Бак сам торжествующим хлюпаньем возвестит об окончании его опорожнения.
И еще разок все то же самое для второго бака.
Почему я раньше не решился включить радио в чужом? Ну я же член экипажа, мне можно. Хотя бы на стоянке в отсутствие водителя. Никому не помешает. Стало гораздо приятнее ждать турка в компании с веселыми диджеями. А когда я нашел радиостанцию для детей, где рассказывали сказки, стало совсем хорошо. Уютно и тепло. Совсем не хотелось домой или куда-то еще. Было даже жаль покинуть этот волшебное временное пристанище, убрать шланг и отправляться куда-то дальше.
Турок всю дорогу молотил языком без умолку. Рассказывал про троюродного брата.
Знаешь, говорит, моего брата? Нет, не знаю, брат, твоего брата. Этот брат такой, говорит, добрый человек – всё спросит, как сам, брат, как дела, как семья. Все сам расскажет, как сам, как семья, что сказали друзья, что сказали родственники, что соседи делают, понимаешь? Какой разговор, брат, без чая? Чай нальет и снова: что там, у соседей, что на родине делается, ах-ах-ах. Что в мире творится, брат. Американцы совсем с ума сошли. Нельзя так жить, брат. Когда женишься, будет пытать. Когда внуков принесешь отцу? Грузовик, говорит, совсем худой, весь в дырках, в ржавчине. Это мой-то грузовик! Турок даже ударил обеими ладонями по рулю. Мой грузовик, брат, весь мир перевезет, а потом обратно увезет еще! Так-то! Брат, говорит, работает в аэропорту, обещал мне поправить здоровье грузовику. Есть у брата чудодейственная клейкая лента – скотч – прилипает навсегда, все трещины заклеить можно, все неисправности лечить. Специальный скотч для самолетов. Если крыло самолета отвалилось, то этим скотчем примотаешь – и летай. Отвалилась турбина – в два слоя только ленту намотай – и летай. Вот такая чудо-лента! Оклеишь по углам весь фургон, говорит брат, будет прочно, не будет протекать. Да еще видно будет издалека. Что за сумасшедшие гоняют по дорогам как попало! Вот они-то будут лучше видеть грузовик – красными лентами вокруг будет оклеен. Будут уважать грузовик, будут уважать рабочего человека, уважать аккуратного водителя, который бережет свой грузовик. Видно будет за несколько километров – хороший яркий красный цвет.
Такая хорошая клейкая лента, словом, что ни собака не оторвет, ни крокодил не отгрызет. Специальная авиационная. А брату обычную серую ленту отдадим. Самолёт не упадет. Меня, конечно, посетили некоторые сомнения, что для приклейки отвалившейся турбины обратно к самолету сгодится обычный серый скотч. Но я успокоил себя тем, что наверняка от одного-двух рулонов клейкой ленты авиакомпании не убудет. И вообще, безопасность авиаперевозок обеспечивается не только лентой, но и контролем настоящих специалистов, соображающих в ремонте авиационной техники. А не этими «брат-брат».
Турок остановил грузовик как раз около дыры в заборе, заботливо прикрытой листом шифера. Грузовик еще более надежно прикрыл от ненужных глаз проникновение за забор. Я рассчитывал хотя бы немного отдохнуть от рассказа о брате, но турок вдруг попросил меня слазить за забор вместо себя.
Понимаешь, говорит, секундное дело – взял скотч, поклон передал и вернулся. А если бы турок пошел к брату сам, то одному Аллаху известно, сколько часов продлилась бы встреча. Чай, расспросы, вот это все. Отказываться вообще невежливо. Обида будет на несколько поколений. Ой, да ладно, брат, я схожу. Моя работа, любая, в том числе, доставка мелких предметов, оплачивается более чем прилично.
Откинув шифер, я проник за забор. От неофициального входа вела вполне себе магистральная тропинка. От забора, в обход небольшого здания без окон к одинокой двери в очень большое белое здание. Шум от двигателей самолетов, который был вполне терпимым адски громким шипением и свистом сменился вытряхивающим душу грохотом, сквозь который было слышно только стук моего сердца.
Служебное помещение. Вход только для авторизованного персонала. А я авторизованный, но временно, по поручению брата. У двери стояло нечто вроде большой консервной банки, полное окурков. И курение в неположенных местах, наверняка строго запрещено. Безопасность прежде всего. Нарушители должны быть расстреляны, но пока пусть работают. Не похоже, что дверь эту закрывают. Она выглядит слишком незакрытой. От двери в бесконечную даль стены вела огромная стилизованная под изображения молний надпись, нанесенная краской из пульверизатора и после закрашенная белым. «Содом». Вот же, прелестное местечко, подумалось мне.
