И тут с другой стороны поляны раздался пронзительный вой. К отряду по зеленому ковру спешил старик. Ковылял, выталкивая себя вперед посохом. Другую руку вытянул ладонью вперед и на паутинистом лице дрожал ужас.
– Не надо! Пощади! – кричал он по-славянски.
Варяги дали ему подойти ближе, и, когда он упал в ноги к лошади Асмунда, опустили луки. Рубаху старика покрывали тканные узоры, на шее и запястьях бряцали птичьи кости, бусины сердолика и прочие обереги. Посох был резным в рунах спёкшейся крови.
– Жрец? – спросил Асмунд также по-славянски.
Старик отвечал, варяги понимали не всё на его наречии, но большинство слов угадывали. Язык полян, что живут в Киеве и восточнее, похож на язык древлян, как молодой дуб на старый. Поляне вели торги и давно узнали соседей с четырёх сторон света – плавали с варягами на север и юг, ходили по степям с хазарами, и язык их напитался новой речью. Одно слово могло означать несколько вещей, как и одна вещь называлась разными именами. Все помнили пророчества Олегу Вещему про «коня».
Древляне же речевали кратко и рублено. Зато не двусмысленно. Но при разговоре полянина и древлянина последний бы обвинил первого в лицемерии и попытке запутать собеседника. Кривотолки – так называли древляне витиеватую речь.
– Да, я жрец, господарь! – старик оторвал лоб от земли. – И вот вам слово от чуров идти своею дорогой. Никому не расскажем о вас.
Старик сорвал с груди гирлянду из перьев и протянул Асмунду.
– Оберег в залог.
Асмунд взял оберег на кончик меча. Сталь порчи не боится.
– Что думаешь? – Асмунд обернулся к Свенельду.
– Бери, да поедем. Не нравится мне тут.
Тогда Хельга вновь подала голос:
– Да как же нам знать, что уже не навели на нас порчу?
– Ты про что это? – нахмурился Асмунд.
– Я живу… жила близ славян. Хотя сама не их роду. И видела, что на русалии особую болезнь чуры насылают. На тех, кто правил не блюдёт.
– Что за болезнь?
– Будешь до воды одержим. Пока не утонешь. Так русалки к себе гостей зовут. Особо – мужей.
– Это так, старик? – Свенельд спрыгнул с коня, подошёл ко жрецу и встряхнул его за ворот.
– Чего у чуров на уме, кто бы знал…
– А ты сам-то знаешь, кто перед тобой? – тряс его Свенельд.
– Почтенные норманны.
Он вяло кивнул на амулет в виде молоточка на шее Свенельда.
– Вон там едет княжна Киевская.
Старик не знал, что сказать, и слёзы сочились в разломах морщин.
– Коли чуры твои ей вред уже сочинили, так Киев на вас воев нашлёт, всех порубит!
– Так что ж я…, – кряхтел старик.
– А пусть нам очищение даёт, – заметил один из гридней.
– Верно, – сказала Хельга, – пускай ведёт на капище, да при всём племени у чуров за нас просит.
Когда Свенельд согласился на это, Хельга еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть от радости. Что угодно, лишь бы вырваться от них – столкновение, бой, кутерьма, пьяный пир… Всё, что нарушит неумолимое шествие отряда в Киев. Теперь-то она должна что-то придумать!
– Мне их ведовство не знакомо, – пожал плечами Асмунд, – только знаю, что в лесах этих мор живёт.
– Сам Локи нас сюда завёл, не иначе! – сплюнул Свенельд.
Он оглядел верхушки синих елей. Точно раскрытая пасть над поляной, а перед нею – космы берёз трещат грачиными гнёздами. Не так трещит погребальный костёр. Так смеются мертвецы гнилой гортанью.
Свенельд тронул молоточек на шее, прошептал защитную вису[3 - Виса – вирша, краткое стихотворение у скандинавов.].
– Не Локи, – Асмунд кивнул на Хельгу, – а она. Я слышал, её отец в сговоре с духами. Из Хельхейма к нему приходит призрак жены.
– Тише, Асмунд, – голос Свенельда дрогнул, – кровью дела не решить.
При этом широкие зрачки его впитывали бурые руны на посохе. Перепуганный до полусмерти старик казался теперь Свенельду божеством леса.
В самом деле, успел подумать он, откуда старик взялся? В тот самый миг, как мы хотели стрелять… Вырос из-под земли, как тролль!
Он не знал, что старик, заметив отряд ещё издали, лёг среди кочек, надеясь, что те проедут мимо. Лежал и поскуливал от страха. Но когда дело дошло до луков, не выдержал – среди девиц были его внучки.
