Керк Монро "Пояс семи тотемов, или миротворец Длинное Перо"

Много бед выпало на долю Нахмы, сына Длинного Пера, вождя племени вампаноа. В результате предательского нападения он теряет память, его увозят в Англию, чтобы показывать как диковинку. Но все же он сможет вернуться к своему племени и занять свое положение

date_range Год издания :

foundation Издательство :Автор

person Автор :

workspaces ISBN :

child_care Возрастное ограничение : 6

update Дата обновления : 19.04.2023


Наконец он был рядом с Нахмой и наклонился над ним – вожделенный пояс был почти у него в руках. Блики лунного света, пробивавшиеся через листву, падали на него и спокойное лицо спящего. Сон его был так глубок, что Миантиномо поверил, что сможет забрать пояс, не потревожив его, и, положив рядом с собой свою боевую дубинку, начал осуществлять свое намерение. Он почти добился успеха, и пояс был уже почти в его руках, когда совершенно неожиданно Нахма открыл глаза. Миантиномо при первом знаке его пробуждения отскочил назад, и, когда его жертва попыталась схватить его за ногу, на него обрушился сокрушительный удар, и он упал и остался лежать неподвижно, словно мертвый.

Минуту молодой наррангасет стоял, готовясь повторить свой достойный труса поступок, но, видя, что второй удар не потребуется, он снова склонился над телом своего соперника и стащил с него пояс, ради которого пошел на такой риск. Получив его, он готов был убежать с этого места, когда другая мысль заставила его остановиться. Нельзя было оставлять столь очевидное свидетельство своего преступления, которое, несомненно, скоро будет обнаружено. Он не имел намерения убивать Нахму, и теперь, когда это было сделано, он задрожал при мысли о возможных последствиях. Даже собственный народ, узнав об этом, возненавидит его, потому что месть Длинного Пера будет быстрой и жестокой. Поэтому о том, что он совершил, не должны были узнать даже его ближайшие друзья, и, перед тем как покинуть место преступления, он должен был уничтожить все его следы. Скинув свою скромную одежду, чтобы не запачкать ее кровью, он поднял обмякшее тело юноши и, пронеся его немного ниже по течению, бросил его в реку. Он услышал громкий всплеск воды, но слишком нервничал для того, чтобы все проверить. Поэтому он не знал, утонуло тело или уплыло, и не пытался это выяснить, но побежал оттуда так быстро, словно за ним гнались.

Добежав до того места, где все оставил, он сразу оделся, спрятав пояс под одеждой. Потом он побежал быстро, как мог, чтобы присоединиться к своим товарищам и сказать им, что ничего тревожного он за время своего наблюдения на берегу не заметил.

На следующий день посольство наррангасетов добралось до селения макуа, где, невзирая на богатые подарки, приняли их очень холодно и неприветливо. Когда собрался совет, чтобы выслушать их речи, Сакандага сразу наотрез отказался вступать в какой-то союз с племенами Новой Англии, и наррангасеты покинули его, поняв, что великолепный план Каноникуса потерпел полную неудачу.

Тем не менее тем же вечером Миантиномо лично встретился с вождем макуа и показал ему пояс Семи Тотемов, который Сакандага сразу признал, потому что о нем известно было всем и везде.

– Это действительно пояс Длинного Пера? – спросил он, тщательно его рассмотрев.

– Да, – ответил Миантиномо, – это пояс Миротворца, который к тому же мой отец.

– Как это возможно? – спросил тот. – Разве может быть два отца у одного человека?

– У усыновленного может, – ответил молодой наррангасет. – Своего сына у Длинного Пера нет, и он усыновил племянника своего друга Каноникуса, чтобы со временем оба племени объединились под властью одного вождя. Наррангасеты знают меня как Миантиномо, а все остальные называют меня Нахмой, сыном Длинного Пера.

– Я слышал это имя, и его описывают как очень многообещающего воина, – сказал Сакандага, глядя на молодого человека с новым интересом.