Я дернул ручку, и дверь легко распахнулась, как будто кто-то мне помогал. За дверью стоял человек. В ядовито-желтом жилете со светящимися белыми полосками и шерстяной вязаной шапке. На мой вопросительный взгляд, человек ответил, отпихнув меня, выйдя из двери и крикнув прямо в моей ухо: «где жилет, мать твою?». Я прошел внутрь и, не оборачиваясь, показал ладонью, мол, сейчас все будет, проблему решу. И жилет будет, и вообще все будет хорошо. Моя уверенность явно удовлетворила «коллегу по цеху». В помещении, куда я попал, стояли какие-то тележки с подъемниками типа люлек. Я догадался, что это некие приспособления для работы на высоте. Тут же стояли пластиковые кубы с какими-то жидкостями, ручные тележки, погрузчики и еще несколько силуэтов прицепов, какой-то колесной техники. Потолок был так высоко, что тонул во мгле. Меня интересовала только одна приоткрытая дверь, из которой лился в ангар теплый желтый свет.
Там наверняка и находится брат. Или те, кто знает брата.
Оказалось даже лучше, чем я себе представлял. Грохот самолетных двигателей становился все громче. Мне даже стало труднее идти, будто я продирался через все эти децибелы.
В небольшой комнате, еще более уменьшенную несколькими двухстворчатыми шкафами с какими-то буквами и цифрами на дверях, на очень большом столе стояла металлическая настольная лампа, разложены несколько документов и журналов некоего учета, пухлые от использования, исписанные синими чернилами. В графах стояли подписи многих людей. У стола стояло два стула. На одном висел желтый жилет со светоотражающими полосками и надписями «персонал международного аэропорта». На столе было главное – моток ослепительно красной клейкой ленты.
Я положил серый скотч рядом, красный засунул под куртку. Мгновение подумав, накинул и жилет. Никаких имен, фамилий или даже номеров на нем не было. Значит, будет мой. А с братом турка, очевидно, тоже турком, мы поговорим потом. И чаю попьем. С чем там у них принято вприкуску. С кебабом? Что еще из турецкой еды я знаю? Соус из йогурта с чесноком? Как он там назывался? К чаю, он в любом случае не подходит.
Будучи занятым мыслями о турецких лакомствах к чаю, я быстро вернулся к забору. Снял жилет и, вылезая за забор, победно поднял вверх вызывающе красную добычу.
Водитель вместо ответа завел двигатель, и, только я плюхнулся на сидение рядом, рванул грузовик с места. Шум самолетов ослабил хватку, и даже стали слышны крики ворон: «Карьера! Красавчик!».
Дальше было совсем грустно. Две паллеты мешков с цементом. Две тонны цемента.
Фургон турка изнутри, этот просвечивающий белый винил на раме от бортов почему-то выглядел брошенным цирком с дощатой ареной.
Когда цемент грузили у какого-то склада желтым погрузчиком прямо в наш фургон, он уже выглядел тоскливо и безрадостно. С каждым километром, отдалявшим цемент от склада, погода становилась все хуже – поднимался ветер, перемешивая мелкий дождь с облаками падающих листьев. Сумерки гнались за нами, окрашивая все вокруг в сиреневую серость.
Мы остановились возле входа в подвал многоэтажного жилого дома. Узкая бетонная лестница в темное подземелье. Незакрытая железная дверь. Зачем там цемент, в этом подвале?
Турок объяснил, что подвал будет ремонтировать его компания. Хороший заказ, но никто не хочет возиться в грязи в подвале. А мы (он хлопнул ладонью по своей груди в кожаной куртке) все сделаем как надо.
От этого мне стало прямо невыносимо грустно. И даже не маячившая впереди перспектива возиться с грязью в подвале меня так обескуражила. Даже не предстоящая разгрузка тяжелых и пыльных мешков, из которых один да рассыплется под ноги. А какая-то предопределенность будущего – грузовик, подвал, цемент, опять грузовик. Не большая сцена, цветы и успех. Не аплодисменты и слезы поклонниц, а грузовик и цемент.