– Пошли, – шепнул старик, – я отведу вас на Семик. Будьте гостями.
Задерживаться на пути не хотелось, но ещё меньше хотелось нести господину Великому Киеву моровую порчу на порог. Нужно очищение. К тому же, убийство гостя на священный Семик, когда провожают русалок в навий мир – неслыханное дело. У древлян даже своей смертью умереть в эти дни было нельзя. А того, кто всё же собирался испускать дух, либо уносили родные подальше, где никто никогда не найдёт его тела, либо он уходил сам. Понимал, что своей несвоевременной кончиной обозлит навий мир, и весь год упыри будут лазить в щёлку между мирами, оставленную его душой.
Полянские гридни из дружины Свенельда объяснили ему смысл праздника, и тот согласился ехать.
Они дождались, пока девы повяжут на ветви все свои ленты, и отправились в селение. Старик жрец шёл рядом с Хельгой:
– Скажи, дитя, – робко обратился он к ней, – нет ли у тебя сейчас кровей?
Хельга покраснела и мотнула головой. Старик успокоился и попросил повязать на руку белую ленту. Делать нечего – надо блюсти устав чужого очага. Так учил отец. Так учила Эдда.
Вскоре лес расступился, как занавес, открыв реку, холм и могучий частокол на холме. Белёсые нити дымов тянулись от капищ – там жгли прошлогоднее сено и первые листья этой весны. Так сшивали одной нитью прошлое и будущее.
Хельга затаила дыхание от вида нового городища, от белого цвета повсюду. Цвели яблони и вишни, курился дым, отражали солнце свежие жерди и брёвна стен, обмазанные известью, и люди сплошь в белых понёвах и рубахах. Казалось, можно было учуять запах от черёмуховых венков на головах женщин. Сладкая горчинка поздней весны. И парны?е облака вымытого неба пушились в янтаре раннего вечера.
– Искоростень, – Свенельд узнал город.
Всадники остановились. Девы, которые следовали с ними от лесной поляны, спускались к реке, где был мост на тот берег. Но Свенельд в город не торопился.
– Я слышал, это главный оплот людоедского племени? – заметил он.
Судорога обиды прошлась по лицу старика.
– Это зря ты, почтенный, – вздохнул он, – мы хоть и не ходим до Царьграда и края земель Ящера не видали, но живём мирно. Да, редко забредает к нам гость купец. Но, если зайдёт, никто его не тронет. А что люд наш скрытный, так то от разгула кривды по свету… В своём дому правду храним.
– Довольно, – цыкнул Асмунд. – Искоростень град, что мутна водица. На севере о нём знают, что злой, в Киеве – что дикий. А ты говоришь, мирно живёте.
– Так говорят, почтенный, те, кто издали видал. Древляне не зовут в гости, а коли бы позвали – и речи другие о них по миру ходили бы.
– А чего ж не зовут?
Старик промолчал. За него ответил рог, трубящий со стен городища. Глубинный гул бубнов на грани слуха раздался там. Солнце пересекло Ящеров хвост – звезда встала над лесом.
Тёмная лапа Хорса наступала на светлый след Купалы, и змеился Велес-время, хватая себя за хвост. Этой ночью нужно сыграть много свадеб, чтобы мёртвые чуры, все глаза навьего мира, видели, как сильно желание жить у племени Искоростеня-града.
Девы и юноши в венках спускались от городища к реке. Там и тут возникали хороводы, зажигались песни и костры, душистый дым над водой дробился тенями деревьев. Солнечный диск оплавился на том берегу, и все знали, что костры – это семя нового солнца, вестники новой жизни. Род продолжится, если юноша и девица найдут друг друга… этой ночью найдут телом, а через день, когда выйдут из них духи – вспомнят и признают тех, с кем любились на Семик. Тогда наложат венок клевера на обе головы перед идолом Рода, тогда жена уйдёт в дом к мужу. А этой ночью все будут со всеми, и чувствам не будет узды. И не будет ревности.
– Скорее, – позвал старик, – успеем вас очистить.
Он ступил вниз к реке. Отряд пересёк мост – ладный бревенчатый настил на двадцати подпорах. Кораблям тут не пройти, от того редкие купцы ходили по притоку Ужа, в версте от города. Да и чего тут нужно было купцам? Шкурки и мёд этих болот не стоили, а больше вольные дикари ничего не предлагали. Разве что рабов из тех, кто провинился горько на своей земле.
