Я вообще ничего не понимал. Отшатнувшись, нахмурился и тяжело сглотнул. Бывают такие моменты, когда ты замираешь, потому что не знаешь, что делать дальше. Просто не знаешь и все.
Это был тот самый момент. Я видел только то, как она металась на кровати, и все внутри скрутило от этого зрелища. Алесса брыкалась так, будто пыталась скинуть с себя невидимых насекомых. Вцепилась в волосы на голове.
Я очнулся только тогда, когда Марьен с силой толкнул меня в сторону, крикнув: «Отойди!» Он оказался рядом с кроватью, схватил Алессу за плечи и прижал к себе, не давая шевелиться. Марио говорил с ней, словно с человеком, страдающим лунатизмом. Он вел себя с ней, как с маленькой, стараясь уложить обратно спать. Его движения были быстрые и отточенные до автоматизма.
Он хорошо знал, что нужно делать, и это точно было не первый раз.
Как только я сделал неловкий шаг вперед, Хилл обернулся на меня и гаркнул:
– Проваливай! У нее припадок, не видишь?! Не мешай мне!
– Припадок… чего? – выдавил я.
Но Хилл не ответил на мой вопрос. На ватных ногах я еле дошел до двери, открыл ее и вышел.
Яркий свет в коридоре общежития ударил мне в глаза, помогая прийти в себя. Я шел вперед, не понимая ровным счетом ничего, пытаясь очнуться от увиденного.
Я решил, что завтра разузнаю у Марьена все, что смогу. То, что случилось этой ночью, засело глубоко в памяти.
Прежде я такого не видел.
* * *
С того момента, как я проснулся и протрезвел, а это случилось тем же утром, мне требовались ответы.
Я знал, что Хилл не совсем нормальная. Но думал, что это ограничивается ее безалаберностью, дикостью и надоедливостью. Мне и в голову не приходило, что «Алесса» и «припадок» могут стоять в одном предложении.
Сначала я решил, что это лунатизм. Но Марио назвал это припадком.
Алесса не была похожа на того, кто страдает психическими расстройствами. Она уверена в себе, общительна. Мне всегда казалось, что люди с такими проблемами обычно отстранены от общества. У многих даже развивается социофобия.
У Хилл же была фобия социофобии – без людей она бы давно померла от скуки.
Я встал со своей кровати, потянувшись в очередной раз. Я давно уже помылся, оделся, привел дом в порядок и был готов искать Марьена. Но перед этим решил зайти в лапшичный бар, чтобы поесть. После пьянок просыпается дикий аппетит. На улице сегодня лило как из ведра, и было достаточно прохладно. Потому я надел свои единственные джинсы, черный лонгслив, кроссовки и вышел.
Небо затянули тяжелые свинцовые тучи, которые сверкали, гремели и казались очень грозными. Верхушки пальм покачивало, люди бегали туда-сюда с зонтами и без. Машин было мало, все в основном разбрелись по кафе и домам. Мужчины, чья рыбалка сорвалась, заполнили бары и спортивные ресторанчики.
Весь Гонолулу спрятался под крышами.
Я заскочил в бар, убирая влажные волосы со лба. В голове все еще крутилось вчерашнее. Если бы не припадок Алессы ночью, я бы думал о другом. О том, что было на вечеринке. Хоть я и был пьян, я точно помню, что мы не целовались.
Танцевали, да. Быть может, я ее лапал. Целовал в щеку и шею, но на этом все. Когда я направился к стойке, то резко замер. Впереди сидела до боли знакомая фигура; я подошел к креслу, сев на него, и посмотрел на Саймона. Зачем-то именно сегодня он пришел в мое любимое кафе, хотя Сай вообще не ест по утрам, да и тем более рано не просыпается.
– Стаймест, – сказал я, глянув на его порцию рамена.
– Кастеллан, – ухмыльнулся он, посмотрев на меня. – Как ночка?
– Ты к чему-то клонишь? – хмуро спросил я.
Сай пожал плечами и принялся за лапшу. Его многозначительный взгляд периодически падал на меня, словно он меня в чем-то подозревал. Стаймест выглядел на удивление хорошо: опрятно одет, побрился. Словно не мой друг-музыкант, который ночует где придется, а приличный человек.
– Просто ты вчера напился… Не давал мне расслабиться… Танцевал, целовался с кем-то… – Саймон ходил вокруг да около. – И ушел с вечеринки с Алессой, – быстро протараторил он, надеясь, что я не услышу.
Но я услышал. И лицо мое помрачнело.
– На что ты намекаешь? – фыркнул я. – Что я к ней подкатил?
Стаймест развел руками.
– Ты меня вчера за шиворот оттащил от нее, лишь бы рядом побыть. Естественно, когда вы ушли в обнимку, я всякого понадумал.
Я тяжело вздохнул и взялся за голову. Я даже не помнил, чтобы оттаскивал Саймона за шиворот. Значит, я много чего натворил и забыл про это.
Ладно, сегодня собираем пазл, детки. Называется «Вспомни, что творил, пока был синий». Игра заключается в том, что ты ходишь по знакомым и спрашиваешь, что вчера делал, а не помнишь потому, что был пьяный в дрова. Интересная игра? Она для взрослых, поэтому довольно сложная.
Один парень по имени Киллиан Кастеллан частенько играл в нее.
Взъерошив себе волосы, я подавленно произнес:
– Ты видел, чтобы я приставал к ней?
Сай помедлил с ответом, задумавшись и уставившись в потолок. Задумался, значит, вспоминает. Вспоминает, значит, есть что вспоминать. То есть что-то было.
– Вроде нет. Вы танцевали, ты лип к ней… Но по заднице не шлепал и не целовал.
Я облегченно выдохнул.
Но главный вопрос был еще впереди. Я взял ключи от своего «мустанга» и махнул Саймону в знак прощания. Но он резко остановил меня, схватив за локоть. Я вскинул брови, а друг поднялся со стула и, немного помедлив, спросил:
– Она тебе нравится?
– Нет.
– Вчера казалось иначе.
– Я просто много выпил.
Я отцепился от Сая, стараясь не смотреть в его сторону и свалить как можно скорее.
– Позже увидимся. Заходи в университет, я там буду, – бросил я через плечо.
Он кивнул.
* * *
В корпусе спецкласса спортивного факультета было пусто. Прохладно, тихо, тускло. Одинокие парты и диванчики стояли, словно людей здесь не было с месяц. На доске криво начертили «Десятое июня», хотя было уже двенадцатое. За стеклом шел дождь, тарабаня по створкам и крыше.
Я прикрыл глаза и, устало пошатнувшись, двинулся к автомату. Взял себе банку с какой-то газировкой и отпил немного.
Меня не отпускало то, что я увидел ночью. Я всегда воспринимал Алессу как сильную, самодостаточную и совершенно бесстрашную. А в тот раз она была так напугана, что это напоминало какую-то сумасшедшую истерику. Она почти плакала.
И от этого по спине пробежали мурашки.
О каком припадке говорил Марьен? Это какая-то шизофрения? Или все же просто лунатизм?
Я подскочил от неожиданного звука стукнувшей створки. Банка вылетела у меня из рук и облила грудь и ноги. На черной майке пятна были незаметны, а вот синие джинсы жалко. Я недовольно огляделся и увидел вошедшего внутрь Марио. Он, к слову, меня не заметил, потому что говорил по телефону.
– Да, – бормотал он. – Да, я в корпусе. Что принести-то? Я не вижу здесь никакой кофты… И здесь тоже не вижу… Алесса, приди и возьми сама, я ничего не нахожу!
Он замолчал и вытаращился, как только заметил меня. Я натянуто улыбнулся, ожидая, когда же Хилл закончит.
Он сбросил вызов и уставился на меня. Марьен красовался в джинсах и сером джемпере, который придавал ему строгости и чопорности. Видимо, он мог выглядеть как с иголочки, даже если был в отрыве всю ночь.
Я тоже хочу такую суперспособность. Я и мой потрепанный вид.
Уверенно подойдя ко мне, парень проговорил:
– Хорошо, что ты здесь. Не говори Алессе, что видел. Она знает, вы спали вместе, но думает, что утром ты просто ушел. А ты ничего не видел, ясно? – повторил он.
Марио сощурил желтые глаза, буквально въедаясь в меня. Он умел уговаривать… точнее, заставлять. Видимо, путем запугивания. Но мне двадцать один, и я куратор, поэтому мне не страшно.
– Я буду молчать, если расскажешь, что с ней, – хмыкнул я, спокойно сев на диван.
Марио с минуту таращился на меня, а потом холодно произнес:
– Я не стану говорить.
Черт, я разочарован.
– Почему?
– Это будет еще хуже, чем то, что ты просто видел.
– Если я уже видел, я могу и узнать.
– Нет, это касается только нас с ней. И нашей семьи.
Я прикусил губу, кивнув. Хилл оставался непреклонен, но мне было слишком интересно. Я решил блефовать.
– Дело твое, – пожал плечами я. – Спрошу у Алессы.
Марьен поежился и напрягся.
– Не смей!
Я улыбнулся.
– Ты не представляешь, как это будет дерьмово и низко, если ты так поступишь, – прошипел он.
– Да что происходит-то? – не выдержал я и вскочил на ноги. – Что было? Что это за тайна такая?
Мне показалось, что Марио даже заскрипел зубами от накатившей ярости. Его кожа выглядела еще более бледной и придавала ему жуткий вид. Пусть я немного и смутился, но считал свое поведение целиком правильным.
После того, что я увидел, будет справедливым мне это объяснить. К тому же, если я ее куратор, то обязан знать все.
Марио же напрягся. По глазам я видел, что он решает, говорить мне или нет.
– Но ты ей никто. Ты даже не воспринимаешь ее серьезно.
Хилл подошел к дивану и сел на него, запустив пальцы в волосы. Он явно занервничал, понимая, что все же придется рассказать.
– Я воспринимаю ее серьезно: занимаюсь ею, учу, готовлю к соревнованиям. От нее зависит и мое будущее тоже, – ответил я. – Для лучшего результата я должен знать все. Разве я не прав?
Марио плотно сжал губы, начав выкручивать себе пальцы от беспокойства. Наконец он сдался, выпрямился и посмотрел на меня.
– Ладно. Но, клянусь Микеланджело, если ты скажешь ей хоть слово о том, что я тебе все рассказал… Или хотя бы намекнешь на болезнь… Обещаю, ты пожалеешь.
Он сказал это действительно серьезно, с нескрываемым ядом и угрозой в голосе. Марьен был уверен, что из-под земли меня достанет, если проболтаюсь. Я кивнул в знак согласия.
Хилл тяжело вздохнул, а потом заговорил:
– Не знаю, сказал тебе Маттиас, наш дядя, или нет, но, в общем, у нас есть только отец. Мама умерла.
– Заражение крови, – подтвердил я. Да, Матте рассказывал, когда пытался пихнуть Лисс мне в ученицы.
– Верно, заражение крови было сопутствующим осложнением. В общем… у мамы оказался запущенный случай. Капельницы ей делали нечасто: группа крови редкая, четвертая отрицательная. У Алессы такая же, но в том возрасте ей еще нельзя было становиться донором. Хотя она пыталась. И делает это до сих пор, сдает кровь постоянно. Однако переливание уже не улучшало маминого состояния, все становилось бессмысленным.
Мне стало стыдно от того, что я спросил у Алессы про следы уколов. Я давно это заметил, а в тот день намекнул, что она может быть наркоманкой.
Черт, я – отстой.
– Наша мама умирала мучительно. Ее лихорадило, она дергалась, бредила, выла от боли… Мы с Лисс поочередно сидели с мамой в палате. Но ее смерть застала именно Алесса. В ту ночь она осталась у ее кровати. В один момент маму начало трясти сильнее, чем обычно. Она вся побелела… Алесса впала в панику. Никого рядом не было, несмотря на то что Лисс несколько раз пыталась вызвать врачей. Она не могла побежать за ними и бросить маму одну и не могла ей ничем помочь…
До меня стало доходить.
– Алесса начала кричать?
– Да. Она подняла шум, звала на помощь, хотя сама едва оставалась в сознании… Та ночь была ужасной.
Я заметил, что и сам Марьен помрачнел от тех воспоминаний. Глаза потеряли блеск, их застлала пелена. Он полностью погрузился в воспоминания.
– Это серьезно ударило по всем нам. И у Алессы появилось некое… отклонение. Это никак на нее не влияет, но по ночам… В общем, у нее сумеречная спутанность.
Я нахмурился.
– Что это?