Какая-то невыносимо однородная серая стена тумана заволокла все небо над городом и мою будущую жизнь. Еще несколько минут назад вся последовательность мелких не очень ярких, но разных цветных событий казалась россыпью детского конструктора, оставляющего шанс собрать детали в нечто цельное и монументальное. Сейчас же все будущее и настоящее залило мутным, цвета плесени киселем. Я еще пытаюсь нащупать на дне какую-то приятную дорожку к свету, но под ногами только бесконечные мешки с цементом.
Тем временем мешки в моих грубых объятиях перемещались в подвал. Подвал не содержал ни намека на появление здесь человека. Абсолютно пустая последовательность бетонных отсеков высотой ровно на сантиметр больше моего роста. Ровный слой лунной пыли под ногами. Несколько потоков света, льющихся из маленьких отверстий под потолком. Несколько плотно покрытых грязью лампочек накаливания, едва подсвечивающих путь. Запах заброшенности и безлюдности. Где-то за стенами шумели трубы.
Турок не терял времени. В ближайших мусорных контейнерах он нашел впечатляющее количество грязных старых тряпок, не вызывающих желания прикасаться.
Не забыл он и о хлебе насущном. В каких-то ближайших лавках турок приобрел какую-то выпечку с острой мясной начинкой, какие-то молочные напитки для себя и пива для меня.
Неожиданно быстро мешки закончились и всей компанией разлеглись в дальнем и темном углу подвала. Турок объяснил мне, что работа начнется прямо завтра, а пока материал надо спрятать и замаскировать, чтобы не украли. Под слоем грязных тряпок цемент и вовсе выглядел как гора мусора. Как лежбище бродяг.
Картину я дополнил бутылками из-под пива и прозрачными от жира обертками еды.
Бродяги выспались, позавтракали своей бродяжьей мерзостью и пошли на помойку охотиться на ценные вещи. Я остался очень доволен своей творческой работой.
День оставил о себе память усталостью, недосказанностью, нереализованностью каких-то желаний, пустотой, холодными осадками за шиворотом.
Сегодня кто-то сказал мне о том,
Что видел где-то за поворотом.
Я не поверил и сказал, что чушь.
И дождь пролился из свинцовых туч.
В течение ночи (кто-то из нас – В течение дня)
Дрожит от вожделения.
А завтра все дальше будет вчера.
Меня сжирает меланхолия.
6 (читаю книгу)…
18 марта
Отец сегодня поранил руку, когда мы вместе с ним вешали солнцезащитный козырек над витриной нашего магазинчика. Магазинчик совсем небольшой, но отец содержит его в идеальном состоянии. Кирпичи уже покрашены в ярко-оранжевый цвет, дверь – в зеленый. Зеленый же тент ждал своего часа быть натянутым на козырек. Козырек нужен для того, чтобы товары в витрине не выцветали.
Вся наша семья зависит от семейного бизнеса. Первый этаж дома – магазин, торговый зал и склад товаров. Мама или стоит за прилавком, либо у плиты. Я подменяю ее, когда только возможно. Я также помогаю вести учет товаров и вычисляю налоги. Заполняю разные бумаги, обычно по прошлогодним образцам.
Каждый год отец долго колдует над композицией на витрине. Нужно чтобы ничто не было забыто, ничто не довлело над остальной композицией, не выделялось, притом, что товары довольно разные:
Венки и композиции из сухоцветов, которые собирают девчонки с соседней улицы и сдают отцу на вес, а он с матерью долго собирает из них венки и букеты. Их не очень хорошо покупают, потому что боятся не довезти до дома, несмотря на все ухищрения отца – специальные коробки на манер шляпных. Отец очень (зачеркнуто) расстраивается, когда ему кто-нибудь или что-нибудь напоминает об этом. В тот день, когда отец зимой раскладывает заготовки коробок и склеивает их, я стараюсь не попадаться ему на глаза.
(здесь рисунок)
Коробка. Композиция приклеивается пластырем здесь (стрелка).
Ожерелья, серьги и браслеты из полудрагоценных камней. Это работа одноглазого дяди Роберта. Он раньше был ювелиром и делал обручальные кольца. Сейчас его (зачеркнуто) не берут на большую фабрику, и он мастерит дома из проволоки и камней украшения. Камни в горах собирает его сын. Но сейчас он это делает все реже и реже – у него появилась девушка. Проволока похожа на серебро, но это не серебро.
Фигурки и сувениры из ракушек. Большинство из ракушек – речные. Их проще склеивать между собой. Получаются забавные лопоухие собаки, фантасмагорические корабли, речные лилии и куча всего прочего.
