– Ты сегодня стучал себя по бокам?
– Ох, еще как!
– Сколько раз?
– 400 по каждому, больно.
Я ходил по улицам и колотил себя по бокам. На меня оглядывались, но через некоторое время это перестало иметь значение, поскольку я знал: я чего-то добиваюсь, а они – нет…
Метода работала, причем изумительно. Я с 225 дошел до 197. Потом со 197 – до 184. Я чувствовал себя на десять лет моложе. Люди отмечали, как хорошо я стал выглядеть. Все, кроме Гарри-водилы. Но он, разумеется, просто ревновал, поскольку так и не смог забраться Саре в трусики. Но это уже – его непроходимость кишечника.
Как-то вечером на весах оказалось всего 179.
Я сказал Саре:
– Тебе не кажется, что мы уже достаточно сбросили? Посмотри на меня!
Эти штуки у меня по бокам давно исчезли. Брюхо втянулось. Щеки смотрелись так, будто я их всасываю.
– Согласно графикам, – сказала Сара, – согласно моим графикам, ты еще не достиг желаемого размера.
– Послушай, – сказал я ей, – во мне шесть футов росту. Какой при этом должен быть желаемый вес?
И тут Сара ответила мне довольно странно:
– Я не говорила «желаемый вес», я сказала «желаемый размер». Сейчас у нас – Новая Эра, Атомный Век, Космический, а самое главное – Век Перенаселения. Я – Спаситель Мира. У меня есть решение проблемы Взрыва Перенаселения. Загрязнением пускай занимаются другие. Корень – в решении Перенаселения: а это решит и Загрязнение, и все остальное.
– Что ты, блядь, мелешь? – спросил я, отколупывая крышку с пивной бутылки.
– Не волнуйся, – ответила она, – скоро узнаешь.
Потом, становясь на весы, я начал замечать, что, несмотря на потерю веса, я, кажется, ни на унцию не худею. Странно. А потом заметил, что брючины уже съезжают мне на башмаки – чуть-чуть, – а манжеты рубашек болтаются на кистях. По пути на работу я начал подмечать, что руль от меня как-то отдаляется. Пришлось даже сиденье приподнять.
Однажды вечером я забрался на весы.
155.
– Смотри, Сара.
– Что, дорогой?
– Я кое-чего не понимаю.
– Чего?
– Кажется, я ссыхаюсь.
– Ссыхаешься?
– Да, ссыхаюсь.
– Ох ты, дурашка! Это же невозможно! Как человек может ссыхаться? Ты что, правда считаешь, что от твоей диеты ссыхаются кости? Кости не тают! Снижение калорий только сокращает количество жира. Не будь идиотом! Ссыхаешься? Так не бывает!
И она расхохоталась.
– Ладно, – сказал я, – иди сюда. Вот карандаш. Я сейчас встану у стенки. Так мама мне делала, когда я был маленький. Рисуй на стене линию там, куда карандаш упрется, когда я голову уберу.
– Ладно, глупый, – согласилась она.
И провела черту.
Через неделю я уже дошел до 131. Все быстрее и быстрее.
– Иди сюда, Сара.
– Что, глупыш?
– Рисуй.
Она нарисовала. Я обернулся.
– Вот видишь, я за последнюю неделю потерял 24 фунта и 8 дюймов. Я таю! Во мне теперь 5 футов и 2 дюйма. Это безумие! Безумие! С меня довольно. Я тебя застукал – ты подрезала мои штанины, мои рукава. Номер не пройдет. Я опять начинаю есть. Мне кажется, ты в самом деле какая-то ведьма!
– Вот глупышка…
Вскоре меня вызвали к начальству.
Я вскарабкался на стул перед его столом.
– Генри Марксон Джоунз Второй?
– Слушаю, сэр?
– Вы действительно Генри Марксон Джоунз Второй?
– Разумеется, сэр.
– Ну что, Джоунз, мы тщательно за вами наблюдали. Боюсь, вы для этой работы больше не подходите. Нам очень не хотелось бы, чтоб вы так нас покидали… Я хочу сказать, что нам не хочется вас вот так отпускать, но…
– Послушайте, сэр, но я же всегда стараюсь, как могу.
– Мы знаем, что вы стараетесь, Джоунз, однако мужская работа вам больше не под силу.
И он меня уволил. Конечно, я знал, что получу свою компенсацию по безработице. Но все равно думаю, так выкидывать меня вон было мелко с его стороны…
Я остался дома с Сарой. Что еще хуже – она меня кормила. Дошло до того, что я больше не дотягивался до ручки холодильника. А потом она посадила меня на серебряную цепочку.
Скоро во мне осталось уже два фута. Чтобы посрать, надо было присаживаться на детский стульчик с горшочком. Но Сара по-прежнему разрешала мне пить пиво, как и обещала.
– Ах, мой маленький зверек, – говорила она, – какой ты маленький и славненький!
Даже наша любовная жизнь подошла к концу. Все растворилось пропорционально. Я взбирался на нее, но через некоторое время она меня снимала за шиворот и смеялась.
– Ах, ты попытался, мой маленький утенок!
– Я не утенок, я мужчина!
– Ох ты, мой славненький мужчинский мужичок!
И она подхватывала меня и целовала красными губами…
Сара довела меня до 6 дюймов. В магазин она меня носила в сумочке. Я мог разглядывать людей сквозь дырочки для вентиляции, которые она проковыряла. К чести этой женщины могу сказать одно. Пиво мне по-прежнему разрешалось. Теперь я пил его наперстками. Кварты хватало на месяц. Раньше кварта, бывало, приканчивалась минут за 45. Я смирился. Я понимал, захоти Сара – и я исчезну окончательно. Лучше уж 6 дюймов, чем ничего. Даже чуточкой жизни дорожишь, когда конец близок. Поэтому я развлекал Сару. Ничего больше не оставалось. Она шила мне крошечную одежду и обувь, сажала на радиоприемник, включала музыку и говорила:
– Танцуй, малютка! Танцуй, мой шут! Танцуй, мой дурачок!
Что ж, сходить и получить компенсацию по безработице я все равно не мог, поэтому приходилось танцевать на радиоприемнике, а Сара хлопала в ладоши и смеялась.
Знаете, пауки пугали меня ужасно, а мухи были размерами с гигантских орлов; если б я попался в лапы кошке, она мучила бы меня, как мышонка. Но жизнь по-прежнему была мне дорога. Я танцевал, пел и цеплялся за нее. Сколь мало бы человеку ни оставалось, однажды он понимает, что может обходиться еще меньшим. Когда я гадил на ковер, меня шлепали. Сара везде разложила листики бумаги, и я срал на них. И отрывал от них кусочки еще меньше – подтираться. На ощупь – как картон. У меня начался геморрой. По ночам я не спал. Чувствовал себя человеком второго сорта, осознавал, что попал в ловушку. Паранойя? Как бы то ни было, лучше становилось, когда я пел и танцевал, а Сара давала мне пиво. Она почему-то оставила мне эти шесть дюймов. Почему – выходило за рамки моего понимания. Впрочем, почти все остальное тоже теперь выходило за мои рамки.
Я сочинял Саре песенки, так их и называл: Песенки для Сары.
– о, я нахальный такой карапуз –
то есть покуда не разойдусь,
да никуда не засадишь дружка,
кроме игольного, на хуй, ушка!
Сара хлопала в ладоши и смеялась.
– хочешь адмиралом стать на королевском флоте?
отрасти до 6 дюймов и ебись…
сможешь умываться золотистым ливнем,
когда Королева делает пись-пись…
И Сара смеялась и аплодировала. А что, нормально. Как иначе…
Но как-то ночью случилось нечто отвратительное. Я пел и танцевал, а Сара валялась на кровати, голая, хлопала в ладоши, хлестала вино и хохотала. Я был в ударе. Один из лучших моих концертов. Но, как обычно случалось, крышка радиоприемника нагрелась и стала жечь мне пятки. Терпеть больше не было сил.
– Слушай, крошка, – сказал я, – с меня хватит. Сними меня отсюда. Дай мне пива. Вина не надо. Сама пей эту бормотуху. Дай мне наперсток моего хорошего пива.
– Конечно, сладенький мой, – ответила она, – ты сегодня чудесно выступал. Если б Мэнни с Линкольном выступали так же, сегодня были бы с нами. Но они ни петь, ни танцевать не хотели, они куксились. А хуже всего – они возражали против Последнего Акта.
– Что же это за Последний Акт?
– Пока, миленький мой, пей себе пиво и не напрягайся. Мне хочется, чтобы ты тоже насладился Последним Актом. Совершенно очевидно, ты гораздо талантливее Мэнни или Линкольна. Я в самом деле верю, что у нас с тобой может произойти Кульминация Противоположностей.
– Ох, ну еще бы, – сказал я, опустошая наперсток. – Налей-ка мне еще. И что же это за Кульминация Противоположностей такая?
– Пей пиво, не спеши, моя сладенькая малютка, скоро узнаешь.
Я допил пиво, а потом и произошла эта гадость, самая мерзостная гадость в жизни. Сара взяла меня и положила между ног, слегка их при этом раздвинув. Я оказался перед волосяной чащобой. Напряг спину и шею, понимая, что мне предстоит. И меня впихнули во тьму и вонь. Сара застонала. Затем начала мною медленно двигать – туда-сюда. Вонь, говорю, была непереносимая, дышалось едва-едва, но воздух там все-таки оставался – в каких-то закоулках и кислородных сквозняках. Время от времени голова моя, самая макушка, утыкалась в ее Лилипутика, и Сара испускала сверхпросветленный стон.
Сара задвигала мной быстрее и быстрее. Кожу начало жечь, дышать стало еще труднее; вонь усугубилась. Сара хватала ртом воздух. Мне пришло в голову, что чем скорее я с этим покончу, тем меньше буду мучиться. Всякий раз, когда она себя мной таранила, я изгибал спину и шею, вписываясь всем своим существом в этот ее поворот, стукаясь о Лилипутика.
Вдруг меня выдрали из ужасного тоннеля. Сара поднесла меня к лицу.
– Кончай, проклятое отродье! Кончай! – скомандовала она.
Сара совсем обалдела от вина и страсти. Я ощутил, как меня снова со свистом ввергают в тоннель. Она поспешно ерзала мной вперед и назад. Тут я неожиданно вобрал в легкие воздуху, чтобы раздаться грудью, набрал в челюсти побольше слюны и выхаркнул – раз, другой, третий, 4, 5, 6 раз и прекратил… Вонь сгустилась сверх всякого воображения, и меня наконец извлекли наружу.
Сара поднесла меня к лампе и осыпала поцелуями всю голову и плечи.
– О дорогой мой! о мой драгоценный хуечек! Я тебя люблю!
И поцеловала меня своими кошмарными красными и накрашенными губами. Меня вырвало. Затем, утомленная вином и страстью, она забылась, положив меня между грудей. Я отдыхал и слушал, как бьется ее сердце. С этого своего проклятого поводка, с серебряной цепочки она меня отпустила, но какая разница. Едва ли я был свободен. Одна ее массивная грудь скатилась на сторону, и я вроде как лежал на самом сердце. На сердце ведьмы. Если я должен собой решить Взрыв Народонаселения, почему же я для нее просто развлечение, сексуальная игрушка? Я вытянулся на Саре, слушая стук сердца. Все-таки она ведьма. Потом я поднял голову. И знаете, что увидел? Поразительнейшую вещь. Наверху, в щелке под самым изголовьем. Шляпную булавку. Да, шляпную булавку, длинную, с такой круглой пурпурной стеклянной штукой на конце. Я прошел у Сары между грудей, вскарабкался по горлу, залез на подбородок (ценой немалых усилий), потом на цыпочках перешел губы, а потом она чуть шевельнулась, и я едва не свалился – пришлось даже за ноздрю схватиться. Очень медленно поднялся мимо правого глаза, – голова ее была слегка повернута влево, – и вот я уже на лбу, миновал висок и забрался в волосы – очень трудно сквозь них продираться. Затем встал и изо всех сил вытянулся, подтянулся – едва удалось схватиться за эту булавку. Спускаться оказалось быстрее, но опаснее. Несколько раз я чуть было не потерял равновесие с этой булавкой на плече. Свалился бы разок – и кранты. Несколько раз я не мог сдержаться и хохотал, настолько смешно все это было. Вот чем кончаются вечеринки в конторе, С Новым Годом.
Потом я снова оказался под этой массивной грудью. Положил булавку и прислушался. Я пытался точно уловить стук сердца. Определил место – аккурат под небольшой коричневой родинкой. Затем встал во весь рост. Поднял шляпную булавку с ее пурпурной стеклянной головкой – такой красивой на свету от лампы. И подумал: а получится? Во мне всего 6 дюймов, а булавка раза в полтора меня больше. 9 дюймов, значит. Сердце, кажется, ближе.
Я поднял булавку над головой и всадил с размаху. Под самой родинкой.
Сара перевернулась и задергалась. Я держался за булавку. Сара меня чуть не скинула, а ведь пол, если брать в сравнительных размерах, – в тыще футов от меня, и такой полет меня бы точно прикончил. Я держался. С ее губ сорвался странный звук.
Затем всю ее передернуло, будто женщине стало зябко.
Я подтянулся и всадил оставшиеся 3 дюйма булавки ей в грудь, пока красивая пурпурная головка не уткнулась в самую кожу.
Затем Сара затихла. Я прислушался.
Услышал стук сердца: раз два, раз два, раз два, раз два, раз два, раз…
Остановилось.
А потом, цепляясь и хватаясь своими ручками убийцы за простыню, я слез на пол. Во мне оставалось 6 дюймов росту, я был реален, испуган и голоден. В жалюзи окна в спальне, смотревшего на восток, я обнаружил щель – она бежала от пола до потолка. Схватился за ветку кустарника, забрался, прополз по ней в куст. Никто больше не знал, что Сара умерла. Однако реальной пользы в этом не наблюдалось. Если я хочу жить дальше, надо найти чего бы поесть. Но я не мог отвязаться от мысли: как мое дело рассматривали бы в суде? Виновен? Я оторвал от листика и пожевал кусочек. Не годится. Едва ли. Потом во дворе к югу я заметил, как дамочка выставила тарелку с какой-то дрянью для своего кота. Я выполз из кустика и стал пробираться туда, следя, не движется ли кто, нет ли других зверей вокруг. На вкус дрянь оказалась гаже всего, что мне доводилось есть в жизни, но выбора не было. Я сожрал с кошачьей тарелки все, что в меня влезло, – у смерти вкус гораздо хуже. Потом дошел до куста и снова забрался внутрь.
Вот он я, решение проблемы Взрыва Народонаселения, болтаюсь на кустике, и пузо у меня набито кошачьей едой.
Дальнейшими подробностями я вас утомлять не хочу. Постоянно спасался от кошек, собак и крыс. Ощущал, как помаленьку расту. Наблюдал, как выносят тело Сары. Залез внутрь и понял, что еще слишком маленький и по-прежнему не достаю до ручки холодильника.
