– Анна, а что вы думаете по этому поводу?
В этот момент я уже одеваю Иру в группе, параллельно слушаю воспитателя о том, как Ириша умничка, она сегодня утром быстро успокоилась и хорошо себя вела. Воспитатель передала мне бумажку от медсестры из их сада, где крупными буквами было написано «Глисты».
– Глисты?! – чуть ни кричу я.
– Простите? – переспрашивает начальник.
– Листы! – спохватываюсь я, вспоминая о том, что я все еще подключена к совещанию. – Я согласна, надо подготовить… эээ… листы!
– Это анализ на глисты, – поясняет воспитатель. – Обычная формальность. Палочкой пощекочут в попке, да, милая? – добавляет она, переключаясь на Иру.
– В попку-в попку! – кричит Ира прямо в мой микрофон.
– Да, я тоже хочу послать всю эту работу куда подальше, – смеется начальник, а вместе с ним – еще шестеро других начальников и коллег.
– Прошу прощения, – я краснею как рак. – Если можно, я подключусь попозже. У меня тут… эээ… непредвиденные обстоятельства.
– Листы, да, я понял, – снова смеется он. Боже, храни моего начальника и его чувство юмора. Клянусь, теперь у меня в команде точно будет прозвище «Глисты». – Увидимся вечером на вебинаре!
Мы с Ирой и направлением на анализы бежим в другой садик за Машей – он намного дальше от нашего дома и логичнее было бы сначала забирать Машу, а потом Иру, но Ира младше и их укладывают спать раньше. Если забрать сначала Машу, то Ира будет долго сидеть и ждать меня, и точно начнет плакать.
У Маши в группе, конечно, тоже все дети уже спят и она сидит на стульчике ждет меня. Но хотя бы не плачет – уже хорошо. Я уже изрядно вспотевшая да еще и голодная, вздыхаю облегченно. Мечтаю побыстрее дойти до дома, чтобы пообедать и доделать рабочие задачи перед вебинаром. Но девочки тянут в магазин. Это наша традиция такая – после садика заходить в магазин за чем-нибудь вкусным. Что-то вроде «принести дань двум богиням за то, что они соизволили расстаться со мной на несколько часов и подарили мне целых 3 часа работы в тишине».
Окей, решаю, что зайдем. Но дальше начинается какой-то триллер с хоррором и драмой одновременно.
Ира хочет куклу. Ничего необычного, она девочка, ребёнок, она может хотеть куклу. Ну и что, что таких кукол у нас три коробки на балконе, там, наверное, уже моя годовая зарплата. Я бы разбогатела, если бы продала эти коробки (если бы, конечно, эти куклы были с волосами и целыми ногами).
И вот она хочет одну. Такой у нас ещё нет. У старой платьюшко розовое в белый горошек, а у этой – белое в розовый. Там волосы заплетены в косички, а здесь хвост волнами. Разница очевидна же.
Пока я убеждаю её, что эта кукла нам не подходит, Ира натыкается на пони. Чтоб вы понимали, все остальное пространство балкона у нас завалено этими поняшками с пола до потолка. Иногда кажется, что они арендовали у нас квартиру.
А тут создатели взяли и выпустили обновленную версию пони. Видимо, родителям больше покупать нечего, им не нужно есть и одеваться, можно только собирать очередную коллекцию пони. Старые были недостаточно современными, видите ли.
И вот ситуация. Я смотрю на Иру, у меня все сжимается внутри. Я готова купить ей все на свете, потому что «в детстве у нас ничего этого не было, ну и что, что будет ещё одна коробка, рано или поздно мы их продадим и купим дом на Рублевке или квартиру оставим пони, а сами будем спать на коврике».
Но есть мааааленькая проблема…
Я забыла карточки дома и с собой у меня есть только 100 руб.
Это была такая ситуация, когда надвигается цунами, а ты не можешь залезть ни на какое дерево, потому что дерево – это ты сама.
Я хватаю леденцы у кассы, беру Машу и несусь с коляской к выходу так быстро, будто за мной галопом скачет табун пони. Ира соображает, что пони ей не светит, и включает сигнализацию. Я нервно озираюсь по сторонам, люди косятся на нас, кто-то недовольно цокает, а кто-то смотрит с сочувствием. Но меня не покидает ощущение, что выбор небольшой: либо меня сейчас сдадут опеке, думая, что я убиваю своих детей, либо меня сожрут пони.