Главное – очки от солнца. У нас самый большой их выбор. От стильных и дорогих от Бауша и Ломба до забавных стилизованных под велосипед или бабочку изделий дяди Роберта из проволоки и обточенного бутылочного стекла. Есть и очки для подводного плаванья. Те, кто носит контактные линзы, просто не могут обойтись без них. Есть и большая коробка старых-престарых очков, выброшенных на пляже. Одна монета – и вы – обладатель раритета. Можно торговаться.
Те, кто забывает очки дома при укладке чемоданов на курорт, забывающие очки на столике кафе, на сиденье такси, в номере отеля при выезде и даже на кассе нашего магазина, спасибо вам. Вы, романтические натуры, в ваших головах так много мыслей, что не до очков. Даже когда вы их только что купили. Думайте больше! Больше мыслей в ваших занятых всяким разным головах! Больше денежек в нашей кассе!
(несколько набросков разных солнцезащитных очков)
Средства по уходу за обожженной кожей и средства для загара, от загара и различные лосьоны, и прочее (зачеркнуто) молочко. Здесь соседствуют изделия известных косметических фирм и баночки с мазями, изготовленными по рецепту троюродной прабабушки отца. Причем продаются кажущиеся мне жульничеством мази, попахивающие средневековым колдовством и современнейшие лосьоны в ярких и изящных флаконах почти одинаково хорошо. Я не говорю отцу, что прабабушкины мази покупают скорее как сувениры. Отец рассказывает историю про заснувшего на пляже северянина, который обгорел так, что не мог ходить и говорить – один сплошной ожог. После применения мази «роса на горицвете» он поднялся и танцевал всю ночь. Я не верю в эту историю. Ни один северянин не может танцевать всю ночь. К четырем часам они просто расплавляются от тепла и спиртного. Люди планеты Земля! Не покупайте эти средства в супермаркетах или аптеках! Заходите к нам! Наши средства гораздо лучше помогут вам, чем точно такие же из супермаркета! Кто как не мой отец, отродясь не пользовавшийся подобными средствами, лучше всех знает, как лучше подобрать вам средство и пользоваться им?
Полотенца с символикой города, платки, подставки под вазу из можжевельника, плетеные из шпагата салфетки и прочая дребедень, постепенно расползающаяся по книжным полкам и сервантам людей с, как мне кажется, не совсем правильным вкусом.
(на полях рисунок) Человек и сервант.
И, наконец, каменные скульптуры, статуэтки, фигурки, которые делает отец.
Я закончу завтра. Устали пальцы. (много больших каракулей) Все только и заняты тем, что обсуждают предстоящую катастрофу.
7
Бог ты мой, как же не хочется просыпаться!
Какая пустота ожидает меня в реальности! Бодрствование. От слова «бодрость». Антоним вялости и болезненности. Как же тяготит меня мое тело, оснащенное нездоровым духом, отравляющим все вокруг. Оно неминуемо должно быть наказано за все те неудачи, которое сотворило руками, словами, одним своим уродливым видом. Мне приходится следить за этим телом, заботиться о нем. И что я получаю взамен? Преданность и любовь? Как бы не так!
Как раздражает меня мой собственный голос, по какому-то капризу природы поселенный во мне. А это смех, который по какой-то идиотской поговорке делает жизнь все длиннее! Лай простуженных дворняг пополам с одиночными выхлопами не желающего заводиться двухтактного мотора. Эти мерзкие звуки не должны исходить из моего тела.
Кто виноват в том, что вся эта гадость сконцентрировалась в моей оболочке?
Роковое стечение обстоятельств, неблагоприятные погодные условия или человеческие ошибки при проектировании или производстве, отказы оборудования, сооружавшего эту неказистую груду мяса. На что можно свалить вину?
Как я себя чувствую? Как непонятным образом занесенный в сухую пустыню цветок. Как ключ, который предназначен открывать заветный замок, но меня сунули в чужую скважину и сломали там, делая бессмысленными и оба замка и все ключи от них.
Чем я занят? Да ничем я не занят. Все эти поездки на грузовике, переливание воды, перемещение разного мусора, что это дает мне, кроме денег? Какие перспективы передо мной открываются? Через десяток лет пересесть за руль и нанять мальчишку-грузчика? Чему я могу научиться при такой работе? Воровать сигнальные жилеты, пожалуй. Карьера выстраивается головокружительная.