– Тот, кому выпала честь иметь двух отцов, должен доказать, что стоит такой чести, – скромно ответил тот. – В доказательство того, что я выступаю как сын Длинного Пера, – продолжал он, – Миротворец доверил мне этот знак своей власти. Никогда ранее он с ним не расставался, и никому, кроме могучего вождя макуа, чьим другом очень хочет стать, он бы его не послал. Сделал он это тайно, так что даже те, кто пришел со мной, не знают, что мне доверено столь важное дело.

Сакандага был столь впечатлен этими льстивыми уверениями, видя пояс, который был предложен ему в доказательство искренности намерений, что не только выслушал предложения молодого человека, но и в конце концов из принял.

– С одни Каноникусом я бы договариваться не стал, – сказал он, – потому что он всего лишь один из многих; но с Длинным Пером, который представляет многих, я могу заключить договор.

– Слова Сакандаги хороши, – мрачно ответил Миантиномо, – и они будут звучать, как пение птиц, в ушах Длинного Пера. В то же время я знаю, что нельзя забывать и о том, что их нельзя передать ему напрямую. Он не хочет, чтобы стало известно о его желании завладеть богатством белокожих чужаков. Если они сочтут, что он считает их друзьями, то быстрее попадут в ловушку, которую он им расставил. Так что, отец мой, пусть всем будет известно только то, что договор заключен между Сакандагой и Каноникусом, потому что Длинное Перо будет очень им доволен.

– Понимаю и не забуду, – ответил вождь макуа.

Так, благодаря предательству и обману, молодой наррангасет выполнил свою задачу и завершил миссию, порученную ему Каноникусом.

Глава V

Что нашли дочери Кавераса

Сакандага втайне передал Миантиномо пояс с вампумом, на котором был знак черепахи, его тотема, чтобы тот передал его Длинному Перу, а другой публично вручил вождям наррангасетов для Каноникуса. После завершения всех формальностей заключения договора и личной беседы Миаетиномо убедил своих компаньонов в том, что он сам должен поскорее уйти, пока его злые дела не стали известными. Теперь, отправившись домой, он сильно торопился, оправдываясь тем, что белые могут появиться в любой момент и сейчас дорог каждый час. Настоящей же причиной была уверенность в том, что Длинное Перо тоже послал делегацию вождей для переговоров с макуа, и намерении встретить их и, если это окажется возможным, развернуть назад. Так что, пока его компаньоны возвращались не той дорогой, по которой пришли, Миантиномо поспешил к тому месту, где разделался с Нахмой, и обнаружил тех, кто следовал за сыном Длинного Пера и на другом берегу реки ждали каноэ, чтобы переправиться.

Некоторое время спустя после его появления среди них они вопросов не задавали, молча ожидая, что он сам скажет им о том, почему находится здесь. Наконец молодой человек произнес:

– Отцы мои, вы следуете за Нахмой, сыном Длинного Пера, чтобы исполнить свою миссию у Сакандаги, вождя ирокезов. Так ли это?

– Все так, как сказал мой молодой брат, – ответил один из вождей.

– Тогда вы можете не идти дальше, – продолжил Миантиномо, – потому что Нахма, с помощью пояса, который был на нем, великого пояса Семи Тотемов, уже вложил все в уши Сакандаги, пока я и те, кто был со мной, напрасно пытались это сделать. Он от имени своего отца, Длинного Пера, заключил договор с ирокезами, и, боясь, что вы захотите разделить с ним эту заслугу, возвращается в Монтауп другой дорогой. Сейчас он идет с теми людьми, с которыми шел я. Я пошел этой тропой, потому что хочу посетить поселение Мира прежде, чем вернусь к отцу. Я был опечален; но теперь я рад, потому что встретил вас и смог отговорить вас от бесполезного путешествия.

Некоторой время вожди обсуждали то, что сказал ми Миантиномо; затем, поскольку они не вполне ему поверили, решили задержать его, как заложника, пока один из них не посетит селение макуа и не получит там подтверждения его слов.

Во время отсутствия посланника Миантиномо был полон беспокойства, хотя тщательно скрывал свои чувства и внешне выглядел безмятежным. Он зашел так далеко, что даже посоветовал посланникам Длинного Пера забрать себе подарки, посланные Сакандаге, и разойтись по домам, не сообщив ничего Миротворцу.

