кровь и продезинфицировать ранку, ни отчаянная двухнедельная борьба за его жизнь результатов не дали.
Анализируя произошедшее и пытаясь вывести алгоритм действий на случай повтора подобного инцидента, перебирая всевозможные решения аналогичных событий вплоть до самых невероятных вроде немедленной ампутации инфицированного пальца, пришли к решению получить гетерологичные гамма-глобулины ко всем высоколетальным инфекциям, с которыми проводились исследования. Поскольку завести в многоэтажное здание лошадей, оптимальных для этих целей животных, представлялось весьма сложной задачей, было решено в роли доноров для получения глобулинов использовать коз.
Боже, какие уникальные фотографии потеряло человечество! Женщина в защитном скафандре восседает на козле, держась за его рога, будто едет на «Харлее», а он рвется из-под нее во всю мощь своих лошадиных (пардон, козлиных) сил. А в это время виртуозы шприца умудрялись стерильно отобрать у животного пол-литра крови.
Как бы то ни было, по истечении полугода в спецстационаре появились препараты для экстренной профилактики лабораторного заражения вирусами Эбола, Марбург, Мачупо и др.
Эффективный в экспериментах на морских свинках препарат, разработанный против лихорадки Эбола, не слишком убедительно показал себя на обезьянах. На макаках-резусах был даже отмечен эффект ускоренной гибели. Слава богу, человек менее восприимчив к этому вирусу, чем резус или гамадрил, но особого успокоения инъекция Алексею не принесла.
Он знал, как развивается эта болезнь, и слишком хорошо помнил, как выглядел Николай. А мужество у этого парня было высшей пробы.
Глава 3. Лихорадка Эбола
В 1967 году в несколько европейских городов (Белград в Югославии, Франкфурт и Марбург в Германии) поступила партия обезьян из Уганды для медико-биологических исследований. Через несколько дней у специалистов, работавших с органами и тканями этих животных, развилось тяжелое лихорадочное заболевание, каждый третий заболевший умер. При уходе за больными заразилось еще несколько человек, но у них болезнь протекала легче, и смертельных исходов не наблюдалось. Исследователи установили, что болезнь вызвана неизвестным ранее вирусом необычной волосообразной формы – иногда прямой, иногда скрученной. По месту выделения вируса он получил наименование Марбург, а болезнь – болезнь Марбург.
Через девять лет, в июне – ноябре 1976 года, на юге Судана и севере Заира были зарегистрированы вспышки тяжелого заразного заболевания, сопровождавшегося высокой температурой и кровотечениями. Смертность достигала цифр, сопоставимых с легочной формой чумы в доантибиотиковую эпоху, – 90 %. Впрочем, в Судане смертность была несколько ниже: умирал один из двух заболевших. Возбудителем заболевания оказался вирус, напоминавший при электронной микроскопии уже известный вирус Марбург, из-за чего его и назвали вначале Марбург-2. Впрочем, вскоре стало ясно, что вновь выделенный возбудитель заметно отличается, вследствие чего и он сам, и вызываемая им лихорадка получили название по наименованию реки Эбола в Заире, где во время вспышки 1976 года был выделен первый штамм вируса-возбудителя.
Высокая смертность, заразность и нулевая эффективность лекарственных препаратов произвели сильное впечатление как на специалистов во всем мире, так и на военных. Однако для проведения исследований с таким опасным возбудителем требуются особые лаборатории. Таких в мире было тогда всего несколько, и именно в них начали проводить исследования с этими возбудителями. В самой Африке целые толпы ученых старательно, но безуспешно искали источник заражения (как говорят эпидемиологи, природный резервуар). Лишь спустя десятилетия удалось понять, что вирус прячется в летучих мышах, не причиняя им вреда. Впрочем, несмотря на большое количество вовлеченных в первые вспышки и высокую смертность, болезнь не привлекла особого внимания средств массовой информации, а, следовательно, прошла незаметно для рядового гражданина. Болезнь же лишь изредка напоминала о себе единичными случаями, и в 1980-х – первой половине 1990-х годов название этих лихорадок мало что говорило даже рядовому инфекционисту.
Всплеск интереса к этой болезни связан с массовой гибелью обезьян в карантинном питомнике города Рестон (США). Первые электронно-микроскопические и серологические анализы показали, что в обезьяньем питомнике в центре США бушует эпидемия Эболы, что вызвало растерянность и нервозность в стране. Дальнейшее развитие событий показало, что причиной (возбудителем) обезьяньей эпидемии оказался эболоподобный вирус, завезенный с обезьянами с Филиппин, получивший впоследствии наименование Рестон и не проявивший патогенных свойств по отношению к человеку.