Почему я живу именно здесь? Что это за прекрасный город, полный отходов. Нагромождение дряни и идиотов, роющихся в испражнениях. Это не город мечты, не город грехов, не город ангелов. И уж точно, не город Бога.
Возможно, нужна всего лишь какая-то катастрофа, чтобы стереть с лица Земли эту мерзость.
Тогда все люди смогут вздохнуть свободно. Но, позвольте, какие еще люди? Люди должны отправиться вслед за городом, в преисподнюю. Ведь среди них не нашлось самой завалящей подружки для меня. Пусть бы даже она была хромой. Или пусть плохо видит. Или слышит. Так даже лучше – некоторая неполноценность подружки даст скидку на мое к ней отношение. Хромоножка, пожалуй, будет посговорчивее красотки, не будет такой требовательной. Одна мне подружка – эта холодная ночь поздней осени. А я – лишь одна из теней этой ночи на какой-то мокрой грязи или опавших листьях.
Но, в наступившее после ночи утро, ни косой, ни лопоухой подружки рядом со мной не оказалось. Оказалось жалкое пристанище, именуемое домом. Была работа, расцениваемая как мучение.
И не было главного – причин просыпаться, ждать, верить и надеяться на лучшее. Только зияющая дыра внутри на месте… да, на месте Герды Шейн.
Эту пульсирующую холодную пустоту в моей душе сейчас же надо заполнить. Иначе она поглотит меня, как черный ледяной океан. Баренцево море.
Если нет никакой возможности вернуть вырванный кусок души, что останавливает меня начать новую жизнь? С самого начала, со здоровыми душой и телом, с шансом отыскать свой путь, с возможностями написать все без ошибок и начисто. Но где гарантии, что за закрытой дверью этой жизни ждет не вечная тьма и пустота, а дверь в иную жизнь, следующую или параллельную?
Что-то держит меня здесь, в этой реальности? Насколько подробно я изучил ее, чтобы точно знать, что приюта в ней не найти? Что это окончательный диагноз с крайне вероятным летальным исходом? Или я вижу только воображаемый мир, которым я, как постерами, заклеил непрезентабельные обои реальности.
Сама структура восприятия через зрение. Регулярные сновидения. Все это впустую, не увлекает меня. Никто не остановит меня на пороге этого мира. И я, не оборачиваясь, уйду.
Есть только один способ узнать, что за дверью – заглянуть за нее. Конечно, будет обидно провалиться в вечную тьму. Но чем, скажите, моя нынешняя жизнь отличается от скитания в вечной тьме? Да во тьме, даже лучше. Пусть будет тьма, тишина, пустота. Никто не будет мне мешать думать о Герде Шейн. Я продолжу пребывать в одиночестве и молитвах.
Пусть не станет этого мира, который так и не смог вернуть мне Герду, часть моей души, смысл существования, надежду и боль. И уже никогда не сможет.
Мокрый снег, смешанный с грязью, неприятно хлюпал под ногами. Свет пасмурного дня был совсем люминесцентным. Обувная лавка, новая и подержанная обувь и новейшие шнурки и стельки, табачный магазинчик с бородатым брюнетом внутри и четыре дерева в ряд. Если узнали эту улицу – мне все равно.
Строители атаковали пустырь. Раздавались одиночные хлопки падающих материалов и автоматные очереди отбойных молотков. Под стон забиваемых свай и истошную виолончель циркулярной пилы галантный бульдозер кровожадным клекотом объявил болеро длинношеего экскаватора и обходительного самосвала. Рабочие удваивали силу с помощью блоков и веревки.
На пустыре красовалось сооружение непонятного предназначения. Оно походило на боевые мачты американских военных кораблей начала 20-го века. Кабели, подведенные по ограждению строительной площадки, выглядели, как развешанные для просушки змеи. Грязь и глина смешались в исходящий гноем ливер земли. Я заметил, что не один стою и наблюдаю за строительством. Осторожно, чтобы не посмотреть на второго зрителя, отхожу и продолжаю путь. Вороны скупо комментировали процесс: «карусель, карусель!»
Каждая нанесенная земляными работами рана планеты неминуемо увеличивает напряженность, не выраженную физическими величинами, только статистикой. Напряженность кожи, земной коры, психическая, неосязаемая, повышает напряженность внутри подземных сооружений. Увеличивает вероятность техногенных случайностей. Таких случайностей, что в теории должны происходить раз в сто лет, надо ожидать гораздо чаще.
Это бурлит низкоорганизованный распределенный чувственный разум планеты. Буйство колоссального организма, обладающего неодолимой силой земного притяжения – щупальца этого разума невидимы (просто человек не проникал еще в глубины своей планеты столь глубоко и широко, чтобы увидеть и осознать конечности этой неимоверной силы) – Земля пытается избавиться от злокачественных новообразований зданий, стригущего лишая лесозаготовок, царапин автомагистралей, язв карьеров и котлованов, прободений горных разработок, пункций нефтедобычи.
Но это не внутренние болезни Земли – не диабет, не аденома, не гепатит – это лишь кожное заболевание – дерматит хронический, псориаз, ней-ро-дер-мит.
Земля может стремиться оторваться на время (для нее крохотное – несколько миллионов лет) и дать волю очищающему стерильному холоду космоса. Очиститься и переродиться с помощью абсолютной чистоты и бесконечного отсутствия чего бы то ни было.
Я не торопился, никуда не торопился, просто шел, и навстречу мне, судя по всему, тоже никуда не торопясь, шел серьезный маленький человечек. Это я оценил краем глаза. Мы повстречались. Я остановился в трех шагах от мальчика. Тот был в очках. Я, было, хотел закурить, да передумал – лень было доставать на мокром холоде руки из карманов. Мальчик, не меняя серьезного выражения лица, поправил под мышкой огромную книгу, достал из кармана куртки очень большой кусок пирога, откусил и положил обратно в карман. Я не торопился уходить. Он, видимо, профессионально держал паузу перед каким-то событием. Если бы не пауза, что бы он мне не сказал, я бы ответил ему «да пошел ты!».
Скорее всего, он об этом прекрасно знал. Жуя, мечтательно посмотрел в светло-серое небо, поправил указательным пальцем очки, непрочно сидящие у него на носу, и дожевал пирог. Мне показалось, что очки у него – для отвода глаз, чтобы запоминались его очки, а не он сам. Я машинально начал запоминать его особые приметы.
Он тем временем раскрыл, ловко жонглируя недетским фолиантом, раскрыл его на нужной заложенной фантиком странице и с расстановкой, убедительным голосом автоответчика прочитал:
– Дяденька, а какой сейчас будет год?
Потом посмотрел на меня. Его лицо выражало неподдельное изумление вылетевшими у него изо рта словами. А меня его вопрос не удивил. Я был к нему готов, как любой современный человек, посмотревший не один десяток кинолент, посвященных путешествиям во времени. Но все равно, если бы он спросил, который час, я бы заметил его несильный акцент.
Иностранцы произносят слова с трудом, стараются, выговаривают буквы тяжело и неуклюже. Мы говорим на родном языке легко и естественно, не думая над произношением, у нас получается лучше, чем у иностранцев. Этот мальчик или говорил на моем языке более тысячи лет, или я плохо учил свой язык – он ему давался легче, чем мне. Но все-таки, он был не местным. Нет, нет, я раскусил тебя, парень.
А вот сценарии фильмов иногда материализуются. Это такая теория, что мысли массы людей могут материализовываться. И чем больше людей одновременно думают об одном и том же, тем вероятнее материализация. Моя учительница говорила, что когда все подумают о конце света, он действительно произойдет. Или теория вероятности была всего лишь подтверждена одним из миллиарда подростков. Мы должны были встретиться в одном случае из миллиарда – и вот, пожалуйста, этот самый.
– Тысяча девятьсот сорок пятый, милый. Мы только что выиграли войну.
Малыш внимательно посмотрел на меня (я уже решил закурить окончательно) и полез ковыряться в книжке снова. Он бурчал себе под нос. Что – я не мог расслышать – я чиркал зажигалкой и хрустел сигаретной пачкой.
– Извините, благодарю вас, – услышал я уже за спиной.
– Да иди ты, – мне окончательно наскучила эта сцена, я уже развернулся и пошел в противоположном направлении, по пути выбросив мятую и промокшую сигарету, – противно было рукам на холоде вне карманов.
Вороны, превратившиеся в девочек с длинными мокрыми от снега ресницами, уже не боятся смотреть мне в глаза, нагло ожидая, когда я сдамся, и им эти глаза достанутся. Вот, две девочки, зачем они идут по направлению к центру и улыбаются в предвкушении… чего? Чик – и нет девочек. Последнее подтверждение? Ок! И сколько же развелось вас, одетых в кожаные штаны! Какие преимущества вы получаете от этого? Где вы все стираете эти штаны? Или что у вас там – протираете ваткой, смоченной в льняном масле?