– Договор заключен, – сказал он. Сашем макуа доволен и более ничего не ждет. Вы можете получить лишь неприятности и никакой чести. Длинное Перо не рассчитывает, что подарки вернутся к нему. Так что лучше всего будет, если вы оставите их себе.

Этот аргумент вожди выслушали не без интереса, и, когда их посланник вернулся с сообщением о том, что Миантиномо сказал правду относительно того, что произошло в селении макуа, решили последовать его совету.

– Почему Длинное Перо доверил пояс Семи Тотемов такому неопытному юнцу, как Нахма, а не нам? – говорили они. – И почему он не сказал нам об этом? Для нас это позор, и, если мы возьмем эти подарки, чтобы этот позор смягчить, это будет правильно.

Придя к такому решению, каждый из них взял свою долю и пошел своим путем; тем временем Миантиномо, радуясь полному успеху своего злого замысла и по-прежнему имея на теле под одеждой пояс Семи Тотемов, который в этой земле был знаком высшей власти, вернулся к своему народу. Там он стал тайно распространять всяческие слухи о своем молодом сопернике, с которым так подло поступил. Одним из них было то, что Нахма женился на девушку макуа и решил остаться жить среди ирокезов. Другим бы слух о том, что он был убит одним из его товарищей из посольства Длинного Пера из-за пояса, который носил и подарков, которые ему были доверены, которыми убийца решил воспользоваться в своих целях.

От самого Сакандаги Длинное Перо узнал, что юноша по имени Нахма, носивший пояс Семи тотемов, посетил селения макуа, откуда ушел в компании вождей наррангасетов. Хотя последние это отрицали и говорили, что Нахму не видели, Миантиномо утверждал, что встретил Нахму в селении Сакандаги и разговаривал с ним.

Из-за этих и им подобных историй судьба Нахмы стала столь непонятной, что стало невозможно узнать, что же в действительности с ним произошло, и, наконец, друзья оплакали его, словно мертвого. Пока этот траур еще продолжался, появились слухи о том, что то ли Каноникус, то ли Миантномо, его приемный сын, наследуют власть Длинного Пера как Миротворца и правителя всех союзных племен Новой Англии.

Пока происходили все эти события, Нахма ничего не знал ни о них, ни о чем-то еще, потому что он лежал в горячке в хижине Кавераса, главного мастера-изготовителя стрел среди макуа. Когда его, почти мертвого, бросили в реку, чтобы он навсегда исчез с людских глаз, он оказался в зарослях камыша в том месте, где течение реки было слишком слабым, чтобы унести его. Там он пролежал несколько долгих ночных часов, наполовину в воде, наполовину над ней, пока стебли камыша шелестели над его головой. Ночные птицы порхали над ним, глядя на него удивленными глазами, а животные, приходившие на водопой, обнюхивали воздух и, учуяв его присутствие, в страхе убегали.

К утру признаки жизни медленно стали возвращаться в бесчувственный мозг и, повинуясь его командам, избитое тело стало, повинуясь его командам, делать слабые движения. При первых лучах солнца Нахма сел и с удивлением стал смотреть на окружавшие его зеленые стены. Кроме этого он бормотал, повторяя раз за разом три бессмысленных слова: «Хилио», «Сакре» и «Массасойт». Кроме этого, иных воспоминаний у него не осталось. Он не реагировал даже на веселые голоса, раздавшиеся рядом с тем местом, где он находился, и внимания его не привлек громкий плеск и шелест камышей, звучавших ближе и ближе, пока не приблизились вплотную к нему. Потом настала внезапная тишина, прерываемая только монотонным повторением слов «Хилио», Сакре», «Массасойт».

Приглушенное восклицание и возбужденный шепот говорили о том, что слова эти наконец достигли человеческих ушей, но слышавшие их колебались – страх в них боролся с любопытством. Минуту спустя камыши перед Нахмой бесшумно раздвинулись, и перед ним дюйм за дюймом появился нос медленно двигавшегося каноэ. Из него смотрело лицо молодой девушки, красивой и очаровательной; глаза ее от удивления стали большими, словно у антилопы. Когда она поймала взгляд раненого юноши, движение каноэ сразу прекратилось, а девушка замерла. Ее глаза тем временем ловили каждую деталь в его облике и то, в каком печальном положении он оказался. Он, казалось, ничего не видел, и все повторял слова, привлекшие ее внимание: «Хилио», «Сакре» и «Массасойт».

– Что там, сестра? Что ты видишь? – послышался испуганный шепот невидимого собеседника, сидевшего в дальнем конце каноэ; но та, застыв, не отвечала. – Аеана, – уже громче настаивал невидимый голос, – скажи скорее, что ты видишь. Я боюсь.

– Не вижу ничего, чего бы стоило бояться, Отшата, – ответила сидевшая на носу девушка. Это молодой человек, но он тяжело ранен и не осознает нашего присутствия. Можешь сама на него посмотреть.

С этими словами девушка, которую назвали Аеаной, развернула каноэ так, чтобы другая смогла увидеть Нахму.

– Несомненно, это человек хороший, – прошептала Отшата, – но почему он в таком ужасном положении? Давай поторопимся и сообщим об этом нашему отцу.

– Нет, – решительно ответила Аеана. – Мы, конечно, вернемся к отцу, и быстро, но этого юношу нужно взять с собой, иначе мы оставим его в опасности. Ты разве не видишь, что река потекла вспять и вода в ней поднимается? Если мы его оставим, он может умереть, потому что находится в таком состоянии, что не может о себе позаботиться. Не знаю, как мы положим его в каноэ, но, если это получится, мы отвезем его к Каверасу, нашему отцу.

Старшая, хоть и более робкая сестра вняла этим увещеваниям, но и без того Аеана подвела каноэ к тому месту, где продолжал сидеть раненый, безразличный к своей судьбе и к тому, что его окружало, продолжая повторять странные слова, застрявшие в его мозгу. Аеана поговорила с ним, но он не понимал, что она говорит. Она положила свою нежную ладонь на его предплечье и попыталась побудить его сесть в каноэ, но он оставался безразличным и неподвижным.

Наконец в отчаянии девушка произнесла одно из странных слов, которые он все время повторял – «Массасойт», и юноша посмотрел на нее, словно впервые осознав ее присутствие. Слабая улыбка мелькнула на его покрытом кровью лице, и он дернулся ей навстречу. В следующее мгновение он с некоторой ее помощью он смог забраться в каноэ и лег на дне, совершенно обессиленный, с закрытыми глазами, пока две девушки выводили его из зарослей камыша. Потом, взяв весла, они быстро погнали свой легкий челн вниз по реке к отцовской хижине.

Так дочери Кавераса, которых отец послал, чтобы они нарезали камышей, из стеблей которых делались легкие стрелы для охоты на птиц, вернулись без них, но привезли вместо этого раненого, находившегося в беспамятстве юношу.

Хотя старый мастер с первого взгляда понял, что молодой воин – не макуа, и вообще не ирокез, его понятия о гостеприимстве не позволили ему задавать какие-то вопросы, и он ни секунды не колебался, стоит ли помочь этому чужаку. Понадобились совместные усилия отца и дочерей, чтобы перенести Нахму из каноэ в хижину, и, когда тот наконец лежал внутри на импровизированной лежанке из веток, покрытых шкурами, он снова похож был на мертвого.

Глава VI

В хижине стрелодела

Хижина Кавераса, в которой жил только он сам и две его дочери, одиноко стояла на зеленой поляне в тени вязов на западном берегу величественного Шатемака. Рядом протекал ручей с кристально чистой водой, а недалеко были большие запасы материалов, служивших сырьем для старого стрелодела. Соседние холмы содержали огромное количество кремня, сланца, агатов и молочно-белого кварца, а стебли тростника и прямые побеги деревьев всегда были готовы для того, чтобы их пустили в работу. Олени, которыми были полны соседние леса, давали спинные жилы, которыми привязывались наконечники к древкам, а стаи птиц, которых на реке было множество, были источником перьев. В молодости Каверас был известным воином. Теперь он стал самым опытным стрелоделом в своем племени. Кроме этого, он был мистиком, пророком и одним из самых сведущих целителей, знающим лечебные свойства трав, корней, коры и листьев.

