Дуглас взглянул на нас с Иннокентием и подытожил:
– По-моему, все ясно.
Полицейский обратился к Марайе:
– Ты с ним договорилась о встрече? Когда?
Девушка заплетающимся языком поведала, что они должны встретиться послезавтра, в парке. Место встречи насторожило нас, и мы поняли, что не зря так торопились – очень похоже, что готовилось еще одно преступление.
Мы взяли с Марайи «честное слово», что до этого срока она не сделает ни шага из дома без сопровождения отца или матери, а если «режиссер» вдруг как-то неожиданно проявится, то она немедленно свяжется с нами.
А Дуглас строго добавил:
– Кроме того, мы установим постоянное наблюдение за твоим домом. И я еще раз настоятельно напоминаю – из дома одной не выходить!
– А… – протянула было Марайя, желая, вероятно, оговорить какое-то исключение, но Дуглас оборвал ее:
– Слушай детка, ты хочешь остаться живой?
Марайя подавленно кивнула.
– Вот и умница, – подобрел Дуглас, а сейчас запомни вон того парня, – он указал на молодого полицейского, который стоял около машины. – Он будет охранять тебя и твой дом. Ты уж постарайся, не подводи его. Идет?
– Да, сэр, – тихо ответила девушка.
– Если мы быстро перехватим ту сволочь, может, еще удастся спасти похищенных… – вскользь проговорил Дуглас, давая понять выходившей из машины Марайе серьезность ситуации.
Личность на фотографии, сделанной Сэйрой, представлялась нам все более и более зловещей. Надо было как можно быстрее найти и обезвредить ее.
Мы вернулись в участок, и Иннокентий, не теряя ни минуты, стал сразу же звонить в Питер. Как я понял, он разговаривал с моим старым знакомым, всесильным дядей Лешей, который в это время в России усиленно собирал сведения о родном брате Григория.
Ему удалось узнать, что сам Григорий родился в одном из лучших роддомов Ленинграда. У его матери была какая-то серьезная патология беременности, именно поэтому она оказалась в хорошей клинике, а не в затрапезной районной больнице. Ребенок появился на свет хиленький, и то благодаря «кесареву сечению». Мать тоже была крайне слаба и долго витала между жизнью и смертью. Никаких сведений о близнецах, родных братьях или двойниках Григория обнаружено в роддоме не было.
Иннокентий поинтересовался, можно ли найти врача, который принимал у нее роды? Дядя Леша доложил, что уже поинтересовались, но и тут прокол. Этот человек – Воревода Муза Пафнутьевна – скончалась десять дней назад. Других свидетелей рождения Григория, спустя столько лет, пока найти не удалось. Но ищут.
– Что ж, будем ждать, – невесело смирился Иннокентий, закончив пересказ своего разговора с дядей Лешей.
«Воревода… Воревода… – навязчиво крутилось у меня в голове, – что-то знакомое… Муза Пафнутьевна…»
И тут меня осенило. Я стукнул себя по лбу и даже подскочил на стуле от избытка чувств.
– Черт! Я же знаю ее! Это же тетя Муся! – вскрикнул я. – Иннокентий, срочно звоним ее дочке. А вдруг она что-нибудь нам подкинет?
Но Иннокентий вяло отреагировал на мой энтузиазм. Он безнадежно махнул рукой:
– Толку-то: человек умер. Хотя попробуй, чем черт не шутит…
Я набрал номер, и на другом конце провода услышал знакомый Женин голос. Был он заплаканный, хрипловатый; по-видимому, она еще не отошла от свалившегося на нее горя. Мы с Женей тепло поговорили. Причиной смерти тети Муси было ее больное сердце…
Я находился в некотором замешательстве: в разговоре с Женей сейчас мне было неловко переходить на «деловую» тему, но сделать это было необходимо. Неожиданно Женя сама помогла мне:
– Спасибо, что позвонил. Может у тебя какое-то дело?
Я заволновался.