Свенельд хотел направить отряд к земляному валу, за которым зияли врата в столицу древлян, но жрец повёл их в сторону.
– Теперь весь люд с князем у хороводов.
Перейдя реку, они не пошли вверх на холм, а двинулись вдоль берега, смешавшись с толпой.
Казалось, отряд конных варягов никто не замечал, а если и замечал, то без удивления – сегодня можно было всё, и не только на лошадях. Кто-то ехал верхом на чёрном козле, кто-то вывалялся в смоле и перьях, иные шли на руках, раздевшись догола, зажав в ногах факелы. Чадил можжевеловый огонь, и берестяные личины плясали там и тут. В пламени носились волчьи морды. Кряхтели сопелки и дудки.
– Иди, стар и мал, заводи хоровод, коло круга, коло крыши, на сырой земле, в зеленях-грудях!
– Ходи, Семик, собирай росу, тяни траву, за косу из ночи – за ясны очи – за яры лядвии – кажи красу молодому месяцу!
И выталкивала толпа юношу, а с другой стороны ему навстречу толкали девицу. Обхаживали они друг друга, посматривали, потом сходились в пляс. Он вокруг неё, она – мысочком на месте. Если нравился – качнёт бедром, перекинет косу на другое плечо, снимет белую ленту с руки. А он ей венок отдаст. Значит, эту ночь начнут вместе.
А иные оглядят друг друга, да скользнут глазами прочь. Тогда их снова толпа всосёт, мёдом хмельным поить станут до следующего раза. И к полуночи уже пьяны все, и мало кто не сходится. Хмель человека непривередливым делает. А там уж пышный огонь жрецы раздуют, и через него прыгают. Кто упал в самое пекло – горит, его палками бьют, чтоб не выбрался. Жертва русалкам. Они того, значит, себе берут. Только угольки потом в реку ссыпают.
От того и от мёда так томно станется, да такая сила из низу живота прёт, что не удержаться, и вповалку весь люд падает. Тела белёсые, одежды долой, зрачки широкие влажные, груди вздымаются, пальцы шарят по плоти. Где одно тело кончается, где другое начинается – не разобрать. Только неведомые ласковые бесы направляют одно в другое, и там уж колышется ствол, как древо мировое на ветру сахарном – туда-сюда, пока не выльется нутро, и пустая кожа опадёт на землю. К утру Мать Сыра Земля её напитает соком своим, и вновь человек оживёт, пойдёт с больной головой меж спящих тел искать опохмел.
– Туда! – старик жрец указал на сложенные колодцем брёвна.
Над колодой высилась кровавая жердь с тушкой козлёнка. Если не будет указа от духов, племя обойдётся и этой жертвой. Но старший жрец может увидеть что-то в своём путешествии на спине грибного беса, и приказать убить какого-нибудь парня помоложе да покрепче. Чтобы умилостивить Семик и русалок.
– Вот раньше, бывало, резали отроков без числа на каждый Семик, – заметил по этому поводу седой старейшина, – а теперь мельчает племя.
И все печально кивали. Были времена крепкие… Хотя никто точно не мог припомнить – когда это так резали?
Отряд Свенельда шёл по сколькому от тысяч лапотных следов берегу, и пришлось спешиться, чтобы кони не скользили. Одна Хельга ехала верхом – важный груз. Под уздцы её коня вёл Асмунд. Молодые гридни поглядывали на разубранных древлянок. Юноши уже два месяца были в пути и не ведали ласк. Сегодняшняя ночь их сулила – лишь бы старшак Свенельд не заупрямился. Да нет ведь, скажет, сторожить до утра!
Хельга ощутила, как кто-то дёрнул её за полу рубахи. Обернулась и посмотрела с коня вниз. Пена черёмухи, а за ней – глаза, точно речной камень, и улыбка, в миг спрятанная, как слабое место в бою.
– Я давно за тобой смотрю, – был голос за цветами, – видать тебя хорошо. И лента на плече белая. Невестишься?
Хельга приняла пышный венок. Юноша снова улыбнулся, а она – в ответ. Лёгкое сходство с её старшим братом, немного женственные глаза от длинных ресниц, но мужественный крылатый нос и широкий подбородок со шрамом. Хельга уже напрягла спину, потянула ногу, чтобы перекинуть через седло и исчезнуть в толпе с этим юношей.
Но Асмунд объявился по эту сторону коня.
– А ну, шелудя! – он замахнулся на юнца. Бешеные глаза вращались от венка до серых глаз древлянина, точно прикидывая – выбить сначала глаз или вырвать венок?