В этих двух своих ипостасях – стрелодела и целителя – Каверас всегда был востребован, и, хотя хижина его стояла в отдалении от ближайшего поселка его народа, было редкостью, когда туда никто не приходил. Молодые воины приходили, чтобы купить стрелы я бросить взгляд на его хорошеньких дочерей; те, кто старше, приходили обсудить свои серьезные вопросы, и множество людей разного возраста и пола приходили, чтобы вылечиться или воспользоваться его советами. Поскольку все они приходили не с пустыми руками, Каверас ни в чем недостатка не испытывал, и его кладовая всегда была полна дарами лесов и полей, для чего ни ему, ни его дочерям не приходилось прикладывать никаких усилий.

Эти последние поддерживали порядок в просторной хижине, разделенной на три комнаты, из которых только одна была доступна для посетителей, готовили еду и шили одежду с помощью ниток из жил и иголок из рыбьих гостей. В то же время они находили удовольствие в том, чтобы плавать по реке в каноэ из белой березовой коры, принесенной с далекого севера, и в уходе за своими любимцами – двумя ручными оленями и большой стаей выведенных в неволе диких уток. Помогали они отцу и в работе со стрелами, особенно в сборе материалов.

Этой жизнью – полной трудов, но бедной событиями – старшая сестра была вполне довольна, но Аеана всегда искала разнообразия и приключений. Теперь у нее было и то и другое, с появлением в ее хижине чужака – молодого, непонятно откуда появившегося, раненого, едва ли не на грани смерти, и говорившего на языке, который был совершенное незнаком даже ее мудрому отцу. Более того, ее интерес к нему непрерывно возрастал – разве это не она нашла его и спасла от неминуемой смерти?

Во время долгой болезни, последовавшей за его спасением, пока он лежал, безразличный ко всему окружающему, она часто с любопытством смотрела на его лицо, слушала три странных слова, которые он повторял, не говоря ничего иного, и думала, кем он мог быть. Она с нетерпением ждала, когда же он придет в себя, чтобы рассказать ей о себе – кто он такой, откуда пришел и как оказался в ситуации, которая едва не стала для него смертельной. Она хотела расспросить о нем их многочисленных посетителей, но отец строго сказал ей, что присутствие Нахмы в их хижине должно быть секретом для всех остальных. Каверас надеялся узнать что-то о нем из разговоров, но тут его постигло разочарование. Действительно, он слышал о таинственном исчезновении Нахмы, сына Длинного Пера, но когда речь заходила о его описании, данном Мианиномо, то оно совершенно не соответствовало облику его пациента, поэтому этих двух людей он никак связать не мог.

Отшанта испытывала не меньший, чем ее сестра, интерес к молодому чужаку, но по иной причине. Она считала его настоящим красавцем, на что Аеана внимания не обращала, и втайне наслаждалась возможностью нежно ухаживать за ним, пока он совершенно беспомощен. В ней проснулся материнский инстинкт, она находила удовольствие в этом самопожертвовании и назначила себя старшей нянькой раненого юноши.

Долгое время было неясно, оправится ли Нахма от своего ранения, но через некоторое время состояние его стало улучшаться. День, когда он впервые сам вышел из хижины на открытый воздух, стал праздником для маленького семейства, но он все же был омрачен. Хотя после долгой болезни он был очень слаб и истощен, выглядел он достаточно хорошо, что давало надежду на его скорое восстановление, но разум ум его оставался разумом ребенка. Он не мог говорить и ничего не мог вспомнить из своей прежней жизни, забыл даже язык, на котором говорил, и мог понимать всего несколько слов из языка ирокезов, которые смог усвоить. Поскольку имени своего он не мог назвать, они его стали называть «Массасойт» – словом, которое он часто произносил во время своей болезни, и это имя он принял с такой готовностью, словно носил его всегда.

