– Что такое? – вопросительно улыбнулся я.
– Звучит так, будто «зимние каникулы» – это какой-то транспорт, – захихикал ребенок, прикрыв рот рукой.
– Ты поэтому меня перебил?
– Прости.
– Ничего, я шучу. Да, действительно, так и прозвучало. Забавно.
– Саид… а чем еще ты сможешь меня утешить? – он глубоко вздохнул. – А то… а то пока не сильно получилось.
– Я оставил самое интересное на потом. Но сначала ты должен поставить руку мне на щеку.
– Ой, нет! Нет! – запротестовал он.
Мы любили так шутить; это было своего рода каламбуром над трогательными моментами в драматичных фильмах, когда в какой-то грустной сцене прощания, или наоборот – долгожданной встречи, один обязательно закрывает половину лица другого своей ладонью, а второй совершенно точно берется за запястье, показывая свою ответную любовь.
– Иначе никак.
– Ладно… – протянул он. – А «прощай» или «здравствуй»?
Я задумался.
– Я же взаправду улетаю. Пусть будет «здравствуй».
– Здравствуй, старый друг. – Он поместил свою малюсенькую руку мне на щеку, и невольно – как он всегда это неосознанно делал – теребил мне волосы на висках указательным пальцем.
– Здравствуй, мой верный соратник. – Я крепко стиснул его запястье, а потом рывком приволок брата к себе, прошептав ему на ухо. – Представляешь, как круто мы с тобой выглядели со стороны?
Он засмеялся и крепко обнял меня за шею. Лорс был очень маленьким мальчиком, совсем миниатюрным.
– Вот что я хотел тебе сказать: зайдешь в мою комнату, как придешь домой, откроешь верхний ящик комода, и под папкой «Животные со всего мира» найдешь мой старый телефон. Он в шикарном состоянии, хорошо работает, даже не зависает. Зарядку для него попросишь у мамы. Там стоит сим-карта с моим старым номером, так что он полностью готов. Когда прилечу, я положу тебе денег на счет. Теперь это твой телефон. Мы с тобой всегда будем на связи. Будем переписываться, созваниваться, присылать друг другу смешные аудиозаписи. Идет?
– Идет, – завороженно повторил Лорс.
– Запомни: мы будем скучать не друг по другу, а по объятиям, рукопожатиям, борьбе, игре в футбол, по твоим прогулкам у меня на плечах – но не друг по другу. Потому что мы будем всего в одном сообщении, в одном звонке друг от друга. Понял?..
– Да! – воскликнул он.
– А-ага-а. Ты такой довольный, что у тебя появился телефон, да? Ясно все с тобой.
– Нет! – не расстроившись, продолжал восклицать он.
– Ну все, все. Достали вы меня, – вернулся отец. – Лорс тебе зубы заговорит, ты так и не улетишь.
Он выставил руку, и я неловко обнял его сбоку – как принято обниматься у чеченцев, – просунув свою руку под его. Потом я обнял Лорса и подмигнул ему, а затем прошел к пункту досмотра, сначала показав свой билет и паспорт девушке у турникета.
Я обернулся – они все еще стояли и глядели на меня. Я махнул им – они махнули в ответ как-то слишком одинаково. Затем я прошел досмотр и присел в зале ожидания поближе к нужному выходу, где меня уже окружали чеченцы.
Я ощутил себя очень странно: я будто чувствовал безопасность, и в то же время странную, но не надменную гордость, мол, глядите сюда, все эти люди – моя семья, и мы вместе летим домой. От поясницы к затылку меня пронизало чувство эйфории, и мне хотелось запрыгать на месте от полного морального удовлетворения, но все, что я сделал – это уснул.
– Ас-саляму ‘алейкум.
Я медленно разомкнул глаза. Руки были скрещены, ноги выставлены далеко вперед, и сам я сполз по сидению. Вокруг меня не было никого, кто окружал меня до того, как я заснул. Я дернулся.
– Тихо, тихо, брат. Все хорошо. Ты не опоздал на рейс, – говорил по-чеченски жутко низкий, но очень красивый голос.
– Уа ‘алейкум ас-салям, – запоздало ответил я. – А где… где все? Сколько время?
– Десять двадцать два…
Рейс задержали, подумал я.
– Рейс задержали, – озвучил он. – Но посадка заканчивается. Советую поторопиться.
– Да… – я подобрал рюкзак. – Давно все прошли?
– Нет. Я стоял последний в очереди и ждал, пока ты проснешься. Все нормально, не переживай.
– Молодые люди! – торопила женщина за стойкой.
– Да, мы идем! – улыбнулся парень.
Ноги мои были ватными, шаги отдавали не в ступни, а в колени, голос мой хрипел, а зубы чуть давило – я словно проспал всю ночь и чувства были те же.
– Дел рез хийл[10 - Дел рез хийл – выражение благодарности, дословно «Пусть Бог будет тобой Доволен» (чеч.)]… не знаю, что бы было, если бы я проспал…
– Вайн массарна хийл[11 - Вайн массарна хийл – «Всеми нами» (чеч.)]. Ничего серьезного. Не я, так кто-нибудь другой бы тебя разбудил.
Парень выглядел необычно для чеченца. Он был очень светлым блондином, и волосы переливались солнечной желтизной, моментами иллюзорно отдавая белоснежностью платины. Это был такой цвет, какой мы видим, если пытаемся посмотреть прямо на солнце. Глаза его были небесно-голубыми, а нос – не большой и не маленький – очень ровным, прямым. Расслабленные губы и нахмуренные брови придавали ему противоречиво уверенный и смущенный вид одновременно. Взгляд был очень резким, хлестким, словно все вокруг требовало как можно более грубой оценки, а явно очерченные скулы придавали ему чрезмерную суровость. Но душевность и смущение, присущие искренним людям, также лились из него через край, выражаясь в гусиных лапках в уголках глаз и приподнимающихся в переносице бровях. Голос, несмотря на всю свою брутальную низость, звучал бархатно и мягко, не неся собой никакой угрозы. Несмотря на всю светлость его головы и глаз, казалось, не разглядеть в нем чеченца не сумел бы абсолютно ни один человек на земле. Будто даже те люди, которые ничего не слышали о нашем народе, увидев его, сказали бы, что он точно принадлежит какой-то определенной национальности, о которой они не знают, и не отнесли бы его ни к одной из тех, что им известны.
Порвав билеты по пунктирам, женщина пропустила нас к туннелю, ведущему в самолет. Мы чуть оторвались друг от друга, идя поодаль, и это было крайне неловко. Я даже делал вид, что копаюсь в рюкзаке, активно загребая в нем вещи туда-сюда. Он прошел вперед, поздоровавшись с мило улыбнувшейся ему стюардессой, а секундами позже с ней поздоровался и я.
Войдя в салон самолета, меня встретили растерянно глядящие вокруг мужчины, ищущие места в багажных отсеках над головами; женщины, пытающиеся утихомирить заливающихся малышей; девушки, прильнувшие к материнским плечам, и шутящие меж собой бородатые парни. Взглянув в сотый раз на свой билет, я двинулся к своему месту, продираясь между пассажирами, пытающимися втиснуть свою ручную кладь и закрыть крышку отсека.
Старичок передо мной дожидался, пока встанет дама с соседнего места, чтобы пропустить его к иллюминатору. Когда он освободил проход, я увидел парня, разбудившего меня в зале ожидания. Он сидел по соседству с местом, указанном в моем билете. Еще раз взглянув на свой посадочный талон, я дружелюбно улыбнулся ему и махнул рукой, на что он сначала не отреагировал – вероятно не поняв, что я обращаюсь к нему, – а затем улыбнулся в ответ. Мое место было у иллюминатора, и он встал, чтобы меня пропустить, но я жестом показал ему, что он может пересесть на мое.
– Да нет, нет, мне не принципиально, – смущенно сказал он.
– Да и мне, – пожал плечами я.
Он все же встал, пригласив меня занять свое место.
– Лады… – прохрипел я, неуклюже усаживаясь. Он сел рядом.
– Вот так совпадение, – сказал он, протянув мне руку. – Арби.
– Саид, – представился я, крепко ее пожав.
Стюардессы попросили нас пристегнуть ремни, подойдя к каждому сидению, чтобы проконтролировать лично, а затем встали в начале и в середине салона, начав забавный танец жестов, следовавший за указаниями прерывистого, бормочущего под нос женского голоса, заполонившего самолет.
– Мурашки по коже от мысли, что я мог проспать вылет, – признался я скорее для того, чтобы заткнуть нависшее неловкое молчание.
– Ничего, не волнуйся. Я следил за тобой все то время, что ты спал. Тоже переживал, что ты не проснешься.
– Спасибо, что разбудил.
– О чем речь.
Мы тронулись, самолет разворачивался и вышел на взлетную полосу, а затем, потрясаясь на месте, рванул вперед. Арби робко и почти незаметно выставил перед собой ладони, начав молиться. Я последовал его примеру и стал читать все те суры из Кур`ана, которые знал наизусть, и которые умел произносить правильно. Когда мы взлетели, я немного успокоился.
– Ты летишь отдыхать? – спросил он.
– Нет. Жить и учиться. А ты?
– Я тоже, – вздохнул он, откинув голову. – Так счастлив, если бы ты знал. Всегда хотел жить только там, только туда и стремился, но не было такого, что я всерьез размышлял о том, что так и получится. А получилось спонтанно, если честно.
Было ощущение, будто бы я записал свои мысли на бумаге и передал ему, чтобы он зачитал их вслух.
– Поразительно, ведь и у меня все точно так же и вышло.
Он улыбнулся на мои слова, но продолжал говорить о себе.
– Я очень часто летал в Грозный, буквально постоянно. Где бы ни находился вне Чечни – накрывает жуткая тоска.
– Тоски по Грозному я не чувствовал, для меня это скорее новый вызов.
– Звучишь как какой-нибудь футболист, который перешел в другую команду, – смущенно улыбнулся он.
– А я хотел стать футболистом, кстати.
– Серьезно? А что в итоге?
– В итоге меня убедили, что я обязательно получу травму и останусь на улице, потому что буду без образования.
– Оптимистично, – повел бровью он.
– Да, достаточно.
– А где ты родился?
– В Москве. А ты?
– В Грозном, но семья сразу переехала в Ростов. – Он посмотрел на меня. – Война… сам знаешь. Потом на некоторое время мы переехали в Чечню, но затем снова вернулись обратно. У родителей в Ростове появилось что-то вроде стабильности. Там я и отучился в школе до конца. А теперь, – он пожал плечами, – обстоятельства привели меня в этот самолет.
– Какие обстоятельства?
Он сумел сделать вид, что делает это ненамеренно, но от ответа Арби уклонился:
– Ты едешь поступать в университет, или еще не окончил школу?
– Конечно же окончил, – ответил я. – С чего бы мне переезжать туда в школу?
– Мало ли, – Арби усмехнулся и подмигнул. – Ведь на Кавказе легче сдавать экзамены.
Разговорчивость была ему не к лицу, и я задним числом совершенно точно понял, что на самом деле он молчалив. Черты его лица были строгими, а его движения были монотонными, без страсти. Но сейчас он волновался испытываемой радостью: его своеобразное ликование выдавала едва заметная дрожь и легкий, заразительный мандраж, а также неконтролируемая и неподвластная его воле дрожащая улыбка. Он усмехался и улыбался, счастливый и воодушевленный.
– Нет, я и так знал, что не поступлю на бюджет, так что даже и не думал о том, чтобы облегчить себе экзамены.
– Почему? Куда ты поступаешь?
– В Медицинский Институт ЧГУ. На факультет стоматологии – он только сейчас открылся, раньше его не было. Мест всего пятьдесят – и ни одного бюджетного, так что на экзаменах я был расслаблен. Не стояло вопроса о том, чтобы набрать как можно больше баллов, надо было лишь пройти порог, а это было нетрудно.
Мгновения он всматривался своими голубыми глазами прямо в мое лицо, подозрительно нахмурив брови и заставив их столкнуться в морщинке на переносице, а потом аккуратно, как сапер на первом задании, спросил:
– Ты сейчас серьезно?
– Да… – в меня хлынуло моментальное понимание ситуации, потому что такая его реакция могла быть обусловлена лишь одним-единственным фактом. – А что?.. – на всякий случай спросил я, чтобы просто удостовериться в том, что я уже знал. Теперь и я выглядел как сапер-новичок.
– Странная история тянется с твоего сна в аэропорту, – он указал большим пальцем назад, будто мы только-только вышли из здания аэропорта, а не летим в небе на расстоянии в десять тысяч метров от него. – Столько совпадений за слишком короткий промежуток времени!
– Да уж, – улыбнулся я. – Ну, что же…
– Я тоже поступаю на стоматологию в ЧГУ! – перебив меня, уже без нужды подтвердил он.
– Твое лицо слишком красноречиво, чтобы я не понял этого сразу, – я неловко похлопал его по плечу.
Возле нас остановились две стюардессы спереди и сзади от тележки с напитками, которую они тащили по салону, предлагая всем попить. Мы отказались, а потом Арби спросил, держу ли я пост, на что я утвердительно кивнул. Судя по тому, что стюардессы останавливались и долго возились практически возле каждого ряда, постящихся тут было немного.
– Огорчает, – уныло прокомментировал он.
– Есть такое, – согласился я. – Это, честно говоря, моя головная боль. Не знаю почему, но я принимаю такие вещи близко к сердцу.
– То, что люди не постятся?
– Да, ведь это прямая обязанность. То же с молитвами, то же с другими их грехами. Я не обсуждаю таких людей, но осуждаю.
Арби внимательно на меня посмотрел, переводя взгляд с одного моего глаза на другой.
– Слава Богу, что ты это понимаешь.
– Слава Богу, – пожал плечами я.
Мы поговорили еще немного о наших самых ярких воспоминаниях в Чечне. Я рассказал ему о своей драке в Аргуне. Я тогда находился в гостях у своих дальних родственников и ночевал у них около недели. Вечером мы с моим двоюродным братом-ровесником вышли во двор, с трех сторон окруженный жилыми домами. Я был чересчур ухоженным и чистым, чтобы местная ребятня до меня не докопалась. В какой-то момент меня окружили ребята на велосипедах, спрашивая, откуда я взялся. Этот их вопрос был скорее риторическим, потому что каждый чеченец – от мала до велика – имеет интересную способность идентифицировать всякого чеченца, пришедшего в родные края из других мест.
– Собирайся и вали в свою Москву, понял? – наезжал на меня рыжий лопоухий парень, весь в веснушках.
