Валерий Петрович Большаков "Целитель-8"

Среда, 15 марта. Ближе к вечеру

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

К родительскому дому я подъезжал со скоростью ленивого велосипедиста. Уморился. Весь день, с самого утра, мотался по Москве и области – встречался, договаривался, объяснял, вдалбливал, согласовывал, подмахивал сам или отдавал на подпись вышестоящим, вникал в проблемы, расшивал узкие места…

И еще эти пророчества! Вот, что делать? Мне чертовски не хотелось ставить о них в известность даже понимающий и любящий эгрегор, а уж Андропова – тем более.

Но ведь придется. И что мне сказать? Так, мол, и так, Юрий Владимирович, мало мне головняка из-за послезнания, я еще и вангую! Или устанавливаю спиритическую связь с Пульсомонидой из созвездия Южного креста – сам еще толком не разобрался… Ага… Да у президента терпежу не хватит! Законопатит меня в секретный «ящик», и с усталым вздохом оправдается. Государственные интересы, дескать. СССР превыше всего…

Я мягко подкатил к подъезду, и заерзал на сиденье. Выбил пальцами немелодичную дробь на баранке.

«Аравийский кризис»… Покушение… Что, это тоже «ошибка ясновидения»? Ага… Всё, хоть и плосковато, но четко, ярко, зримо!

По старой привычке, Андропов выедет в Ясенево. Жарким июльским днем. Закрываю глаза – и вот он, бронированный «ЗиЛ», мчится по трассе. Фигуры в камуфляже возникают словно из ниоткуда.

Гранатометы на плечах… Вспышки выстрелов… Дымные шлейфы… Пуленепробиваемые стекла лимузина на мгновенье озаряются огнем – и разлетаются облаком сверкающих стразов… Game over.

Вздохнув, я вышел из машины.

«Ладно, – всплыла унылая думка, – подумаю еще… Время пока есть».

Гулкий подъезд, узкая кабина лифта приободрили меня знакомыми образами и даже запахами. В парадном вечно пахло масляной краской и, почему-то, свежими газетами.

Поднявшись на «родной» этаж, я толкнул дверь. Ну, разумеется…

Дверь стояла незапертой. Мамулька уже забыла про свои приключения! Сейчас вот как дам втык – за недостаточную бдительность!

Бесшумно скользнув в прихожую, разулся тихонько, повесил куртку… И заулыбался. Мама в гостиной мурлыкала под нос что-то из репертуара Пьехи. Ну, вот как на нее злиться?

– Опять дверь нараспашку! – сказал я грозным голосом, являясь народу.

Мама в длинном халате и тапках с помпонами олицетворяла собой богиню домашнего уюта. Она живо обернулась, расцветая улыбкой.

– Ой, Мишечка! – защебетала родительница. – Выпугал меня! Что, опять открыто? Это не я, честно! Настька с Ритой в магазин побежали – и оставили!

В маминых объятиях все мои колючки опали, как рыжая хвоя с засохшей новогодней елки.

– Ох, мама, мама…

– Ох, Миша, Миша… Устал?

– Да как-то… – ответил я неохотно. – Иногда так все надоедает… Слушай, всегда забываю спросить. А папа возвращаться думает хоть?

– Думает, думает! – заверила меня мамочка. – А как же! – и добавила с оттенком гордости: – Папочку твоего назначили генеральным директором! Вчера только приказ подписали.

– Опять из Праги вылезать не будет, – проворчал я недовольно.

– Да нет же! – воскликнула родная моя женщина. – Главные-то заводы тут, в Зеленограде! – и похвасталась: – Папа твой и с диссертацией закончил!

– А вот за это надо выпить! – обрадовался я.

– Алкого-олик… – заворковала мама. Встрепенувшись, словно вспомнив о чем-то, она улыбнулась лукаво: – А мне только теперь стало понятно, кому я должна сказать спасибо… Помнишь, лет… лет семь назад ты меня за грудь ухватил? М-м?

– Помню, – забормотал я, краснея.

– Это был рак? – утишила свой голос мамуля.

– Протоковая карцинома… – удалось мне вытолкнуть, да и то через силу. – Ну, как называется, я потом узнал, а тогда… Чувствую хворь, а что делать, не соображу! Ну, вот…

– Целитель ты мой родненький… – притиснула меня мама. – Ой, ё-ё, ёжечки ё-ё… Я тогда распереживалась еще! Может, думаю, это всё выбрыки пубертата? Зря я, что ли, всё о твоих подружках вызнавала? Спасибо тебе! И за то, что вылечил, и за то, что молчал, – ласково сказала она, да так притиснула, что дышать нечем стало.

А мне как-то полегчало. Секунду спустя завозились, захихикали в прихожей, и стало совсем хорошо. Пришли мои самые родные девчонки. Сейчас полезут целоваться, начнут болтать о важных пустяках, разведут суету на кухне… И станет совсем хорошо!

Глава 3.

Суббота, 18 марта. Вечер

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

Отец вернулся из Праги еще утром – мама ездила в Шереметьево встречать – но дома так и не появился. Запуржила, замела министерская круговерть! И по работе, и по защите докторской. Вернее, защититься-то папа успел, будучи в командировке, а нынче ему выпало самое приятное – присуждение ученой степени.

Данное событие означало, что доктор технических наук Гарин Петр Семенович задержится допоздна, ибо новенький диплом следовало обмыть на банкете. Это свято!

Семейство Гариных честно прождало своего главу до восьми вечера, и лишь затем чинно расселось за столом.

– Миша, – церемонно велела мама, поправляя прическу, – наливай!

Я скрутил пробку шампанского, и бутылка задавленно хлопнула. Пенный напиток щедро пролился в наклоненные бокалы, празднично шипя. Настя оживленно заелозила.

– Кто скажет тост? – мама улыбнулась, глядя сквозь хрустальные высверки.

– Я! – воскликнула Настя, подскакивая. Выдержала паузу, и грянула: – За папу!

Все посмеялись над емкой краткостью, и бокалы сошлись, вызванивая дробно и певуче. Да, это вам не рюмками щелкать!

Рита, пригубив полусладкого, улыбнулась мне, как будто поздравляя взглядом, и развернулась к маме.

– А кандидатскую Петр Семеныч когда защитил? Давно?

– У-у-у… – комично затянула «матриарх». – В Первомайске еще. Мы тогда полдома снимали на Автодоровской. Настя… Это сейчас она винишко хлещет, а тогда я ей молочко в бутылочке грела…

– Мам! – с укором глянула сестричка. – Можно подумать, дочка у тебя алкашка!

Я притянул девушку к себе, успокаивающе воркуя:

– Это она в воспитательных целях!

– Хоть ты меня понимаешь! – прижалась Настя, горестно задирая бровки.

– Давай, я тебе салатика наложу, – хихикнула мама, подмигивая. – Закусывать надо, пьянчужечка моя!

– Вот так всегда, – вздохнула сестренка, ковыряя селедку под шубой. – Суровые семейные будни!

А маме и самой взгрустнулось.

– Как же вы выросли… – покачала она головой. – Совсем взрослые уже… Кажется… Ну вот же, недавно Мишу в пионеры принимали, а Настю – в октябрята…

– С возрастом время начинает бежать быстрее, – философически заметил я. – Хотя… Наверное, с годами мы просто начинаем замечать его бег. И неприятно удивляемся: «Как? Уже столько лет прошло?»

– Истину глаголишь, сын мой, – печально улыбнулась мама. – Только самое неприятное не в прошедшем времени, а в потерянном. Хлопоты, хлопоты, суета сует… Оглянешься назад, а всё без толку. Ну, дали нам квартиру. Ну, съездили мы в Болгарию. И всё? Знаешь, Миш, как тебе папа завидовал! Даже не самим твоим успехам, а тому, как рано ты начал, не тратя жизнь зря. Да ты и мне заодно дал пинка для ускорения! – в ее улыбке проявился задор. – А то бы так и не решилась! И всё равно… Знаешь, бывает, что сомневаюсь, а стоило ли вообще начинать?

– Стоило, Лидия Васильевна, – серьезно сказала Рита. – Стоило! Вспомните бабу Клаву. Я как-то зашла к ней, прошлым летом еще, а она сидит на лавочке под вишнями – сгорбилась, глядит как-то потерянно. Ну, какие тут сразу мысли? «Не заболели?» – интересуюсь. А она посмотрела на меня, и говорит, как причитает: «Господи, откладывала я, откладывала, да и отложила жизнь насовсем. Не одно, так другое, не другое, так третье… Дом, хозяйство, дети… А я все жду, когда же мне жить начинать, чтобы по-настоящему, как мечтала! Дети переженились – внуки пошли… Внуки выросли, бабушка им не нужна больше… Дождалась. А жизнь-то прошла! И не начнешь ничего, потому как кончить не успеешь…»

– Ну, мне кажется, баба Клава все-таки была счастлива, – неуверенно заговорила мама.

– Да мы постоянно твердим о счастье, желаем всем подряд, – вступил я, – и не понимаем, что же оно такое. Еще и делим его, классифицируем! Личное счастье, женское счастье, семейное… А, может, единственно тот счастлив, кто реализовал себя? Не обязательно добиваться премий, званий и чинов, а просто заниматься любимым делом! Проще некуда, ведь на работу уходит треть жизни, день за днем… Вот и считай: или радоваться, что понедельник начинается в субботу, или тяготиться буднями! Так что… Не вздыхай, мамулечка! И на папу не равняйся – ему уже полтинник светит, а ты у нас совсем еще молоденькая! И ведь не ждешь, не откладываешь, а учишься! Окончишь, поработаешь, защитишь кандидатскую… И однажды мы выпьем за доктора химических наук!

Мама расчувствовалась и поцеловала меня, кое-как дотянувшись.

– А ты чего молчишь? – сощурилась Рита на Настю.

– Думаю, – глубокомысленно заявила сестричка. – Какое мне платье надеть на выпускной?

– А ведь правда… – поразилась Гарина-старшая. – Ей же летом аттестат получать!

– А давайте выпьем за «корочки»! – вдохновилась моя суженая. – И за Настины, и за ваши!

– И за мои, – вставил я, исполняя обязанности виночерпия. – Мне тоже сдавать летом. Ну, чтобы все мы были здоровы!

– И образованы! – быстро добавила Настя.

– И занимались любимым делом! – подхватила мама.

– И чтобы все любили друг друга! – заключила Рита.

* * *

Шампанское мы быстро «уговорили». Настя включила музыку, и я по очереди танцевал со всеми – с «диджеем», с мамой, с Ритой, опять с сестричкой. Тут Михаил Державин зазвал всех в «Кабачок «13 стульев», а я вышел на балкон – подышать и проветрить голову. На улице было холодновато, но терпимо. В темноте зависли мутными шарами фонари, высвечивая мокрый асфальт, а дальше чернела чащоба, насылая запахи прели. И тишина…

Неожиданно она стала гулкой, и в лопнувшей пустоте возник бесплотный голос Аидже:

«Здравствуй».

«Привет! – отозвался я немного настороженно. – Ты уже здесь?»

«Нет. Мой знакомый шаман из резервации онондага собрал эгрегор из таких же, как он. Глэйдэйнохче, Викэнинниш, Кэчэда и Меджедэджик обладают большой Силой, и помогают мне говорить с тобой».

«Понятно… И где ты пропадал?»

«Угодил в неприятности. Меня использовали. Распылили какую-то гадость, чтобы я утратил волю, и стали через меня «гнать дезу». Про атомную войну, про убийство Андропова…»

«Так это всё брехня?! – обрадовался я. – Вот гады! А я, как дурак, поверил!»

«На то и был расчет».

«Фу-у… Спасибо, Аидже! А то я весь изнервничался уже. Не знал, что и думать! Ты где сейчас?»

«В логове врага, – индеец послал образ улыбки. – У Рокфеллера, в «Хадсон Пайнз». Разведаю тут малость, и уйду».

«Будь осторожен!»

«Буду».

Голос затих, и пустота в голове мигом заполнилась милыми вечерними шумами – торопливым цоканьем каблучков, доносившимся с аллеи, далеким фырчаньем мотора, приглушенной музыкой за близким окном – пани Катарина пела голосом Халины Францковяк.

Я с наслаждением вобрал в себя холодный сырой воздух, и тихонько рассмеялся, настолько велико было облегчение. Оно грело меня изнутри, задирая градус настроения. Тут завопила Настя, запищала мама, и я понял, что вернулся блудный доктор технических наук.

Женщины моего племени затащили вождя прямо в гостиную, где и набросились на него втроем, целуя, теребя, мутузя… Посмеиваясь, я дождался, пока они выпустят растрепанного, счастливого отца, и обнял его. Папа, всегда стеснявшийся проявления чувств, сам закалачил руки, тиская меня.

– Ну, вот, – ухмыльнулся он, оторвавшись, – выбился в люди! Догоняй, сын!

– Лет через десять! – смешливо фыркнул я. – Тебя как раз из член-корреспондентов в академики переведут!

Отец рассмеялся – вольно, не удерживая веселье в себе, и мама воскликнула, выглядывая из кухни:

– Всем шампанского!

– Так ведь кончилось уже! – заголосила Настя.

– А у меня еще есть! Миша, открой, пожалуйста…

И гулянка вышла на новый уровень.

* * *