– Честно говоря, да. Слушай, тетя Муся ничего после себя не оставила? – задал я довольно нелепый вопрос.
Женя помолчала немного и уточнила:
– Ты имеешь в виду деньги? – и продолжила: – Как ни странно, денег у нее оказалось больше, чем можно было предположить…
– Нет, Женя, – торопливо, словно извиняясь за свою бестактность, перебил ее я, – меня интересует, не остались ли у нее какие-нибудь записки, воспоминания… или что-то в этом роде.
– Есть одно письмо – без адреса. Она оставила его человеку со странной фамилией – Ачамахес. Но где же я найду этого Ачамахеса?
«Вот оно! Везение, удача, судьба – не знаю, как это назвать… один шанс из тысячи…» Я мгновенно вспотел, но, сдерживая радость, сказал как можно спокойнее:
– Я его хорошо знаю!
Теперь пришла очередь удивиться и обрадоваться Жене – она охнула:
– Господи! Ведь это последняя воля мамы. Ты поможешь мне переслать это письмо?
– Конечно, – как завороженный отвечал я. – Только я сейчас нахожусь в Америке. Может, ты передашь его через моих знакомых, а уж они доставят его мне?
Женщина замялась:
– Честно говоря, я бы не хотела передавать его так… через третьи руки.
– Женя, этот Ачамахес находится сейчас тоже в Америке, рядом со мной. И мы еще долго здесь пробудем. Я думаю, что способ передачи письма, который я тебе предложил – самый быстрый и надежный, – постарался убедить ее я.
И проинструктировал:
– Слушай внимательно. К тебе придет мой друг, скажет, что «от Фаворского». Ты отдашь ему письмо. Если вдруг появятся какие-то сомнения – звони мне. Хорошо?
Я дал ей номер своего телефона и заверил:
– И не беспокойся – скоро письмо будет у Ачамахеса.
– Ладно. Я жду твоего человека, – согласилась Женя.
Глава вторая. Григорий.
После ухода моего надзирателя я еще долго сидел в оцепенении. Из этого состояния меня вывело чье-то легкое прикосновение – от неожиданности я вздрогнул. Высунувшись из-под кровати, на меня с робкой улыбкой смотрело девичье лицо. Я улыбнулся в ответ и приложил палец к губам.
– Тихо, – прошептал я, – вылезай.
Девушка выбралась из своего убежища.
– Привет, – сказал я ей очень тихо, опасаясь, чтобы нас никто не услышал. – Как тебя зовут?
Девушка пододвинулась поближе и представилась:
– Сьюзен. Меня зовут Сьюзен Хоуп.
Она пытливо разглядывала меня.
– А вы не американец, – с неожиданной проницательностью заметила она.
– Угадала. Я из России, – опять улыбнулся я.
– О, Россия! – ее глаза оживленно округлились. – Нам говорили в школе… Это очень далеко. Там холодно, много снега и медведи на улицах, – вывалила она на меня весь ворох своих «глубоких» знаний о России.
От такой нелепости я даже поперхнулся.
«Как же так получается, что в наше время, в такой цивилизованной стране, как Америка, дети в школах получают такие дикие знания? Ладно еще, если бы она была из племени мумба-юмба с дебрей Амазонки… Впрочем, скорей всего, это привычный высокомерный взгляд американцев на весь остальной мир с высоты их небоскребов…»
– А еще там любят играть на таком маленьком банджо, которое называется… – она запнулась и проговорила по слогам: – ба-ба-лай-ка.
– Балалайка, – поправил я, еле сдерживая смех. Но заниматься просветительской деятельностью сейчас было не время.
– Сьюзен, – сказал я шепотом, – если мы выберемся отсюда, я тебя обязательно приглашу к себе на родину, и ты сама увидишь пушистых мишек на наших улицах, и мы будем кормить их с рук.
Сьюзен идея понравилась.
– Здорово! А они не кусаются? – спросила она опасливо.