Эти события произвели на население глубокое впечатление, усиленное выпущенными по горячим следам книгами и фильмами на тему биологической катастрофы, связанной с вирусом Эбола. Заклеивая скотчем порванный костюм, Алексей с коллегами, посмеиваясь с высоты собственного опыта над художественными издержками или эпизодом со случайным уколом инфицированным шприцем в фильме «Эпидемия» с Дастином Хоффманом, отметили несколько точных технических деталей. В реальной работе это выглядит именно так и на профессиональном сленге называется «сесть на иглу». Но самым поразительным было совпадение шифра препаратов в их фильме и нашей жизни. То ли мир так тесен, то ли консультанты фильма знали наши секреты?
Ситуация усугубилась в 1995 году, когда в мае – августе в Заире (ныне Конго) разразилась крупная вспышка лихорадки Эбола, вызвавшая панику в стране, карантинные мероприятия во многих странах мира и пристальный интерес средств массовой информации.
Болезнь обрастала легендами, и вскоре уже появилась версия, что вирус проникает сквозь защитную одежду. Нет, если не контактировать незащищенной кожей с кровью больного, не получить травму, не подставить руку под когти или зубы инфицированного животного и, упаси боже, не попасть инфицированным шприцем, когда животное дернулось, в руку свою или ассистента.
Однажды при масштабной наработке очищенного антигена, когда 10-литровый урожай вируса Эбола (а это 100 специальных емкостей для культивирования вируса) «ужимали» с помощью ультрафильтрации и ультрацентрифугирования до 10 миллилитров, попалась некачественная партия латексных перчаток. Алексею пришлось в течение дня шесть раз менять рвущиеся перчатки изолирующего бокса. Поскольку рука при этом остается защищенной внутренней перчаткой и пижамой[3 - В инфекционной зоне надевают пижаму и ходят как отдыхающие из довоенных советских санаториев.], Алексей приказал поставить рядом со своим стулом ведро с раствором хлорамина и после каждого разрыва погружал туда руку. Потом надевал вторую перчатку, заправлял ее на обойму боксового рукава и продолжал сливать урожай, фасовать фильтрат и центрифугат. И хотя из-за обилия посуды в изолирующем боксе перчатки все время были в вирусной суспензии, Алексей не очень переживал о случившемся: опыт позволял быть уверенным, что такой дезинфекции достаточно. Одна беда – от рук неделю неприятно пахло хлоркой.
Еще страшнее стало во время вспышки 2014 года. Начавшись буквально с одного мальчонки, как это периодически случается в Экваториальной Африке и довольно быстро купируется обычными противоэпидемическими мероприятиями, на этот раз болезнь неумолимо разрасталась. Сотни, затем тысячи, десятки тысяч заболевших. Больше половины умирало. Появление больных, улетевших в инкубационном периоде за пределы Африки и создавших вторичные очаги в Европе и Америке. Эпидемию в конце концов удалось победить и даже в процессе ликвидации довести вакцину до возможности применения, но страхов только прибавилось.
И все же этот вирус обладал какой-то магической силой. Унеся жизни около 1200 человек, что несопоставимо с уроном, нанесенным человечеству самыми банальными инфекциями, вирус Эбола по эмоциональному воздействию на обывателя превосходил даже кошмар XX века – ВИЧ.
Глава 4. В роли кролика
На окне, ведущем в коридор и занавешенном с внешней стороны, отодвинулась шторка. Дежурная медсестра виновато улыбнулась и показала укладку для отбора проб. «Началось… Теперь кроликом буду я». Хлопнула входная гермодверь. По короткой заминке понял, что гости идут без пневмокостюмов. «Ну слава богу! Хоть еще раз локтем к женскому бедрышку прижаться. С завтрашнего дня, наверное, в костюмах ходить начнут». Сестрички в спецстационаре были как на подбор: высокие, стройные, красивые. Наркоз, а не сестрички.
Когда Алексей увидел их впервые, сразу вспомнил, как ему штопали руку в военном госпитале. История началась в экспедиции в Монголии. Потерялись два сотрудника: начальник экспедиции и его заместитель. И не где-нибудь, а на единственном на всю Монголию судоходном озере, по которому ходил единственный на всю страну корабль. Накануне они уплыли на моторной лодке охотиться и к вечеру не вернулись. Поскольку они были охотниками не только до дичи, но и до других удовольствий, особого беспокойства у сотрудников экспедиции это не вызвало.