Ирка вырывается из коляски, пытаясь упасть и ползти по направлению к цели. Настойчивости и целеустремлённости моей дочери позавидовал бы любой коуч. Я сажусь на корточки и пытаюсь поговорить с Ирой, называя ее эмоции, говоря, что она злится, что она очень хотела эту куклу и всякое такое, чему учат современные психологи. Ира кричит еще громче, демонстрируя всем своим видом, что она думает о современных психологах. Футболка холодит мне спину, шапка слезла набекрень, мне холодно и хочется есть. Я готова сесть прямо здесь посреди дороги в грязный снег и тоже начать плакать, но надо держаться. Я же дерево. Тьфу, то есть мама.
Кругом машины и люди, под ногами сугробы, я достаю бунтарку из коляски и, с трудом удерживая её, словно только что пойманную рыбу, тащу на руках в сторону дома. Маша везёт коляску, хотя она еле достаёт до ручки.
И вот мы таким табором почти 40 минут идём до дома. Дойдя до парадной, я отпускаю Иру в снег, потому что руки мои трясутся от напряжения. Дочка тут же мажется в грязи.
Маша держалась героем. Я видела, как она испугалась, но при этом ответственно везла коляску. Потом, намного позже, я её обниму и скажу, какая она молодец и как она мне помогла. Только вот приключения в этот день ещё не закончились, и самое «интересное» ждало меня дома.
***
После садика дети поспали ровно полчаса, за которые я успела съесть наспех поджаренную яичницу. Только я села за компьютер, чтобы доделать последние штрихи для вебинара, как Ира с Машей подскочили – у них словно бы открылось второе дыхание.
А делать дела с детьми – это все равно что плыть в лодке против течения. Без весел. Если вам надо, чтоб они немного поспали и вы назначили на это время какое-то супер-важное дело, то они, конечно, будут скакать и прыгать и ни за что не уснут. Если же нужно, наоборот, чтоб они не спали, потому что ты понятия не имеешь, как одновременно нести на руках двоих спящих детей из машины, то разумеется, они заснут. Ну то есть на всех опасных перекрестках, левых поворотах они будут истерить, а как только вы подъедете к дому – уснут.
Если вам нужно в магазин – они тянут на детскую площадку. Если хотите на площадку, то им, конечно же, надо в магазин.
Сейчас мне надо, чтобы они хотя бы немного посидели и спокойно поиграли, чтобы я могла сосредоточиться. А им надо стоять на голове и громко визжать.
Поэтому мне срочно нужен кофе. Кофе-кофе-кофе. Кофеюшко.
Пока я наливала кофе, Машка посадила Ирку в мешок для игрушек и пытается его закрыть. Ирка громка возмущается. Пытаюсь отвлечь их мороженкой.
Едва сажусь на стул, чтобы поработать:
– Мам, я хочу мороженку, как у Иры. Мама, я хочу пить. Хочу в туалет. Хочу на ручки. Завяжи мне бантик. Сними футболку. Надень футболку. Помыть ручки.
Размазали мороженое. Раскрошили печенье. Пролили компот. Поскользнулись на нем и упали. Поплакали, успокоила. Вытерла, умыла, собрала раскиданное.
Ира снова в мешке для игрушек.
Через два часа: «Блин, кофе!!!»
И вот так всегда. Странно, что мне психиатр так спокойно выдал разрешение на водительское удостоверение. Иногда я уже начинаю сомневаться в своей адекватности.
А теперь представьте. Уже вечер, у нас начался продающий вебинар. Я одновременно пытаюсь отвечать на сообщения в директе, делать скрины для сторис и следить, чтобы дети на разгромили квартиру и себя вместе с ней. Машка приходит с синим лицом и жалуется, что у нее болит живот. Я одной рукой глажу ей животик, не придавая этому большого значения. Но через полчаса становится очевидно, что дело плохо, потому что Маша кривится от боли и скулит.