– Нет… У меня прямо дома живет один старый толстый медведь. Обычно он приносит мне тапочки для отдыха после работы, а когда смотрю телевизор – кладет голову мне на колени, – я будто рассказывал ей и себе сказку, стараясь хоть на минуту отвлечься от гнетущей реальности.
– Я тоже хотела бы завести доброго, воспитанного такого медведя, а то у нас все собаки, кошки… никакой оригинальности, – вздохнула Сьюзен.
– Я тебе подарю одного, – сказал я, – но для этого надо попытаться выбраться отсюда.
Сьюзен осторожно, на цыпочках подошла к окну.
– Нет, отсюда нам не выпрыгнуть, – она грустно покачала головой, – высоко.
Я не мог с ней не согласиться. С высоты двенадцатого или тринадцатого этажа, где мы находились, можно было спрыгнуть только на тот свет. Возможность сбежать через дверь оставалась единственной, но казалась мне еще менее реальной.
Я стал успокаивать девушку, а, скорее, самого себя:
– Сьюзен, не бойся. Я обязательно что-нибудь придумаю.
Но Сьюзен как бы и не проявляла особого беспокойства по этому поводу. Я подумал с грустью, что эта девчушка так хорошо держится, потому что не догадывается, для чего ее привезли в это учреждение. Вот уж поистине психология юности – жизнь кажется бесконечной, и все беды, несчастья случаются только в романах, кино, у кого-то, но только не у меня… А впрочем, может это и хорошо.
– Ты давно здесь? – спросил я ее.
– Не-а, меня вчера приволокли сюда какие-то гады.
– А как ты к ним попала?
– Я сама не поняла. Короче, один мой знакомый-режиссер посоветовал мне обязательно сняться в кино, потому что у меня талант и внешность, и все такое… Правда, я красивая? – обратилась она ко мне с вопросом, предполагающим только положительный ответ.
– Ну, ничего… – выдавил из себя я.
– Вот-вот. Я тоже думаю, что я совсем даже ничего, – удовлетворенно подтвердила она мой скупой комплимент, и продолжила уже сердито:
– Мы с ним встретились, чтобы договориться о кинопробах. Но в его машине меня скрутили, завязали глаза, и больше я ничего не помню. Очнулась уже здесь.
Она хитро сузила глазки:
– Но я обманула охранников – не показала виду, что пришла в сознание, и эти гады думали, что я сплю. Когда они вышли, я тихонько выбралась в коридор и юркнула в первую же открытую дверь, и очутилась у тебя. А как тебя зовут? – наконец-то задала она вопрос, с которого я начал наше знакомство.
– Грег, – представился я.
– Интересно… В России имена такие же, как в Америке, – удивилась она.
– Не совсем. Вообще-то меня зовут Григорий. Это «Грег» по-английски.
– Интересно… А как будет по-русски Сьюзен?
– Черт его знает… – задумался я. – Нюся, наверное, – неуверенно предположил я, припомнив какое-то созвучное имя маминой приятельницы.
Но девушке понравилось.
– Нюся! – она вся засветилась радостью.
«По-моему, девочка совершенно утратила чувство опасности, – подумал я. – Но, может, это и к лучшему. По крайней мере, если нам придется погибнуть, последние часы она проведет в относительном спокойствии».
В это время в коридоре послышались чьи-то неторопливые шаги. Сердце мое неприятно сжалось, я уже знал, что идут по мою душу…
– Сьюзен, под кровать! – скомандовал я, а сам прыгнул на одеяло и уселся в невинной «позе лотоса», делая вид, что медитирую.
Я был прав. Дверь распахнулась, и на пороге появился мой так называемый «учитель», на его губах змеилась уже такая знакомая мне зловещая улыбка.
Он зорко взглянул на меня и спросил почти по-приятельски:
– Как дела, Грег?
– Дела как сажа бела. Размышляю, – ответил я, напряженно следя за ним.
– Размышлять в твоем положении – это полезно.