В то утро Алексей встал пораньше в робкой надежде, что успеет приготовить завтрак до того, как проснется их повариха. Обижать ее не хотелось, а в «калинарном» техникуме, который она окончила, ее обучили многим вкусным, можно даже сказать сладким вещам, но не из раздела приготовления пищи.
Капитан того самого единственного корабля, он же начальник пароходства и, как шутили, министр флота Монголии, имел обыкновение плавать по ночам, чтобы баржи, которые он буксировал, в течение дня успевали загрузить или разгрузить. Так вот этот самый капитан, шедший после рейса домой, проходя мимо Алексея по дороге из порта в свою юрту, сказал, что видел в бинокль лодку в районе дальнего залива, но не может сказать, были ли в ней люди. Алексей и его друг, грузин со сказочным именем Роланд, двинулись на одной из лодок с подвесным мотором в означенном направлении. Когда они вышли из-под прикрытия береговой гряды, стало ясно, что на озере довольно приличный, хотя и посильный для их лодки шторм. Переплыв озеро и не увидев лодки, Алексей решил поискать пропавших вдоль берега и, чтобы штормовые волны не мешали увеличить скорость, прижался ближе к кромке земли. Он увидел огромные валуны, чуть прикрытые водой – подвесной мотор ударился об один из них. Замок мотора отстегнулся, и маховик[4 - Массивное вращающееся колесо, использующееся в качестве накопителя кинетической энергии, которая посредством зубцов передается на генератор для подзарядки аккумулятора.] лег на руку Алексея, которой он держал румпель[5 - Ручка подвесного мотора, служит для поворота лодки и регулировки скорости.]. Надо сказать, что аккумуляторы к моторам пропили еще в начале сезона, поэтому их заводили, дергая намотанную на маховик веревочку, в результате чего движок оставался открытым. В общем, незакрытый маховик прошелся по руке Алексея, словно циркулярная пила сантиметровой толщины, но очень удачно, не повредив серьезных кровеносных сосудов и не задев кость. Ребята причалили к берегу, и Алексей, задрав разорванный рукав, увидел ровный анатомический срез – собственные кожу и мышцу, – основание которого образовывала белая, что называется, сахарная косточка. Рана совершенно не кровоточила и представляла собой просто идеальный анатомический препарат[6 - Части организмов, различные органы и целые тела, так обработанные, что могут сохраняться долгое время без порчи.]. Роланд заглянул через плечо и тихо сполз на землю. Этого огромного и мужественного грузина мутило от вида крови. Алексей стянул края раны рукой, а пришедший в себя Роланд изорвал своими железными пальцами спортивную майку Алексея на самодельные бинты. Рану забинтовали и двинулись дальше, а буквально через пять минут наткнулись на потерянных сотрудников.
Когда вернулись на базу, выяснилось, что зашивать рану негде. До ближайшей монгольской больницы было километров 200 бездорожья, до советской – 100, но пограничной визы на машину не было. В медпункте скотоимпорта имелся врач, но отсутствовали иглы, хотя нитки вроде были. На пограничной заставе были иголки, но без ниток и врача. Часов через десять, выпив невероятное количество водки с монгольскими чиновниками и пограничниками, организовали машину, временную визу и проехали таможенный пункт. В больницу попали часа в четыре ночи, здесь Алексей познакомился с нестандартным методом анестезии. Новокаин отсутствовал, зато ассистировала удивительной красоты медсестра – плод русско-бурятской любви, – одно присутствие которой заставляло терпеть любую боль. Врач наскоро промыл рану и, простегав ее в четырех местах лигатурой[7 - Нить, используемая при перевязке кровеносных сосудов и сшивания тканей и органов.], зашнуровал, как ботинок. Наклеив повязку, заверил, что через неделю нитки можно будет выдернуть, и останется только аккуратненький шрам.
Вопреки обещанию, когда на девятый день удалили швы, рана открылась. Нагноение было столь сильным, что стало очевидным: ее придется чистить хирургически. Алексей поехал к знакомому военному хирургу, который сначала долго знакомил его с коллекцией минералов, лично им вырезанных из печени выдающихся сибирских военачальников. Приведя в операционную, продемонстрировал, что тоже считает девичью красоту наиболее сильным средством анестезии. Пригласив двух потрясающей красоты медсестер вместо инъекции анестетика, он вооружился пинцетом и ножницами и по живому срезал все нагноившиеся места. Алексей скрежетал зубами, но дать слабину в таком окружении не мог, хотя так и не понял, чем местная анестезия так ненавистна сибирским врачам.
Пока мысли Алексея скакали по увлекательным эпизодам прошлого, сравнивая эффективность химической и эмоциональной анестезии, у него забрали образцы венозной крови и носоглоточные смывы для анализа на биопробных животных. Интересно, а ведь на стадии выздоровления (если до нее удастся дожить) положено отбирать на анализ еще и сперму. Как это будет выглядеть?
Пробы унесли, передали ужин. Н-да. Водочки бы стакан да забыть обо всем. Возбуждение проходило, нарастала нервозность. Алексей попробовал почитать принесенные ему книги, посмотреть телевизор, но сосредоточиться не удавалось. Наконец он забылся.
Глава 5. Первый сон Алексея
Белая ледяная пустыня. Сейчас начнет вставать солнце. Надо обогнать всех и занять позицию, которая позволит снять на кинокамеру восход и проходящую группу. Это Байкал. У них в институте такая традиция. Каждый год, когда ослабевают морозы, а лед еще крепок, компаниями по 20–30 человек они идут через Байкал. Впрочем, традиция не такая уж давняя. У самых-самых ветеранов за плечами переходов десять. Треть группы – «чайники» (первоходки, да еще и без экспедиционно-туристического опыта). Условия перехода – провести группу без потерь. Дотащить тех, кто выбьется из сил, разобьет ноги на льду.
На исходную позицию заехали поездом. Выгрузились в три часа ночи. Костяк группы опытный, крепко сбитый. Алексей видит их всех впервые, но с такими ребятами в экспедицию – за милую душу. Самые опытные и быстроходные ушли в ледовую разведку. Остальные, умело организовав новичков, расчистили снег, разожгли костер и приготовили поесть. Через час вернулись разведчики, и самое главное опасение отпало. Близ берега разводий льда нет. Разведка прошла по льду на два километра вглубь озера. За исключением небольших торосов все нормально. Это очень важно. В тех местах лед весной трескается, и образуются трещины шириной всего полтора-два метра, но многокилометровой длины. В предыдущий год эта же группа шла в обратном направлении и натолкнулась на трещину примерно в километре от берега. Трещина была метра полтора-два, но разбежаться по льду и прыгнуть на такое расстояние смогли бы не все, поэтому ведущий группы решил идти вдоль трещины и искать, где она кончается или хотя бы сужается. Пришлось идти почти десять километров, пока достигли места, где все смогли перепрыгнуть, и потом еще столько же возвращаться вдоль берега до железнодорожной станции. Сорок километров через Байкал, да еще 20 туда-обратно вдоль трещины, практически не имея возможности отдыхать, – на льду не рассидишься. Поэтому в этом году приняли решение идти в обратном направлении.
Интересно, как реформируется память во сне. Все это было в жизни когда-то или известно по рассказам, но сейчас, во сне, все это – твой опыт, ты все это знаешь, и все происходит с тобой.
На лед вышли в четыре утра. Светлеет в это время года часов в восемь, поэтому сначала ориентировались по звездам. Несколько человек, которых не успели предупредить, что брать с собой термосы нельзя (все равно разобьются), уже их разбили. На Байкале удивительные торосы[8 - Нагромождение обломков льда, до 10–20 метров в высоту, которые образуются в результате сжатия ледяного покрова.], образующиеся в период его замерзания. В это время на озере формируется небольшой лед толщиной с палец. Во время осенних штормов он крошится и вмораживается в более мощный лед. Эти пластинки, как костяные пластины у стегозавра[9 - Благодаря шипам на хвосте и костяным пластинам на спине являются одними из самых узнаваемых динозавров.], торчат изо льда, но поскольку совершенно прозрачны, то ночью, даже лунной, их не видно. Время от времени кто-нибудь из группы спотыкался о такую льдину и падал. Вот, споткнувшись, растянулась на льду русоволосая красавица с длиннющей косой. Шапка слетела, и на прозрачнейшем льду коса казалась повисшей в бездне.
Алексей подскочил, помог подняться. Участливо пошутил: «Что, девонька, рубль нашла?» – за что и был наказан уже через несколько шагов. Явственно, как будто и не во сне, он услышал хрустальный звон сбиваемого ногой тороса, ощутил боль в ноге, чувство короткого полета, непонятно почему оборвавшегося. Это удивительное свойство байкальского льда: чистота его и лежащей под ним воды создают ощущение бездны под ногами. В падении Алексей, как пантомим, наткнулся на невидимую преграду. Хорошо хоть руки успел подставить, а то ведь можно и нос разбить.
Алексей поднялся и… проснулся. В коридоре зажгли свет, по занавеске метались неясные тени. Начинался новый день. Пора измерять температуру. Анализы сегодня, наверное, брать не будут – хотя нет, за биохимией все равно придут.
Глава 6. День второй
Алексей проснулся еще раньше обычного. Он все не мог понять, к какому типу людей относится: ложился как сова, а просыпался как жаворонок. В экспедициях его за это очень любили дежурные и недолюбливали все остальные. Поднявшись спозаранку и не зная, куда себя девать, Алексей готовил завтрак на всю команду, чем заслуживал искреннюю благодарность очередного дежурного, в чьи обязанности это входило, но затем начинал поднимать всех под предлогом, что завтрак стынет, вызывая тихую ненависть.
Алексей пропальпировал лимфоузлы. Подчелюстные – спокойно, подмышечные, паховые – все спокойно. Да ничего еще и не должно быть, хотя лимфоузлы и биохимия отреагируют первыми. За кровью на биохимию придут часов в семь, а результаты будут, скорее всего, после обеда. Если их вообще сообщат, а то решат, что это врачебная тайна, травмировать пациента неэтично, и начнут неумело врать в глаза.
Монотонное гудение вентиляции усыпляло. Иван Андреев, славный парняга 120-ти килограммов весом, отбыл в этих условиях полный карантинный срок, 21 день, после того, как незаметно для себя раздавил в руке, больше напоминавшей совковую лопату, стеклянную ампулу с риккетсией Провачека – возбудителем сыпного тифа. Заболевание удалось предотвратить благодаря ударным дозам антибиотиков. Выйдя, он утверждал, что через неделю гудение вентиляции будет напоминать симфонический оркестр. Пусть – лишь бы похоронный марш не играли.
Впрочем, по экспедиционным временам Алексей помнил, что, если лагерь разбивали где-нибудь неподалеку от ручья, через несколько дней его журчание начинало походить на человеческий разговор. Он становился то тише, то явственнее, казалось, вот-вот на тропу из зарослей окружающего ручей кустарника выйдет несколько человек, горячо обсуждающих что-то очень важное. Люди в этих районах встречались крайне редко, и пообщаться с новым человеком приятно. Вот уже, кажется, можно разобрать отдельные слова. Но нет. Речь вдруг стихает, вот ее почти не слышно. Да и действительно, откуда здесь люди. На десятки километров в любую сторону ни поселка, ни стойбища, ни юрты. Только ты да напарник, хотя иногда отряд состоял и из трех-четырех человек. В некоторых районах медведи встречались чаще, чем живая человеческая душа. Впрочем, медведи не вызывали особого беспокойства, за исключением периода работы на знаменитом строительстве Байкало-Амурской магистрали, где из-за обилия малоопытных охотников, какими были многие приехавшие на стройку, по тайге бродило немало озлобленных подранков. Именно из-за этого Алексей никогда не брал с собой карабин, а ездил только с пистолетом, ведь при неожиданном столкновении его легче пустить в ход.
Алексею при встречах с хозяином тайги везло: попадались незлобивые мишки, и, даже столкнувшись нос к носу, они разбегались, одинаково испуганные встречей. Значительно больше он не любил сталкиваться с покойниками, особенно в лесу. В степи такое место заметнее: его видно издалека и можно обойти. А в лесу на него натыкаешься неожиданно, и если покойник недавний и зверье еще только начало его растаскивать – зрелище неприятное. Но что поделаешь, таковы обычаи некоторых сибирских народностей – не закапывать покойника в землю и не сжигать, а обрядив в достойные случая одежды, уносить в лес или степь, в безлюдное место. А там животные так поработают, что через месяц и косточки не найдешь.
В первый раз так и случилось. Шедший по тропе впереди Алексея напарник вдруг отскочил в сторону и издал дикий вопль. Подбежав ближе, Алексей увидел человеческий череп, глядящий в небо пустыми глазницами. Выбеленный солнцем и практически беззубый, потерявший где-то нижнюю челюсть, он тем не менее нес на лбу несколько фрагментов кожи, а в черепной коробке сохранялось небольшое количество коричневой кашицы. Успокоив напарника, решившего, что перед ним жертва дикого таежного убийства, и собравшегося бежать к ближайшему милиционеру (километров 70 как минимум), Алексей объяснил, что таковы погребальные обычаи аборигенов и не надо в них вмешиваться. Просто труп уже растащили животные – и череп попал на тропу.