Но юноша даже не моргнул.
– Это будет последнее, что ты сделаешь, – сказал он Асмунду.
Тогда варяг заметил, как от частокола через толпу к ним бегут вои. Копья в их руках повёрнуты к бою.
Юнец-то не прост, – смекнул Асмунд. И вместо удара, шлёпнул коня по крупу, и тот понёс Хельгу быстрее. И сам Амсунд, оскалившись, побежал за конём. Воины остановились близ юнца, он что-то сказал им и махнул рукой. Те поглядывали в след Асмунду, но за ним не пошли. Юноша тоже усмехнулся и побрёл в другую сторону.
Конечно, Асмунд и сам попортил много девок, когда двадцать лет назад впервые пришёл с варягами в городок Изборск. Славянки тамошние были ой как хороши! Скандинавки казались ему теперь мужеподобными. А эти – буйная смесь лютого чародейства и застенчивой невинности. Он понимал, что за Хельгой началась охота. И охотник был не холоп, и не пахаря сын, а птица крупная.
Свенельд выслушал его, но не услышал. Ему нужнее было скорее уладить дело со жрецами. Проклятие чуров – духов умерших предков, – на такой священный праздник – страшное дело! Если на будущей княжне порча, сидеть ему через полгода на колу из зада в рот.
И Свенельд общался со жрецами. Кому сунет в руку перстень, кому шепнёт про месть Киева, а иному довольно улыбки и хлопка по плечу. Свенельд не зря был при Ингваре первым советником.
Хороводы уже набрали силу. Казалось, всё вокруг начинало вращаться. Кружилась голова. Но то были сотни людей в несколько кругов, и малые круги неслись быстро, а широкие змеились, волновались, и вплетали в себя всё новые руки. Лица закидывались, вопли радости рвались к первым звёздам. Те мешались с искрами костров, и было не разобрать вскоре – где звёзды, где искры. Ночь горела ярко, и даже чёрные чащи приглушили птичьи хоры – природа внимала людским голосам.
Древляне, как и прочие славяне, чтили каноны гостеприимства. И старейшины, приметив чужеземцев, распорядились быстро. Холопы обнесли отряд Свенельда медовухой и лепёшками с печёным ягнёнком. Тиуны древлян и тиуны Киева обменялись оружием – высший знак доверия.
Хотя дело было не только в гостеприимстве. Искоростень три года назад впервые увидел Олега Вещего со дружиной, и тот обязал древлян платить дань Киеву – по десять человек в год приводить в его войско. А за это сулил беречь от хазар и всех, кто копьё в их сторону повернёт.
Теперь в сытом дурмане киевские гости сидели на постилках из лапника и наблюдали пляски. Свенельд ждал, пока жрецы закончат обход капищ, окурят все идолы и придут к ним проводить очищение. Асмунд же снова видел в толпе серые глаза и надменный подбородок со шрамом. Дерзкий юнец выслеживал Хельгу.
Гул в толпе усилился, а ближние хороводы вдруг остановились.
– Князь! Князь-отец! – задорили в народе.
Асмунд побледнел. Дубовый престол на земляной насыпи близ идола Перуна занял грузный лысый и явно больной старик, а рядом с ним, на троне поменьше сел тот самый юнец!
Молодой наследник, – понял Асмунд. – Это ж надо было!
Он намотал косу бороды на кулак и горько скривился. Конечно, можно Киев на Искоростень натравить, а это пустить предлогом. Но надо ещё подумать, какая с того выгода самому Асмунду. В Ингвара он не верил, в отличие от Свенельда. Но жилось-то пока не плохо. Скорей бы уж убраться отсюда!
Древлянский люд, тысяча человек, обступала насыпь с резным престолом. Князь на больных ногах возвысился приветствовать народ. Чуть ниже сидел наследник. Асмунд заметил, как хищнёнок рыщет по толпе. Он велел Хельге слезть с коня и заслонил её собой. Попытался отвлечь ягнятиной, и она взяла, потому что не ела с утра.
Постепенно народ утих, и только дальние хороводы распевали русалий плач. Так было заведено – князь не мог говорить сразу на весь трёхтысячный Искоростень, и потому сидел первую часть ночи с одним концом города, вторую и третью – с другими. Всюду были идолы и насыпи для княжьего трона. Так весь город мог созерцать саженого отца в свете ярых кострищ.
Асмунд услышал высокий ломкий голос:
– А на другой год жертвы первые класть будет уже сын мой. А мне не долго сидеть осталось.
Народ загудел, но нашлись и те, кто весело присвистнул:
