Лев Аскеров "С миссией в ад"

– Против церкви – да! – согласился узник. – Но не против Бога. Господь учит жизнью, а церковники – словом. А слово – от лукавого. Оно лишь отражение образа правды. Но не правда!.. Ибо кто кроме Него может судить?! Кто кроме Него может сказать ее?!.. Никто!.. Понтифика устраивают догмы невежд. Понтифику претит наука. Хотя наука – одна из дорог к Господу нашему…

– Папа – наместник Бога на земле! – перебивает еретика дознаватель.

– Брось, Джузи! – отмахнулся Ноланец. – Подумай, веришь ли ты в Божье рукоположение на это ничтожество?!

– Замолчи, Джорди! – кричит Джузеппе, – Ты свихнулся от книжных наук…

Ноланец громко, по деревянному хохочет.

– А знаешь что сказал настоящий Наместник, которого мы называем Спасителем?.. Он сказал слова от Господа нашего, вдохнувшего в души людские жизнь. И были они такими…

Хотя нотарий сидел далеко от двух спорящих между собой братьев, он отчетливо представил себе, как Ноланец, прикрыв глаза, и, приложив дрожащие персты ко лбу, напрягая память, говорит:

« Отпуская каждому меру своего времени, даю ощущение самих себя и всего, что окружает вас. Но не даю понимание самих себя и всего созданного Мною. Ищите себя. И вы придете ко Мне.»

– Ересь!… Ересь!…– взвился дознаватель.

Ноланец, однако, пропуская мимо ушей, напитанные ужасом возгласы брата, продолжал:

– Это сказал настоящий Наместник. И он есть. И рукоположен он Господом нашим… Со дня жития нашего.

– Страшна твоя ересь, брат! Ты богоотступник, потому что не веришь в святое писание, – в смятении лепечет Джузеппе.

– Что такое вера, Джузи?.. Она проста как вода. Как воздух. И покоится она на двух вещах. Первое – «Бог есть!» Второе – «Есть Божий суд!» А когда начинают объяснять каков наш Бог и чему Он нас учит… Тут уже религия. Она от лукавых святош… Да будет тебе известно, что идолы, сотворенные нами – Папы, дожи, короли и смутьяны – мечтают, чтобы их паства и подданные думали одинаково. Так, как хочется им.

Ноланец перевел дух.

– Эти слова, кстати, принадлежат не мне, а Часовщику, Часовщику мира земного…

– Ты с ума сошел, Джорди… Опять Часовщик!.. Сатана, что ли?!…

– Нет сатаны, брат мой возлюбленный, – тихо, с терпеливостью мудрого учителя проговорил он и также негромко, вкладывая в каждое слово могучую силу внушения, продолжил:

– Над всем сущим – один Всевышний. Я это знаю потому, что все это видел. И потому, что прожил не одну жизнь… Это говорю я, твой брат – Джордано Бруно из Нолы…

– Знаю…– начал было Джузеппе, но властный голос Ноланца осадил его.

– Не перебивай! Я разговариваю не с тобой. Я говорю Слушающему нас… Ты сейчас уйдешь, юноша. У тебя будут мои бумаги. Сохрани и донеси их…

– Джорди! Джорди!… Что с тобой? Мы с тобой здесь одни, – бросившись к узнику, стал успокаивать его Джузеппе.

– Нет, не одни, – отбиваясь от крепких рук брата, выдохнул Ноланец.

«Неужели,– подумал нотарий, – там еще кто есть?» И в это время он услышал, как кто-то с вороватой осторожностью открывал наружную дверь, которую он непредусмотрительно оставил не запертой. В приоткрытую щель просунулась острая рожица Паскуале.

– Закройте дверь, Паскуале! – потребовал он. – Вы мешаете мне.

А горбун, словно не слыша, шел уже по коридору, приближаясь к «сучьей комнате». Он шаркал кривыми ногами и вертел лисьим носом. Нет. Его сюда ни в коем случае допускать было нельзя. Тополино быстро собрав бумаги, вышел навстречу горбуну.

– Я писал секретные допросные листы прокуратора Вазари. Мне придется доложить ему, что вы помешали… Вам хотелось в них заглянуть? – прижимая к себе бумаги, он гордо продефилировал мимо канцелярщика.

Удар был что надо. Горбун вздрогнул и собачкой засеменил за нотарием.

– Доменико, ну что ты?… Я хотел просто проверить… Может кто посторонний…

– Ах, проверить?! – не дав договорить, перебил его Тополино. – Ты, стало быть, получил такое право?

Канцелярщик, от страха быть неправильно понятым, аж, задохнулся. А уже на улице, не давая прохода нотарию, умолял ничего не рассказывать прокуратору Вазари. Уже входя в судейские апартаменты, Тополино, наконец, «сжалился» над калекой.

– Хорошо. Ничего не скажу. Только когда тебя просят выйти… Тем более нотарий… Изволь слушать, – не без назидательных ноток, изрёк Доменико.

Благодарный Паскуале по-собачьи лизнул нотарию руку и еще какое-то время, назойливо поскуливая, продолжал юлить у его ног.

Как он исчез, Доменико не заметил. Его, собственно, это не интересовало. Его занимало совсем другое. Кто, помимо него, мог там, в лекарской, находиться? Кто-то третий? Откуда он мог взяться?.. Будь он там, дознаватель, который пришел раньше, заметил бы его. Да и, судя по всему, Ноланец тоже не видел его. Он не стал бы говорить о нем, как о «Слушающем». Хотя именно он, Бруно, назвал того неизвестного «юношей».

Сомнения истерзали нотария. Не давали сосредоточиться. Перо висело над бумагой так и не коснувшись ее. Нервно отодвинув ворох листов в сторону, Доменико вышел в холодный холл. Не помогло. Неотвязно, как назойливая муха, вертелось одно и то же: «Кто?»

Прислонившись к одной из колонн, Доменико попытался восстановить в памяти все детали происшедшего… Уличная дверь в лекарскую была заперта… Он вставил ключ… А отпирал ли?.. Нотарий зажмурился, чтобы вызвать в себе реальную картину того момента… И в это самое время кто-то, тяжело ступая, поравнялся с колонной, за которой стоял Тополино, и, скрежеща зубами, явственно пробормотал: «Какой «сукин сын»? »

То был дознаватель Джузеппе. По-бычьи вперившись в двери судейского зала, костолом шел на них, выцеживая одно и то же: «Какой «сукин сын»?». Нотарий слышал эту грозную фразу так же ясно, как и свое оборвавшееся от страха сердце. И он понял: Джузеппе ищет здесь монахов, распоряжавшихся подслушивающими комнатами. Именно их. Потому что Доменико сейчас только с ужасом вспомнил, что в спешке забыл запереть дверь «сучьей»… А главное, понял другое. Кроме него, нотария Тополино, в лекарской никого не было. Знать, речь шла о нем. И именно к нему обращался с просьбой знаменитый Джордано Бруно из Нолы.

Позже Тополино ловил на себе испытующие взгляды Джузеппе. Страшны были глаза его. Конечно же, он отыскал дежурившего в тот день монаха…

7.

Старательно, с каллиграфической искусностью, нотарий выписал последнюю строчку приговора:

«По возможности милосердно и без пролития крови».

« Вот и всё, – сказал он себе. – Завтра пылать костру», – и с невероятным усилием, словно поднимая увязшую в грязи повозку, выпрямил спину. Потом снова, обмакнув перо и, не меняя позы, с тем же тщанием вывел:

«Прокуратор Святой Инквизиции, Его Преосвященство епископ Себастьяно Вазари»

До приема кардиналом Беллармино времени оставалось немного, но достаточно для того, чтобы дать на подпись набело переписанный приговор.

– Паскуале, я к епископу. Скоро буду, – отодвигая стул, сказал он.

Вазари нотария не задержал. Бегло пробежав по написанному, он похвалил Доменико за аккуратность и расписался.

– Возьми! – не притрагиваясь к приговору, потребовал он. – Отдашь кардиналу Беллармино.

Тополино кивнул. Но не уходил. Вазари собирался было что-то сказать ему, но, видимо, раздумал.

– Все! – наконец, проговорил он. – Ступай с Богом, сын мой.

Доменико поспешил в судейскую. Входить не стал. Раздвинув портьеру, он крикнул:

– Паскуале! Пора!

Кардинал принял их тотчас же. Он долго, не поднимая головы, молчал. Беллармино целиком был поглощен чтением. Его пальцы нервно теребили розовую ленту, которой были повязаны рукописи Ноланца. Дочитав, кардинал по-сонному, медленно, положил скомканную им ленту на лежавшие перед ним листы.

– Да-а-а, – многозначительно протянул он и лишь после этого поднял на переминавшихся у его стола людей отсутствующий взгляд.

Глаза его были не здесь. Их куда-то в глухую глубину унесли непрошенные мысли.

– Принес?! – как невпопад спросил кардинал.

Тополино сообразил: вопрос к нему.

– Да, Ваше высокопреосвященство! – доложил нотарий.

– Вазари подписал?

Нотарий кивнул и, сделав несколько шагов вперед, положил перед ним лист с текстом приговора. Посмотрев на росчерк, Беллармино загадочно ухмыльнулся и не без потаенного умысла процедил:

– По поручению Его Святейшества, я его утверждаю…

И обмакнув в чернильницу перо, сверху, размашисто и наискосок, уверенно написал:

«Утверждаю! Его высокопреосвященство, кардинал Роберто Беллармино.»

И в этот момент звонарь церкви Санта Мария-Сопра-Минерва шесть раз бухнул по колоколу.

– Шесть часов вечера, 16 февраля 1600 года от Рождества Христова, – бурча себе под нос, дописал он под своей подписью.

Отложив роковой вердикт в сторону, Беллармино стал собирать в стопку, разбросанные по столу страницы рукописи обреченного еретика.

– Помочь, Ваше Высокопреосвященство? – вызвался нотарий.

– Нет! – коротко бросил кардинал.

А ему, Доменико, так хотелось взять их в руки, и, хотя бы мельком, посмотреть в них. Теперь он их никогда не увидит. И те слова Ноланца: «У тебя, парень, будут мои бумаги» – ему, скорее всего, померещились. А они всё также лежали под властной и холёной ладонью кардинала… Вот он их снова обвязывает лентой. Причем туго, изо всех сил, словно стягивает ею кому-то горло. Хотя почему «кому-то»? Конечно же, Ноланцу.

– Паскуале! – зовет кардинал. – Подойди!… Возьми!.. В них жуткая ересь. Завтра ты лично бросишь их к безбожнику в костер…

– Есть, Ваше Высокопреосвященство!

Строго буравя канцелярщика, он добавляет:

– Я тебе доверяю, Паскуале. Ты преданный и честный христианин. Мы ценим тебя… Поэтому требую, чтобы ни один листик отсюда не пропал. Ни одна живая душа к ним не должна прикоснуться.

– Есть Ваше Высокопреосвященство! – выпучив глаза, прохрипел растроганный горбун.

– Последним их читателем должен стать огонь… На, возьми!

Паскуале перекрестился…

Теперь попробуй забери их у горбуна? Умрет – не отдаст. Нет, завладеть ими сегодня не удастся. А завтра будет поздно… И все-таки одна, но слабая надежда оставалась. Во время казни. Прямо из огня. Без помощника тут, однако, никак не выйдет. И такой,– промелькнуло в голове нотария,– есть. Лишь бы он согласился.

«Надо говорить с Джузеппе Кордини. Если, – думал Тополино, – мне ничего не показалось и в «сучьей комнате» я слышал то, что слышал – значит он откликнется».

Тополино оббегал всю тюрьму. Облазил всё здание суда. Все было напрасно. Дознавателя он так и не нашел. Джузеппе провалился словно сквозь землю. Правда, один из стражников, охранявших осужденных на смерть, сказал, что Джузеппе, сопроводив Ноланца в камеру, ушел пить. За дознавателем водилась слабость к возлияниям. И обильным. Пьяным, правда, никто и никогда его не видел. Зато все знали – что он пьет, сколько и где?

– Если он тебе так нужен, беги в таверну «Морская качка», – посоветовал стражник. – Он там загружает свой трюм.

Тополино бросился к выходу. У самых ворот его остановили. Срочно требовал к себе епископ Вазари. Пришлось возвращаться

8.

– За стол! – завидев нотария, властно крикнул прокуратор. – Его Святейшеству сию минуту из сегодняшнего допроса следует выписать несколько ответов Ноланца.

Тополино вмиг понял в чем дело. Понтифику потребовались ответы осужденного на вопросы, которые ставил лично он. Естественно, задавали вопросы судьи, а предлагал их сам папа. Такое в практике нотария случалось много раз.

– Готов? – спросил Вазари.

Тополино кивнул.

– Отлично! Пиши! Я буду диктовать. Итак… Был спрошен:

Обсуждал ли публично или частным образом в своих чтениях положения, противоречащие и враждебные католической вере и установлениям Римской церкви?

Ответил:

В целом мои взгляды следующие. Существует бесконечная Вселенная, созданная бесконечным божественным могуществом.

Я провозглашаю существование бесчисленных отдельных миров, подобных миру этой Земли. Вместе с Пифагором я считаю ее светилом, подобным луне, другим планетам, другим звездам, число которых бесконечно. Все эти небесные тела составляют бесчисленные миры. Они образуют бесконечную Вселенную в бесконечном пространстве, в котором находятся бесчисленные миры… Отсюда косвенным образом вытекает отрицание истины, основанной на вере.

Итак, косвенно я выступал против установлений святой Римской церкви, но я не учил тому, что противоречит божественности миров и земной жизни…

Был спрошен:

Высказывал ли взгляд, что апостолы обращали народы проповедью и примерами к доброй жизни, а теперь, говорят, что против тех, кто не желает быть католиком, надо проявлять жестокость, и применяют к ним не любовь, а насилие?

Ответил:

Правильно следующее. Насколько припоминаю, я говорил, что апостолы сделали гораздо больше своею проповедью, добрыми делами, чем можно сделать насилием, как поступают в настоящее время. Я не отвергал разного рода лекарственных средств, применяемых святой католической церковью против еретиков и дурных христиан. В своей книге, в частности, я говорил, что этим методом необходимо искоренять тех, кто под предлогом реформы отказывается от добрых дел… Однако, повторю: апостолы гораздо больше сделали своими проповедями доброй жизнью, примерами и чудесами, чем можно достигнуть посредством насилий над теми, кто не желает быть католиком…