Я звоню маме – она сто лет проработала медсестрой в больнице и к тому же живет рядом. Спрашиваю, может ли она прибежать осмотреть Машу? Но мама уехала за город с подругами, и вообще, оказывается, медсестры диагнозов не ставят, а только врачи. Она задает мне кучу вопросов и в итоге, распереживавшись, кричит мне в трубку: «Вызывай скорую! Это может быть все, что угодно! Счет может идти на минуты!» Спасибо, дорогая мамочка, успокоила.
Я трясущимися руками вызываю скорую. Пишу начальнику, что у меня форс-мажор, но все равно не могу отключиться от работы, потому что мне продолжают писать и я вынуждена висеть на телефоне.
Ира скачет по квартире и просит то мультик, то игрушку, то чего-нибудь сладенького. Машка бледная лежит на кровати. Я красная пытаюсь не сойти с ума от всего происходящего. Уровень тревоги космический, у меня начинается какая-то сыпь от нервов и путаются слова.
К тому моменту, как приезжает скорая, я уже едва дышу, прокрутив в голове самые страшные варианты. У меня почти собрана сумка со всем нужным для больницы, я готова плакать от того, что не знаю, как помочь своему ребенку, при этом по инерции продолжаю отвечать на сообщения по работе.
Аппендицит не подтвердился. И вообще врач сказал, что она просто что-то не то съела. Когда скорая уехала, я легла, глядя в потолок и пытаясь переварить случившееся. Что-то я явно делаю не так. Почему, когда моему ребенку плохо, я отвечаю на сообщения по работе? К черту такую работу.
Данил заходит домой, когда дети наконец-то вырубились, в квартире бардак, везде разбросаны детские игрушки, на кухне гора грязной посуды. Он уже знает, что с Машей все хорошо, потому что я сразу же ему написала.
Слышу, как он раздевается, моет руки и идет на кухню, по пути матерясь, что дома не убрано и как же ему надоел этот бардак. Потом заходит ко мне в комнату, держа в руках кухонное полотенце, и говорит:
– Сколько раз можно тебе говорить? Вот это полотенце должно висеть на ручке духовке, а не валяться на столе. Неужели это так сложно запомнить?
«К черту всё», – думаю я и начинаю тихо плакать.
Глава 3
Иногда я сижу во всем этом хаосе из детей, игрушек, рабочих задач и грязной посуды и пытаюсь вспомнить: как я здесь оказалась? У меня нет сил даже шевелить языком. Пожалуй, все, что я могу делать, это тыкать пальцами по кнопкам смартфона или клавиатуре. Сейчас у меня такое состояние, что я даже не могу ругаться на детей или пытаться их построить. Батарейка внутри меня на минусовом заряде, но я понятия не имею, как ее зарядить. Полночи я проплакала от несправедливости, злости и отчаяния. Я благодарила Бога за то, что с Машей все хорошо. Но мечтала только об одном – уехать куда-нибудь одной в отпуск.
На работе на следующий день я взяла выходной. Но зато решила убраться. Да, все мои поступки очень логичны. Когда я устаю так, что не могу пошевелиться, я беру побольше работы либо устраиваю уборку. Видимо, чтоб доказать себе, что вот вчера все было еще очень даже ничего. Ну или чтобы добить себя окончательно и чтоб все наконец-то от меня отстали. Особенно Данил с его вечными ворчаниями по поводу бардака.
С утра я убиралась три часа. Не могу сказать, что у нас дом 200 квадратов и семья из 10 человек (хотя, может, в каком-то измерении это так и есть, потому что ну что можно убирать три часа?). И это я не мыла холодильник, окна, не разбирала шкаф и балкон.
На время после обеда я оставила детскую. В ней 11 кв.м. и ещё два часа уборки. Там, наверное, есть чёрная дыра, из которой вылетает пыль, игрушки, подушки и пони. Эта чёрная дыра выглядит примерно так. Ты раскладываешь ровной стопочкой книжки на стеллаже, отвлекаешься на пять минут, чтобы сполоснуть тряпку, а книжки уже разбросаны по полу. Снова поднимаешь, снова расставляешь, снова… Ну вы поняли. Эта песня хороша – начинай сначала.
