Через восемь дней поручик Сонцев-Засекин доложил, что установлен контакт с неким Георгием Шония, грузином, у которого в результате покушения на тифлисского градоначальника полтора года назад погиб старший брат, служивший в охране. Бросивший бомбу террорист был пойман, осуждён к бессрочной каторге, но бежал. В настоящий момент негодяй-анархист Полтаев находился в Пскове. Георгий же приехал в Санкт-Петербург поучиться механике, ибо был мастером на все руки и мечтал строить летательные аппараты, вдохновившись чертежами Леонардо да Винчи.
– Что ж, прощупай его хорошенько. Чем дышит, горит ли местью… Горцы, они в этом отношении першпективные. Действуй, Леонард Палыч, но осторожно, сразу все наши секреты не открывай, – напутствовал поручика Редриков.
Сонцев-Засекин познакомился с грузином за бильярдом. Нарочно проиграл два раза полусотенную, развивая, таким образом, к себе симпатию. Выпили по рюмке коньяку. Перешли на «Ты». Георгий пришёл в разговорчивое состояние.
– Представляешь, Леонард, у меня в Тифлисе в позапрошлом году брата убили бомбою! Он в охране градоначальника ехал. И его, и градоначальника, и ещё двоих – насмэрть, да! А этого, который бомбу бросил, Полтаева… думаешь, повесили? Нэт! На каторгу отправили. Хотел я за ним в Сибирь ехать, чтоб мстить, да разве найдёшь…
– Да, врагов у государя много, слуг его верных убивают, а заодно и таких, как твой брат… Как, говоришь, звали его?
– Константином.
– Упокой, Господи, душу раба твоего Константина, – поручик налил ещё по рюмке.
Выпили не чокаясь.
– Ух, всех бы этих бомбистов-анархистов поубивал бы! За брата. Ну, и за Государя тоже…
Сонцев-Засекин закурил и вкрадчиво мурлыкнул:
– А я знаю, где он!
– Кто?! – встрепенулся Георгий.
– Полтаев. Он с каторги бежал, теперь в Пскове.
Шония аж подскочил:
– Ай, спасибо тебе, Леонард! Теперь никуда не денется! Псков-то, рядом, не то, что Сибирь! Весь город перерою, но найду и башку отрежу!
Он на треть вытащил из ножен кинжал и со стуком кинул его обратно.
– Значит, хочешь отомстить за брата, Георгий? – напрямик спросил поручик, выступающий инкогнито.
– Вах! Канечно! Зубами порву, господин офицер!
– Это откуда ты взял, что я офицер? – нахмурился служивый, на встречу пришедший в штатском платье.
Горец рассмеялся:
– Э, когда ходишь, правой рукой отмахиваешь, а левую к бедру прижимаешь, чтоб саблю держать, хоть её там и нету! Да и кадетский корпус на лице написан!
Оставив это замечание без комментариев, расшифрованный поручик перешёл в осторожное наступление:
– Кроме твоего брата за многих хороших безвинно убиенных людей надо отомстить.
– Это точно!
Поручик, уверившись, что настрой у грузина правильный, зашёл с козырного туза:
– Своего врага убьёшь. А государевых врагов сможешь?
– Смогу! – твёрдо заявил Шония, – Но сначала – Полтаев!
Редриков разработал план и показал его Марии Фёдоровне.
– План хорош, – согласилась она, – Людей задействовано немного, пути отступления выстроены грамотно. Да вы сами отлично справились, Николай Леонидович! Я вам, вроде, и не нужна.
– Дело новое… э-э… мадам, ответственное. Вот и решил представить для одобрения.
– А, понятно!
И на первый лист плана легла резолюция синим карандашом:
«Одобряю. М. ?.»
Ещё через три дня штабс-капитан Петровский, отрастив недельную щетину и надев розовую шёлковую рубаху, в ночлежке на Сенной осторожно поинтересовался специалистами по мокрым делам. Ему повезло: не только остался жив и невредим, но и свёл знакомство с Сенькой Круглым, признанным авторитетом в делах, где свидетели были крайне нежелательны, а посему от них приходилось усердно избавляться.
Замаскированный под солидного удачливого вора, штабс-капитан сидел за столом в полуподвале, потягивая пиво, когда к нему подсел щуплый, соплёй перешибёшь, индивидуум.
– Это ты, мужик, меня спрашивал? Я Круглый.
Обозванный «мужиком» дворянин Петровский поперхнулся пивом. Присмотрелся: «Круглый» выглядел отнюдь не круглым. Надо же, как кличка с внешностью не гармонирует!
– Есть дело, – солидно промолвил засланец в мир криминала, – Один… чудак мешает сильно.
– Это, кому это? – шевельнулся Круглый.
– Нам, деловым.
– Кто таков?
– Он-то?
– Ты-то! Обзовись!
– Ангел, – назвался Петровский и напрягся.
Вор по кличке «Ангел» умер на каторге в Акатуе в прошлом году. Был он, кстати, не питерским, а варшавским.
– А-а… Ты, значит, здесь теперя? – успокоено выдохнул Круглый и уважительно покосился на капитанские сапоги с новенькими галошами.
– Не твоё дело! – отрезал уже пришедший в себя Петровский, – Сегодня здесь, а завтра там! Ты слушать будешь?
– Да ладно! Сколько?
– Пять кать*.
*Катя – сторублёвка
– Маловато… Давай, восемь?
– Шесть, больше не могу. Обчество не одобрит.
– Хрен с тобой, шесть. Говори кого. И адрес тоже.
И штабс-капитан продиктовал адрес бежавшего с каторги анархиста Сапунова, осужденного за попытку (неудачную, правда) покушения на председателя Верховного Суда Василевского три года назад. Местонахождение беглеца было известно уже более месяца.
– … а ещё у него на шее, вот тут, бородавка с виноградину величиной. Волос вороной, назад зачёсывает. И пенсню носит на шнурке!
– Всё?
– Всё! Вот аванец, тройка.
В руку Круглого легла пачка трёшек.
– Не тяни.
– Не боись, сопли жевать не буду. Прощевай, Ангел. Послезавтрева приходи, тогда и расчёт.
– Почекай! На месте вот это оставишь!
На стол легла открытка с Немезидой.
– Это зачем это?
– Это знак.
– А-а!
В пятницу Сапунова нашли с аккуратно проломленной кистенём головой. В субботу Круглый встретился в ночлежке с «Ангелом», чтобы получить остаток денег. Петровский уже знал из газет, что на трупе анархиста нашли карточку с Немезидой. Достав из-за голенища пачку банкнот, протянул её исполнителю:
– Вот, три куска.
Круглый взял, пересчитал засаленные трёшки. На его лице расцвела довольная улыбка.
– Ты, это… Обращайся, если что.
– Всенепременно!
Сонцев-Засекин (в штатском) с двумя агентами (тоже в штатском) приехал в Псков вместе с Георгием. Не как-нибудь приехали, а с комфортом, по чугунке! В конце ноября на санях было бы прохладноватенько. На вокзале их встретил агент Волбин, осуществлявший слежку за объектом. По дороге к дому, где жил Полтаев с двумя товарищами, тоже, кстати, анархистами, поручика одолевали сомнения. Слишком уж заметен был Георгий в своей черкеске и папахе! В случае переполоха как его прикрывать? Так и казалось, что все прохожие пялятся на него… В ответ на намёки, что неплохо бы переодеться в цивильное, грузин заносчиво ответил:
– Если бы я шёл не месть вершить, а барана рэзать, то фартук бы надел, да!
Идти от вокзала было довольно далеко, на Сырую слободу, сиречь, восточную окраину города. Кривоватая улочка, на которой стоял нужный дом, была засыпана недавно выпавшим снегом. Совершенно нетронутым! Ни единого следа, даже кошка не гуляла. Поручик приуныл. До темноты было ещё более часу, до поезда на Санкт-Петербург – четыре часа. В случае чего где прятаться? Следов-то не скроешь!
Георгий же сомнениями не мучился.
– Так, который дом? – деловито спросил он.
– Вон тот, четвёртый по правой руке, – показал агент Волбин.
Дом был двухэтажный, первый этаж каменный, второй – бревенчатый. Пять окошек на каждом. Ворота открыты.
– Ждите здесь, – приказал Георгий, – А я пошёл.
– А револьвер? – дёрнулся Сонцев-Засекин, – Возьми!
– Э, зачем револьвер? Кинжал!
И мститель скрылся во дворе, оставив отчётливую цепочку следов. Не было его минут десять. Затем он вышел и кивнул:
– Всё, слушай! Поехали домой, Леонард!
Все, слегка ошарашенные такой будничностью произошедшего, потопали за ним.
– Как прошло? – поинтересовался поручик уже в вокзальном ресторане, когда ждали заказанное.
– Ну, как? Захожу, баба какая-то в сенях навстречу. Я её спрашиваю: Григорий Полтаев здесь живёт? А она: оне во втором етаже квартируют. Поднялся, постучал. Открыл не Полтаев, другой какой-то. Я говорю: письмо из Тифлиса привёз Григорию и посылку. Он меня впустил и пошёл Гришку звать. Вышел Полтаев, а я его по горлу кинжалом: чик! И объясняю: это тебе за брата Константина! Он упал. Кровища булькает, что Кура весной! На шум тот, другой выскочил. Ну, я и его. Тоже, ведь, анархист.
– И всё?!
– И всё. Повернулся и пошёл оттуда.
– А карточку оставил, не забыл?
– Оставил, прямо на живот Гришке положил.
В кабинете полицеймейстера Санкт-Петербурга фон Клюге было накурено, хоть топор вешай. Конрад Карлович любил курить и не выпускал сигару изо рта, особенно, когда нервничал. А сегодня утро выдалось нервное: прямо у входа в присутствие к нему подскочил какой-то тип в тужурке, картузе и кашнэ и, заорав «Долой самодержавие!», выстрелил в упор. Прострелил борт шинели, но тела не задел, и неповреждённый Конрад Карлович ударом в ухо свалил покусителя наземь. Подскочивший городовой скрутил гада и уволок в узилище. Это ли не повод для переживаний?
– К вам господин Золотов, ваше превосходительство, – просунулся в кабинет секретарь.
– Пусть войдёт! – буркнул фон Клюге, и в кабинет вошёл помощник полицмейстера.
Хозяин хмуро кивнул ему на кресло для посетителей:
– Садитесь, Владимир Константиныч.
– Примите мои уверения в искреннем к вам сочувствии!