Оправившись от ранения, он стал снова овладевать всем, что требовало памяти, и скоро оказалось, что он не утратил никаких навыков, требовавших силы и ловкости. Он мог метко стрелять из лука или метать копье, редко упускал самый слабый след, и показал себя весьма сведущим во всех ремеслах, которыми владеть должен был любой воин, таких как изготовление оружия или строительство каноэ. Скоро к нему вернулась и сила мышц – он стал даже сильнее, чем был до болезни, а быстрота его ног вызывала удивление у его друзей.

При всем этом Нахма очень вежливо и уважительно относился к старшим – черта, которая была очень хорошей в понятии Аеаны. Когда обнаружилась слабость его ума, эта девушка, обладавшая сильным характером, стала обращаться с ни, как с ребенком, веля ему отойти или подойти, принести или отнести, в зависимости от того, что было нужно, и таким образом приучила его исполнять все ее приказы. С другой стороны он смотрел на нее с восхищением и при каждой возможности старался снискать ее расположения. Все его охотничьи трофеи складывались к ее ногам лишь затем, чтобы быть с презрением отвергнутыми или быть отданными Отшате. В последней, между тем, молодой человек нашел друга, в котором его несчастье вызвало столь доброе отношение, что она относилась к нему с бесконечной добротой и нежностью. Он называл ее сестрой – словом, которым никогда не решался назвать Аеану, и все свои проблемы доверял ее доброжелательным ушам.

Однажды Нахма, усталый и разгоряченный, вернулся с охоты, которая продолжалась много часов, и преподнес Аеане благородного оленя. Не обратив внимания на это подарок, безразличная к его усталости, она велела ему принести воды из родника. Когда он с готовностью пошел выполнить это задание, она лишь скривила губы, а когда он вернулся, принеся тяжелый глиняный кувшин с водой, и поставил его перед ней, она просто толкнула его, так что он упал и все его содержимое пролилось. При этом она полным презрения голосом произнесла лишь слово «скво» и ушла в хижину, оставив его в полном недоумении о очень опечаленного.

Медленно дойдя до реки, он нашел там Отшату, сидевшую в тенистом укрытии и расшивавшую мокасин разноцветными иглами дикобраза.

– Сестра моя, почему Аеана так ненавидит меня? – печально спросил он, присев на траву рядом с ней.

– Она не ненавидит тебя, брат мой, – ответила та, прерывая работу, чтобы взглянуть на него.

– Но это так. Каждым словом, каждым действием она показывает мне свою неприязнь, – возразил Нахма с горечью. – Она была бы рада никогда больше меня не видеть, и лучше мне уйти, чтобы не огорчать ее своим присутствием.

– Никогда такого не говори! – воскликнула Отшата. – куда ты пойдешь, и что мы будем делать без нашего охотника? Если Аеана ведет себя так, что тебе это кажется неприятным, то лишь для того, чтобы пробудить в тебе дух воина. Ей не нравится, что тот, кто должен быть воином, покорно служит ей. Она должна побудить тебя на мужские поступки, и хочет, чтобы ты вспомнил свое прошлое. Можешь ли ты не делать этого и хорошенько подумать над еще одной вещью? Кто твой отец? Кто нанес тебе удар, который едва не стал смертельным? Какой народ ты можешь назвать своим? Это саканаги с юга, или онейда с запада, или ты был рожден среди рыбоедов, живущих в стране, где восходит солнце? Я не стану спрашивать тебя, течет ли в твоих жилах кровь гуронов, потому что, несмотря на твои мокасины, я поняла, что ты не принадлежишь к этому презренному племени.

При этих словах Отшата вспомнила, что, когда его, раненого, нашли на берегу реки, на ногах у него были изготовленные гуронами мокасины, которые ему дали в селении Мира, чтобы заменить изношенные во время путешествия; но об этом он ничего не мог сказать.

– Я попытаюсь вспомнить, – решительно сказал юноша. – Днем и ночью, когда я сплю или хожу, я думаю, пока голова моя, как мне кажется, вот-вот взорвется, но все бесполезно. Единственная моя жизнь, которая мне знакома – это жизнь здесь, и, если у меня будет иная, то она уйдет от меня, словно ночной кошмар. Так что мне следует уйти, и, если эти гуроны твои враги и враги Аеаны, то я сражусь с ними, чтобы она не могла больше презирать или ненавидеть меня.