– Мам, давай мы тебе поможем! – кричит Маша и выхватывает швабру. «Ура!» – думаю я и иду раскладывать посуду. Дети в это время носятся со шваброй по всей квартире. А что, хорошая идея была родить двух дочек. Не только пол помоют, но и стены, и двери – жалко, что ручка у швабры короткая, так бы ещё и потолок помыли.
Вытираю пыль с полок. Старшая снова вызывается помочь. Натирает до блеска стеллаж. Потом подоконник. Комод. Кровать. Резиновый мяч. Кукол. Велосипед. Все блестит.
Меняю постельное. Дочки запрыгивают на кровать и забираются под простынь, которую я ещё не успела расстелить, смеются и дурачатся. Я тоже хочу запрыгнуть на кровать, но чтобы отдохнуть, конечно. Немного ворчу, потому что сил уже нет. Когда наконец-то удаётся их согнать и застелить постельное, я оборачиваюсь и вижу…
Знаете, как в кино. Звучит нагнетающая музыка, а камера крупным планом показывает. Книжки снова на полу. Коробка с конструктором разбросана. Белый только что отмытый стол разрисован фломастером. А рядом стоит довольная Ира. И руки её тоже до локтей измазаны фломастером. А на ее ногах Маша как раз дорисовывает полосочки, как у тигра.
А воду полчаса назад отключили.
Но как вы помните, у меня нет сил ругаться. Поэтому я просто машу рукой и ухожу в свою комнату. Раз нет воды, тогда попробую разобраться со стопками старых тетрадей, дневников, блокнотов. Давно пора было их разобрать.
Так получилось, что я веду дневники с 7 класса, стихи пишу с 9 лет, а истории придумываю лет с 14. Можете представить себе, сколько у меня накопилось макулатуры за более чем 20 лет.
Я достаю первую попавшуюся папку, в ней пожелтевшие вырезки из газет. Где-то здесь написано про меня. Вот я выиграла олимпиаду по русскому языку, вот меня отправили на всероссийскую конференцию по литературе. А здесь у меня берут интервью, потому что я стала лауреатом всероссийского конкурса поэтов. Гордость родителей, школы, города… Как многого от меня ждали. Как много от себя ждала я сама.
Я мечтала стать известным сценаристом и получить Оскара. Но поступать почему-то решила на журфак. Мол, чтобы быть сценаристом, нужен жизненный опыт, а писать я и так умею. Сейчас это выглядит так смешно.
А вот другая папка – с моими опубликованными рассказами и статьями. Нахожу одну историю и вспоминаю, как одна одноклассница мне сказала:
– Аня, как ты могла его убить? Я плакала и не могла остановиться!
Примерно то же самое мне говорили и другие девчонки, и даже взрослые женщины. И просили воскресить главного героя. Мне тогда было 14 лет и мой первый рассказ разместили в местной газете. Я и подумать не могла, что вся женская половина нашего небольшого городка, откуда я родом, будет плакать по главному герою. С тех пор я мечтала стать сценаристом, чтобы убивать людей (шучу).
Героя я, кстати, воскресила, продолжение написала, а потом было еще много рассказов, статей, стихов, текстов, публикаций в сборниках. Но все это было ровно до того момента, как я переехала жить в Питер. С тех пор ни одна моя история, ни один рассказ или книга, сценарий или что-то творческое так и не увидело свет. Все эти годы я работала только как копирайтер, журналист и редактор и много писала статей для интернет-ресурсов и журналов, а сейчас веду социальные сети. Но вот на мое творчество явно кто-то наложил проклятье или порчу, не знаю.
И вот я сижу над всеми этими вырезками и дневниками и вспоминаю отчаянно ту себя, которой была и которую где-то потеряла. Вспоминаю все свои мечты, которые не сбылись. И думаю: что я могу сказать той маленькой девочке или той 14-летней юной девушке, чей рассказ только что опубликовали в местной газете и которая так сильно верила, что у нее все получится и что она сможет все, что угодно, стоит только захотеть?
– Прости меня, я не смогла… Я тут детей рожала, матрешки раскрашиваю вот. Снежинки вырезаю…
Да она меня убьет. Она же умеет убивать людей.
И тогда я тоже начинаю плакать и не могу остановиться. По той героине, которую где-то когда-то убили, а преступление так и осталось не раскрытым.
Я встаю перед зеркалом и начинаю изучать себя. Смотрю на свои опухшие от слез глаза, на мешки, куда я долгие годы складывала свои мечты. И не могу понять. Почему только сейчас я вижу, что у меня пятна и прыщи на лице? Я все эти годы после родов была слепая или лежала в коме?
А вот этот живот… Почему никто не сказал мне, что последние три года я жду двойню? Хотя вроде Данил что-то говорил, но, кажется, я ещё и глухая была…
И вот я стою у зеркала, на меня снизошло чудо святое, я наконец-то прозрела и вижу все так отчётливо, будто на меня светит рампа, а каждую складочку мне показывают под микроскопом. В моей-то голове я выгляжу совсем по-другому! А я ещё думаю, почему я себе перестала нравиться на фотках…
Достаю весы. Они показывают плюс 10кг, я снимаю батарейку и прячу их в шкаф. Но если вы думаете, что с горя я иду есть чипсы и заедать их тортиком, то вы меня плохо знаете. Я, какая есть – с мешками, прыщами, пятнами и складочками – достаю гантели, стряхиваю с них пыль и выбираю самую убойную тренировку в инете, врубаю песню «Недетское время» группы «Дискотека Авария», чтоб треня была ещё ударнее, и начинаю скакать… Да, с утра я не могла даже шевелить языком, но теперь скачу с гантелями под одну из самых энергичных песен в моей жизни. Все логично.
Когда проходит полчаса и руки уже дрожат (напомню, что вчера эти же руки тащили 40 минут вырывающуюся любительницу пони), а ноги едва шевелятся, я смотрю на часы и вижу, что прошло всего лишь пять минут. Каждые 10 секунд я смотрю на часы, мне кажется, что они остановились, а я сейчас умру под тяжестью этих гантель.
Тем временем в песне поется: «Время придееееооооот, время придееооооот»
От бессилия я падаю на коврик. Но песня продолжает меня добивать.
Нам хочется дела
Мы б тоже хотели
Танцевать до рассвета
Крутые коктейли
Отдыхать в Куршавеле
Клеить моделей
Летать на ракете
Решать все проблемы
Мы всё бы сумели, придёт наше время
В этот момент я понимаю, что никогда не танцевала до рассвета, не отдыхала в Куршавеле, не летала на ракете и вообще я ничего не добилась в этой жизни. Все, что я смогла – это закончить вуз и родить двоих детей. Я не сделала крутого открытия, не получила Нобелевскую премию, не спасла мир от рака. Мои сценарии никто не хочет экранизировать, мой блог никто не хочет читать. Я даже ни разу не заработала ни одного миллиона.
Я неудачница.
А знаете, что самое страшное?
Если раньше ты все время думаешь, что «Ну ничего, вся жизнь впереди! Ты ещё успеешь…». То теперь это чувство, что «мир удивительный ждёт впереди» – прошло. Его больше нет.
Мне почти 40 и моё время уже не придёт никогда.
Глава 4
Остаток дня я проплакала, лежа в кровати. Дети иногда подходили ко мне и спрашивали: «Мамочка, почему ты плачешь?» Я обнимала их и говорила, что мамы тоже иногда плачут и сейчас мне очень грустно. Но я взрослая и со всем справлюсь. А они мои маленькие девочки и я их очень люблю.
Дочки чувствовали, что меня не надо трогать. И то мирно играли, то потом я включила им мультики. Заснули они обе аж в семь вечера. Я уползла в нашу с Даней комнату и включила свой любимый турецкий сериал. Только от него мне начало становиться еще хуже. Я смотрела на то, как главный герой ухаживает за героиней, как он на нее смотрит, держит за руку, и у меня все внутри переворачивалось. У меня такое было один раз в жизни – и кстати, с американцем турецкого происхождения. Его звали Омер, он приехал на полгода на стажировку по маркетингу в Питер, и чтобы завести новые знакомства, начал ходить танцевать сальсу. Там-то мы и познакомились. А дальше было полгода романтики, счастья, острой влюбленности, которая бывает, только когда тебе 22, обещаний и клятв, общих мечтаний и прогулок по белым ночам. Расстались мы глупо и нелепо, у меня потом были и другие отношения, но Омера я до сих пор иногда вспоминала.
Данил был полной его противоположностью.
