– Вот так и выходит. Сначала бьешься-бьешься, чтобы не сливаться с толпой, выглядеть каким-то особенным, уникальным. А потом как что-то прихлопнет тебя, как размозжит так, что уже не похож на нормального, так и захочется стать самым обыкновенным и незаметным. Но уже никак. Да-да, так и выходит. Так и со мной вышло. Хотя там и выбора особо не оставалось. Либо такой тварью стать, либо другой. И тоже тварью.
Он говорил куда-то в пустоту, больше себе. Глаза его остекленели, превратившись в два застывших во льду осенних листа, сорванных безжалостным ветром. Евгений увидел Сумеречного Эльфа таким же шестнадцатилетним мальчишкой, только мальчишкой другого мира. Разрушенного асурами. Хотел ли он получить свою силу, чтобы стать уникальным и неповторимым? Надеялся ли так спасти кого-то из близких? Ответ не прозвучал. Зато Евгений снова спросил:
– Так сделаете? Превратите обратно?
Он угрожающие сдвинул тонкие брови, хотя вышло почти наверняка глупо и жалобно, на что собеседник успокаивающе улыбнулся и ответил:
– Не волнуйся. Придет время, и все маски спадут.
Евгений вздохнул, дернул плечами и понял, что разговоры утомили его. Он попросил разрешения поспать, и Сумеречный Эльф оставил в покое.
А к закату Евгений пробудился от непреодолимого всепоглощающего голода, грозящего перейти в бешенство. Расширившиеся глаза беспорядочно вращались, ощупывая бессмысленным взглядом комнату, которую снова не удалось узнать. К счастью, поиск не затянулся: на прикроватной тумбочке красовалась, переливаясь рубинами, пол-литровая банка свежей крови.
Жадность, с которой вампир проглотил желанное зелье, показалась преступной. Но окутало долгожданное умиротворение. Сытость. Примитивное изначальное чувство.
«День прошел, настала ночь. И я отлично себя чувствую. Все верно. Вампиры спят днем. Интересно, чья это была кровь?» – неторопливо думал Евгений, откинутый на периферию собственного разума. Он сидел там в темноте, глядя, как из угла в узкое окно, через сощуренные глаза зверя, который жадно хлебал и хлебал свою драгоценную подпитку.
Когда последняя капля исчезла, бешенство зверя само собой отступило. Евгений возвращался из «пыльного чулана», в который сажал его вампир на время охоты и пиршества. Теперь он, разумный, задумчиво посмотрел по сторонам, замечая, что Сумеречный куда-то ушел, покинул маленькую квартирку в неизвестном доме. В Лиге Фантомов, куда он притащил один из «ключей асуров».
– Если Лига Фантомов имеет доступ к Измерению Силы, к которому рвутся асуры, тогда «ключ» может открыть доступ для асуров. Если ключ – это я, то асуры через меня могут заполучить силу Измерения. Так, что ли? – пробормотал Евгений самому себе, кое-как укладывая в голове услышанное утром. – И тогда Сумеречный им прямо-таки сообщает код счета в швейцарском банке. Бери, что хочешь… бред какой-то. Либо этот тип полный дурак, либо у него очень хитрый план.
Он осторожно встал, в полном одиночестве ощущая на себе чей-то незаметный взгляд, пожалуй, вовсе не глаз. Точно кто-то касался его разума, перекатываясь в мозгу теплыми всполохами. А кто-то другой, страшный, но притихший, точно так же впивался ледяным покалыванием, которое возникало в минуты насыщения кровью вместе с отупляющим восторгом.
«А кровь-то не из шеи жертвы, – заметил Евгений. – Выходит, "хозяин" кое в чем ошибался. Или не ошибался, а тянул меня на свою сторону».
Он знал, что во многих преступных группировках самым простым способом вербовки было принуждение к убийству: врага, пленника, провинившегося, заказанной цели – смерть. После первой жертвы посвящаемый проваливался на другую сторону закона. И самой жизни. С Евгением пытались проделать то же, но Сумеречный Эльф, похоже, изо всех сил мешал.
Возле опустошенной банки обнаружилась записка от него, накарябанная размашистым почерком: «Не вини себя в этот раз. Кровь, сотканная из магии, материализованная, ничем не отличается от крови настоящей. В чем ты убедился. Зачем прибегать к нападениям? Если не прекратишь, ты обречен. С уважением, Сумеречный Эльф».
– Лучше бы превратил меня в человека, – обиженно пробормотал Евгений, смяв бумажку. Он не знал, воспринимать ли слова как издевку или как скрытый совет. От мыслей разбитая голова снова начала болеть и велела лечь обратно на диван. Насытившийся Евгений не протестовал. Впервые за долгое время он ощущал себя в безопасности. Битвы асуров остались в кошмарных грезах. А его, избитого мальчишку, в Лиге Фантомов не достали бы охотники.
* * *
Висел тяжелый удушливый смог, гораздо более густой и зловещий, чем приходилось наблюдать раньше, как будто предвещавший смертельную неизбежность. Или всего лишь казалось? Всего лишь сказывалась плохая экология.
Зато бесцветно-фиолетовая дымка позволяла безболезненно разглядывать солнце. Но не осталось никакой радости в пожухшем грязном цветке блеклого светила, зависшего посреди стершегося полотна мутного неба.
Такой же мутью плескались нестройные мысли. Лишь на закате, золотящемся отражениями в окнах, они обострялись, вспенивая щемящее беспокойство в заходящемся сердце. Пробуждался зверь, но свежая порция крови быстро усмиряла его.
Прошло несколько дней, в течение которых Евгений упрямо боролся с тошнотой и головокружением. Сумеречный Эльф говорил, что для сотрясения мозга, даже у вампира, такое состояние нормально, нужно просто подождать. Неизменно он ткал из воздуха бутылку или банку нематериальной крови.
«Это пока он меня кормит. Пока я часть эксперимента», – не позволял себе провалиться в губительное доверие Евгений.
В моменты насыщения все существо вампира окутывал безмятежный несравненный покой. Наверняка на этом чувстве первозданной безопасности и примитивной радости и держалась связь между несчастными неофитами и «хозяином».
Евгений подозревал, что Сумеречный Эльф кормит собственной кровью, иначе в ней бы не ощущались слабые нотки пепла и музейной пыли. Означало ли это, что теперь эта тварь, оружие против асуров, привязала к себе раба? Вряд ли. Сумеречный ничего не требовал.
Иногда он исчезал без следа, иногда появлялся снова. Особо не надоедал и говорил мало. За шесть дней Евгений догадался, что доброжелатель считывает эмоции других.
Когда не хотелось никого видеть, странный спаситель не показывался, предоставляя в полное распоряжение напоминавшую гостиничный номер квартиру-студию. Евгений бесцельно бродил от окна к двери, немного смотрел телевизор, но больше спал и боролся с головокружением. И думал, осмыслял. И чем дольше осмыслял все, что случилось, тем тяжелее делалось на душе.
Когда тревога одиночества стискивала горло тоской невыплаканных слез, Сумеречный Эльф без просьбы и призыва появлялся. Так же случилось и в этот вечер. Евгений устало рассматривал яркие закатные отражения в стеклах далеких многоэтажек, когда раздался спокойный задумчивый голос:
– Тоскуешь?
– Да.
– Я тоже тосковал поначалу…
– А потом? – наивно и непроизвольно поинтересовался Евгений.
– А «потом» не было. «Потом» продолжается и сейчас, – порывисто ответил Сумеречный Эльф и едва ли развеял сгущавшиеся тучи беспробудной печали.
– Разве ты на солнце не можешь смотреть? – не совсем понял Евгений.
– Я не про солнце, – улыбнулся, как маленькому, собеседник, при этом между его бровей залегла мрачная складочка.
Евгений удивленно повернул лохматую голову, вопросительно поглядел на собеседника и осторожно произнес:
– Не думал, что у таких, как ты, могут возникать какие-то проблемы. Ведь вы все такие сильные и не считаетесь ни с кем. Вы же… Вы свободны в выборе! Вот! Вы свободны!
Собеседник снова улыбнулся с унизительным снисхождением к неразумному ребенку, забавному, но глупому детенышу. Так же часто смотрел отчим, когда преисполнялся решимости чему-то поучить пасынка. Он никогда не кричал и не бил, совсем никогда, но уничтожал этим заботливым презрением.
Евгений поморщился и наклонился вперед, сцепив руки между коленей так, что побелели костяшки. Он сидел на диване, ссутулив плечи, приобретая сходство с обиженной горгульей, прилепленной к стене собора в качестве водостока.
– Надеюсь, ты знаешь, что далеко не все проблемы решаются силой. Да и счастье не измеряется свободой, – ответил Сумеречный Эльф, пусть с насмешкой, но без холода. Нотаций он читать не собирался. Сходство с отчимом, к счастью, пропало. Древняя сущность старательно вела себя не как великий мэтр, а, скорее, как старший брат, которого у Евгения никогда не было.
– Счастье… Ну… ты же много знаешь обо всем! А знания – сила, правда ведь? – немного повеселел Евгений. – Ты же знаешь все обо всем. Почти.
– Вот именно – «почти». Я не знаю собственной судьбы. И вот там, где не знаю чужие судьбы, значит, мне предстоит вмешаться.
– Только из-за этого ты мне и помог? А если бы кто-то другой умирал в канаве, ты бы прошел мимо? Даже зная, как уберечь его от падения?
– Получается, что так. Потому что вмешательство – еще хуже, – болезненно вздохнул Сумеречный Эльф, как будто задели его самую глубокую незаживающую рану; он отмахнулся: – Не обращай внимания. Ты-то жив.
Воцарилась неприятная неискренняя тишина. Разговор не приободрял, а новые детали правды о силе Сумеречного Эльфа только заставляли все глубже смыкать створки ненадежной раковины отчужденности.
– Жив. А жизнь бессмысленна, – беспричинно подытожил Евгений. – Такая жизнь. Да и вообще… жизнь.
Утверждение прозвучало спокойно и покорно, точно пересказанная на уроке аксиома из учебника геометрии. Евгений не знал, какого эффекта пытался достигнуть. Родители обычно злились на подобные его демарши, а Эльф не реагировал, как будто соглашаясь. Может, понимал кое-что лучше обычных людей, может, наоборот, не понимал совсем ничего.
– Был здесь один такой же «фрукт», – отозвался спокойно и сдержанно собеседник. – И не только здесь. И в других мирах были. Такие же.
Гнев! Неприязнь! Они всколыхнулись в душе Евгения шипящим клубком змей: его посмели с кем-то сравнить, примазать к бестолковому большинству. Такой же! Кто-то посмел копировать его, неординарную и неповторимую личность.
– Злишься, – усмехнулся Сумеречный Эльф. – Пытаешься довести меня, ждешь, когда же на тебя обрушится пресс воспитательного гнева. Ты так привык к нему за шестнадцать лет… Тяжелый пресс жестокого молчанья. Или крики: «Все ради тебя, для твоего блага, неблагодарный мальчишка». Этого ведь ждешь? Но не дождешься.
– Я не… нет! – вздрогнул Евгений, понимая: чужое непознанное существо может просто уйти. Плюнуть и бросить.
– Я не строгий отец. Я путеводный ворон на твоем пути «по ту сторону», – подхватывая мысли, ответил Сумеречный Эльф. – Но по этой жизни ты идешь самостоятельно, один на один с собой. Что же касается бессмысленности… Я пришел к выводу, что все имеет смысл, даже его отсутствие.
– Парадокс, – отозвался Евгений, как доморощенный профессор.
– Парадокс – это уже не столь пустая материя, как бессмысленность. Тот же парадокс в вопросах начала и конца. Есть жизнь и вечность. Остальное – лишь отрезки времени, которые тоже не обладают ни началом, ни концом. Хотя вряд ли тебя волнует такой оттенок смысла.
– Да уж. Вечность в бессмысленности – такова участь вампира? – фыркнул Евгений.
– Посмотрим. Заруби себе на носу: если тебе позволили прийти в этот мир, значит, это уже чудо. И то, что тебе вручили нить судьбы, повелев осторожно скатать клубок, тоже чудо.
Евгений отвратительно сморщился, обнажая клыки, и негодующе воскликнул:
– Да ты такой же! Такой же, оказывается!
Сумеречный Эльф безнадежно вздохнул, отвечая:
– Такой же «противный взрослый»? Понимаю, в разных вариациях ты сто раз слышал эти слова. Особенно когда тебя в очередной раз находили с надрезанными венами.
– Да что ты… знаешь… – замялся Евгений.
Он и правда часто «баловался» с канцелярским ножом. Лет в четырнадцать-пятнадцать он едва не довел мать до нервного срыва своими постоянными попытками навредить себе. Она-то считала, что он намерен свести счеты с жизнью.
Иногда и он так считал, оставляя глубокие борозды на запястьях, предплечьях и ногах. До скорой и больницы ни разу не доходило, только отчим утомлял бесконечными воспитательными беседами, накладывая пластыри и перетягивая бинты.
Наверное, ему хотели добра, а Евгений… сам не знал, чего хотел. Сделать больно. За что? За ту холодную комнату, в которой только игрушечные динозавры оставались ненадежными защитниками от жестокого «мира взрослых». Он мстил за то, что мать была несчастна? И делала несчастным его. Странный повод для мести. Но складывалось именно так.
В какой-то мере нападение вампира воспринималось частью сознания как неизбежность. Будто он призвал эту тьму своей черной неблагодарностью по отношению к тем, кто не желал ему зла.
– Все я знаю, – отозвался Сумеречный Эльф. – Знаю, насколько ты ненавидел отчима, которого просили называть отцом. Ты обвинял его в ущемлении твоей свободы. Но беда-то не в этом.
– И в чем же, господин психолог? – дичился Евгений, отползая к краю дивана, подальше от собеседника, небрежно примостившегося на подлокотнике.
– Да не дерзи, я и прибить могу, – щелкнул костяшками пальцев Сумеречный Эльф. – Хотя когда я последний раз кого-то бил… Хм… Когда вместо тела одна видимость…
– Ну, прибей!
– Не буду. Ты только и ждешь ведь. Просто жаждешь хорошей затрещины. Но суть-то в другом. Ты, как и все живое, искал ответ на вечный вопрос: «Зачем?» Из-за чего едва не сошел с ума. Теперь все объясняешь обращением в вампира, весь свой гнев, всю ненависть к людям. Но не замечаешь, что в тебе все осталось неизменным, в твоей душе. Ведь она-то одна. Единая и неделимая. Ее не прокусить клыками.
– Банально! – с надрывом воскликнул Евгений, сиротливо обхватывая измятую подушку и утыкаясь в нее подбородком, нервно втягивая нижнюю губу. Серьга-кольцо все еще была на ней, металлический вкус в какой-то мере успокаивал.
– Банально… – эхом передразнил Сумеречный Эльф. – А что небанально, то кошмарно. Считаешь, огромное счастье стать оружием против асуров в шестнадцать лет? Отдав все свои человеческие воспоминания. Да, я сделал свой выбор. Небанально, конечно, не помнить начала, не видеть конца, казаться свободным, но биться в клетке.
– Да что все это значит?
– Ладно, проще говоря, я тоже всегда стремился выделиться. А потом… принял эту силу. И вот тогда взвыл, когда оказалось, что почти божественная мощь предполагает сохранение баланса множества миров, но не позволяет вмешиваться.
– Ты правда обладаешь такой силой?
– Практически. Всего три запрета: не воскрешать мертвых, не вмешиваться в ход времени, не помогать тем, чьи судьбы видишь до конца. Выбирай, какой кажется более ужасным. Вот она, моя цена уникальности, – тяжело подытожил Сумеречный Эльф, но продолжил: – Я бы все отдал, чтобы стать обычным человеком, имеющим право на счастье и покой. Но у меня отняли даже право умереть. И я уже не уверен, что эта великая война с асурами имела смысл, потому что маги-ученые моего родного мира создали нас, оружие, Стражей Вселенной, которые оказались едва ли не опаснее асуров. Из тринадцати уцелел я один. А остальные… кто-то умер, кто-то сошел с ума и превратился в монстров.
– Думаешь, мне сейчас легче стало? – Евгений вздрогнул.
– Так я и не утешал. Я не психолог, а псих. Один из тринадцати.
– Думаешь, мне станет легче от того, что я узнал, что в космосе еще сколько-то п-психов с мегас-с-силой? – испуганно воскликнул Евгений, запинаясь и заикаясь. Рассказы Сумеречного Эльфа нравились ему все меньше.
– Я один. Последний, – отмахнулся собеседник. – Об этом можешь не волноваться. Но другой дряни в космосе тоже хватает. И в других мирах.
– Тогда ты это… хочешь, чтобы я тебя пожалел, что ли? – скептически протянул Евгений, но сглотнул горький ком, вставший поперек горла.
– Нет, всего лишь рассказываю цену уникальности, к которой многие так стремятся. – Сумеречный Эльф пожал плечами. – Да еще ты давно хотел узнать, кто же я на самом деле. Всего-то… антикризисный менеджер планетарного масштаба. Не очень успешный и неэффективный к тому же. В общем, в шестнадцать лет я превратился в скитальца, наводящего ужас, неспособного существовать в полную силу, по-настоящему.
– Существовать… – зацепился за слово Евгений. – Какая же разница между жизнью и существованием?
– Да. Вернее сказать: жить в полную силу. Я не живу уже две с половиной тысячи лет, – кивнул Сумеречный Эльф.
– Мне кажется, я с рождения существую, а не живу, – пробормотал Евгений.
– Пора начать.
– Так теперь поздно! Я – вампир.
– Банально, – поддел собеседник. – И я не могу превратить тебя в человека.
– Почему? Ну почему? То самое невмешательство? – требовал разъяснений Евгений.
– Отчасти. Тебя укусил асур. А асуры соткались из пороков людей, – кивнул Сумеречный Эльф.
– И… что это меняет?
– То, что они проникают в твою душу. А менять извне человеческие души – великое злодеяние. Это то правило, которое я никогда не нарушаю, – отчеканил собеседник, Страж Вселенной. – Можно сказать, мое личное правило.
– Ты хочешь сказать, что я должен как-то… поменять себя? Но как? – Евгений потряс головой.
– Инструкции здесь не помогут. Думай. Пока не стало слишком поздно.
– Да ты скажешь, что мне делать? Сущность ты там или не сущность… Страж Вселенной или Страж Помоек, что мне делать-то?! – вскричал Евгений, вскочив на ноги и швырнув подушку о стену.
Он взъерошил волосы и застыл, ожидая, что его испепелят на месте по щелчку пальцев. Возможно, он этого и хотел. Он ждал, когда же начнутся нравоучения и строгие нотации, а они все не начинались, и от этого Евгений сходил с ума. Никто не искал повода напомнить ему, что он в чем-то «не такой». Лишь путеводный ворон неизбежно вел запретными тропинками потустороннего мира. Но истина все не мерцала за краем болота.
– Жить, – спокойно на выдохе произнес Сумеречный Эльф. – Жизнь подразумевает смысл. Не существовать, а жить. Остальное ты додумаешь сам.
– Жить…
– Жить.
– Проклятье… – только бессильно вырвалось у Евгения.