– Нет, нет! – воскликнула Отшата. – Не думай о тропе войны, брат мой. Эти гуроны очень сильны и жестоки. К тому же они столь хитры, что только самый мудрый и опытный воин может надеяться на успех в столкновении с ними. Тебя они быстро убьют, или, что еще хуже, они смогут воспользоваться твоим неведением, чтобы заставить тебя стать членом их племени и принять участие в их злодеяниях.

Тут беседа была прервана криком Кавераса, велевшим Массасойту быстрее к нему прийти.

Если во время болезни было относительно легко скрывать присутствие чужака в хижине Кавераса, то, когда он выздоровел, это стало невозможным, потому что теперь он бродил где хотел. Таким образом, известие о таинственном юноше, который не помнит своего прошлого, разнеслось по окрестностям, и многие, влекомые любопытством, приходили посмотреть на него. Жертва этих разговоров так их боялся, что, ради того, чтобы их избежать, проводил как можно больше временя в дальних лесах. Теперь же его подловили и, подойдя к хижине, следуя на некотором расстоянии от Отшаты, он увидел вождя, который с любопытством смотрел на него, сидя на шкуре рядом с Каверасом. За ними стояла группа воинов. Когда Нахма подошел ближе, все взгляды устремились на него, но ни одного слова не было произнесено, пока он не остановился в нескольких шагах от своего хозяина.

Глава VII

Нахма присоединяется к военному отряду

– Массасойт, – сказал Каверас, когда молодой человек вопросительно посмотрел на него, – я хотел бы получить перья ке-неу, большого орла, чтобы изготовить военный щит. Он вон там, ждет приглашения прийти к нам. Можешь ли ты его позвать?

С этими словами говоривший указал наверх, где кружился золотистый орел, привлеченный приманкой в виде куска сырого мяса, лежавшего недалеко от хижины.

Бросив взгляд в указанном направлении, Нахма зашел в хижину, откуда быстро вышел, неся с собой лук и три стрелы. Он снова встал перед Каверасом и, несколько секунд постояв неподвижно, внимательно глядя на кружащегося орла, который стал медленно спускаться. Одна стрела лежала на тетиве, а две другие были воткнуты в землю перед ним. Внезапно юноша поднял свое оружие и выпустил оперенную стрелу. Потом он выстрелил еще дважды, с такой скоростью, что третья стрела сорвалась с тетивы прежде, чем первая достигла цели. Под удивленные крики пораженных зрителей большая птица, получившая смертельную рану, медленно опустилась на землю, слабо подергивая крыльями.

– Принеси ее, – сказал сашем, обращаясь к кому-то стоявшему у него за спиной, и каждый, решив, что приказ относится именно к нему, бросились бежать за трофеем.

– Принеси ее ты, – сказал Каверас Нахме.

Молодой стрелок рванулся вперед с такой удивительной скоростью, что, хотя остальные уже убежали довольно далеко, он обогнал их и первым был у цели. Когда он нес мертвую птицу, остальные уступили ему дорогу, и никто даже не попробовал отобрать у него приз, дважды им заслуженный. Когда он положил орла у ног Кавераса, все увидели, что птицу пронзили три стрелы.

– Юноша заслужил, чтобы его называли Острым Глазом, Быстрой Рукой и Быстрой Ногой, – объявил сашем, который был никем иным, как Сакандагой – потому что во всем этом он превосходит лучших моих воинов. До этого дня я не верил тому, что о нем говорят; теперь же я вижу, что рассказчики все это скорее преуменьшали. Если он столь же бесстрашен, как и быстр, то должен стать лучшим воином Что ты на это скажешь, Массасойт? Пойдешь ли ты со мной и моими молодыми воинами сражаться с гуронами, которые, как я услышал, вышли на тропу войны против нас?

Минуту юноша колебался. Он глянул на старого стрелодела, но тот был неподвижен и ничем не выражал своего отношения. Потом он посмотрел на Отшату, лицо которой выражало отчаяние, и которая жестами умоляла его отказаться от этого предложения. Наконец он повернулся к Аеане, которая неподвижно стояла, отведя глаза, но ее лицо и поза говорили яснее слов: «Он просто скво и никогда не осмелится ступить на тропу войны».

В это мгновение Нахма принял решение, и он так ответил Сакандаге:

– У меня нет опыта военной тропы, и я не знаю ни об одном народе, кроме этого, народа моего отца и моих сестер. Если эти гуроны – враги Кавераса и его дочерей, то я с радостью пойду с тобой, чтобы сражаться с ними.

– Это хорошо, – ответил Сакандага, очень довольный тем, что смог получить столь многообещающего воина. Провели эту ночь с моими молодыми воинами, которые научат тебя многоим полезным вещам, и утром мы выходит.

Несколько часов спустя, когда лагерные костры стали гаснуть и лежавшие вокруг них уснули, два человека тихо вышли из хижины Кавераса и направились к укромному местечку на речном берегу, где, как они надеялись, смогут обсудить важные вопросы, не будучи подслушанными. Это были Сакандага и старый стрелодел, и, когда они пришли на это место, последний нарушил молчание:

– Прошло много дней с тех пор, как я узнал, что Сакандага решил оказать мне честь, посетив мою бедную хижину. Узнал я и о том, что его интересует, хотя он никому этого не говорил.

– Много ли есть таких вещей? – спросил тот.

– Сны приходят ко всем, но лишь немногим дана сила понять их, – ответил Каверас. – Многие сны видны, пока человек спит, и забываются сразу после пробуждения. Некоторые вспоминают их и понапрасну пытаются понять их значение; но с Каверасом сны говорят на языке, который понятен ему так же хорошо, как следы в лесу или голоса птиц, живущих на ветках деревьев.

– Это я и услышал, и по этой причине я здесь, – сказал Сакандага. – Теперь скажи мне, в чем мое желание и сбудется ли оно.

– Гуроны, как слышно ступили на тропу войны, ведущую в землю ирокезов, и желание твое – как можно быстрее выступить против них, чтобы застать их врасплох и разбить на их земле. Потом ты хочешь пройти по их поселениям и уничтожить их, чтобы сила наших врагов была уничтожена навсегда.

– Это действительно то, о чем я все время думаю, но всегда втайне, и то, что брату моему это известно, доказывает, что я не ошибся, придя к нему за советом, – сказал Сакандага. – Так что же теперь будет, Каверас – увенчается ли мой план успехом и избавимся ли мы наконец от волков, вой которых так долго беспокоит наши уши?

Пророк долго колебался, прежде чем дать ответ, Потом он с печалью ответил:

– Иногда картины, которые приходят во сне, столь многочисленны и так быстро сменяют друг друга, что трудно бывает отделить одну от другой, как трудно понять слова одного человека, когда говорят многие. Я видел битву. В ней участвовали макуа и гуроны. Макуа преследовали врагов и убивали их. Было утро, светило солнце. Видел я и другую битву, в которой гуроны одолели макуа и взяли много пленных. Там были громы и молнии, убившие многих. Какая из них истинная, я не знаю, поэтому не могу дать совет моему брату.

– Тогда я растолкую их и объясню тебе, что они значат, – объявил Сакандага. – Оба они истинные, и вот их значение. Я и мои молодые воины выйдем на тропу войны против собак-гуронов и наверняка одолеем их. Если это будет ясным утром, когда не видно будет никаких признаков грозы, мы одолеем и сотрем их с лица земли. Если мы встретим их утром и не станем нападать на них до полудня, Великий Дух рассердится и нашлет огненные стрелы, которые уничтожат нас. Это хорошо, брат мой. Я буду помнить о том, что нужно искать встречи с врагами ясным утром и избегать их в грозу. Теперь я хочу задать тебе еще один вопрос. Что говорят твои сны о молодом воине, которого называют Массасойтом?

– Только то, – ответил Каверас, – что он – сын вождя, и сам станет предводителем, превосходящим мудростью и властью своего отца.

– Но кто его отец?

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом