– Да-с. Зачем оттягивать?
– А… оружие?
– Утром получите.
Похмелившийся и умытый Воронин сидел на кровати и внимательно слушал инструктаж. Петровский говорил раздельно и внятно, для пущей убедительности перейдя на «Ты»:
– Постучишься, назовёшься. Скажешь, что бежал из крепости, и тебе нужно пересидеть два-три дня. Он тебя впустит. За чаем незаметно подсыплешь ему в стакан вот этот порошок. Это опиум. Когда объект уснёт, зайдёшь сбоку и выстрелишь в голову, в упор. Ну, как будто он самоубился! Затем положишь на стол вот это, – в руку Воронина легла четвертушка бумаги с написанной на ней предсмертной запиской:
«Умираю, потому что разочаровался в светлой идее коммунизма. Он никогда не наступит, ибо нельзя достичь гармонии в обществе методами терроризма и насилия. И. В. Шабалин»
Записка была написана почерком Шабалина. Имелся в службе «Л» и такой специалист.
– Вот это тоже положишь, – Петровский протянул открытку с Немезидой.
Воронин почесал в затылке:
– Неубедительно как-то… Откуда бы я его новый адрес узнал?
– А от товарищей по борьбе с самодержавием, которые тебя из Петропавловки вытащили!
– Это, какие же товарищи? – удивился Воронин и развязно взял со стола без спросу штабс-капитанскую пахитосу.
– Ну, как же! Нуйкин и Ляхов! Денег караульному начальнику дали – он тебя и выпустил.
– Нифига себе! Откуда у них столько?
– Специально банк ограбили. В смысле, экспроприировали.
Ограбление «Международнаго Комм?рческаго банка» и впрямь имело место три дня назад. Представив, что ради него товарищи аж банк ограбили, Воронин приосанился.
– Вот машинка, – Петровский положил на стол американский капсюльный револьвер Ле Матт с барабаном на девять камор и вторым стволом двадцатого калибра под картечь.
– Убойная штука, – одобрил Воронин, засовывая прибор за поясной ремень.
Петровский, подождав, пока догорит пахитоса, спросил:
– Вопросы есть?
– Нету вопросов, Яков Семёнович. Вернее, есть один: как я туда попаду? Я на Васильевском ни разу не был, могу заблудиться.
– Я извозчик, не забыл? Лично тебя отвезу.
И они поехали.
По дороге Воронин нервничал. Канючил, что от холода сводит руки, что щемит сердце.
– У меня ревматизм, а от него порок сердца, между прочим!
– А чем лечишься? – поинтересовался штабс-извозчик, пошевеливая вожжами.
– Настойкою дигиталиса. Только, у меня её в тюрьме отобрали…
Помолчав, Воронин добавил:
– Валерьяновые капли тоже хорошо помогают, успокаивают пульс. И салицилат натрия надо постоянно принимать от ревматизма.
– Вот, сделаешь дело, я тебе всё это куплю.
– А рецепт?
– Будет рецепт, не волнуйся, – ухмыльнулся Петровский.
Для человека, организовавшего предсмертную записку, написанную почерком жертвы, сфабриковать какой-то там рецепт – это такой пустяк, что…
К нужному дому подъехали в девять утра. Дом был из категории так называемых «доходных». Четырёхэтажный, на восемь квартир.
– Его квартира нумер четыре. Второй этаж направо. Ну, пошёл!
Но Воронин не сдвинулся с места.
– Выпить бы, Яков Семёнович… Куражу для.
Ругнувшись, штабс-капитан полез за пазуху и достал серебряную фляжку с коньяком.
– Вот, глотни. Настоящий «Мартель».
Воронин отвинтил крышечку и надолго присосался к горлышку.
– Эй-эй! Хватит, хватит! – встревожился Петровский, – Окосеешь, промахнёшься!
Террорист сделал ещё глоток и внимательно прочитал гравировку:
«Дорогому Николеньке в День Ангела от любящей В. С.»
Присмотрелся получше и хмыкнул:
– О, и герб!
– Это не моя, – попытался отбрехаться Николенька, отбирая фляжку.
– Почти дворянин… – саркастически бормотнул Воронин и вылез из саней.
Слегка неверными шагами он направился к парадному.
«Перебрал, всё-таки!» – с досадой скривился Петровский, – «Ну, да, на старые дрожжи полфляги вылакал!»
Устроившись поудобнее, запахнулся в тулуп поплотнее и принялся ждать. Мороз для Санкт-Петербурга был весьма неслабый: градусов двадцать по Реомюру, поэтому на усах и бровях обильно оседал иней. Мёрз нос. Нервы тоже были натянуты, как канаты. Хотелось выпить, но, несмотря на то, что коньяку во фляжке оставалось ещё много, дворянин Петровский брезговал пить после больного ревматизмом Воронина. Вдруг у него слюни заразные? Нащупав в кармане брегет, нажал кнопочку репетира. Часы отзвонили девять часов, куранты отыграли четверть часа, затем тоненько продзинькали ещё шесть минут.
«Во, всего двадцать минут сижу, а кажется – два часа!» – поразился наш конспиратор.
От дома напротив к саням быстрым шагом подошёл могучего сложения флотский офицер, лейтенант.
– А ну, гони в Адмиралтейство! – приказал он, плюхнувшись в сани, – Рупь с полтиною!
– Заняты мы, ваше благородие! – виновато втянул голову в плечи фальшивый извозчик, – Седока жду!
– Какого-такого, к свиньям холерным, седока? – нахмурился лейтенант.
– Дык, вон в тот дом ушёл! Сказал: жди, щас выйду.
– Нахрен его! – махнул рукой флотский, – Другого ваньку найдёт! Поехали, тороплюсь я!
– Да он не расплатимшись! – попытался трепыхнуться Петровский.
Лейтенант начал закипать:
– Сколь он тебе должен-то?
– Восемьдесят копеек…
– Короче: трёшка! Вот, держи!
– Никак невозможно, ваше благородие! Он ходики в залог оставил!
Для обозрения был предъявлен брегет. Золотой, французский.
– А, чтоб тебя через бом-брам-стеньгу неструганную к кашалоту в клюв затащило! – выбранился лейтенант, – Последний раз спрашиваю: поедешь?
– Нет!
– Ну, тогда вот тебе, мужик!
Последовал сокрушительный удар кулаком прямо в нос, от которого изображающий мужика дворянин Петровский свалился с козел.
«Убью мерзавца! На дуэль вызову!» – такая мелькнула мысль.
Вскочив, дуэлянт высморкался кровью на снег и завопил фальцетом:
– Требую сатисфакции!
– Чего-чего требуешь? – вытаращил глаза офицер.
Но Петровский уже опомнился и втянулся обратно в образ извозчика. Секретная миссия, нельзя себя раскрывать.
– Ну, как же, ваше благородие, – заныл он, – За побои конь… коньпиньсировать извольте! Вы, может статься, мне нос сломали! А за што? Я ж со всем уважением вам обсказал, что, да почему! Впору городового скричать!
Городовой стоял шагах в пятидесяти и с интересом наблюдал за конфликтом. Однако не вмешивался, справедливо рассудив, что эти двое сами разберутся.
– Пёс с тобой, – угрюмо буркнул лейтенант, остывая.
Он сообразил, что, ежели сейчас вмешается городовой, то за избиение ваньки могут быть неприятности, вплоть до гауптвахты. Порывшись в кармане, вытащил монету:
– Вот, держи за свою носяру!
И быстрым шагом пошёл к перекрёстку.
Петровский вгляделся в монету: полуимпериал! Вздохнув, спрятал в кошелёк. Зачерпнул снега и приложил к распухшему носу, чтобы остановить кровь.
Ждать пришлось ещё более получаса. Наконец из парадного вышел Воронин. Петровский удивился, что не было слышно выстрела.
– Поехали! – выдохнул Воронин, садясь в сани.
– Дело-то, сделал?
– Да…
Сани тронулись. Медленно, чтобы не привлекать внимания.
– Не дадите ли ещё коньячку, Яков Семёнович? Силь ву пле!
Не оборачиваясь, штабс-капитан протянул фляжку. Послышались гулкие глотки.
– Мерси боку?.
Спрятав опустевший сосуд, Петровский спросил:
– Ну?
– Ну, впустил он меня. Как, спрашивает, меня нашёл? Я и говорю: Нуйкин и Ляхов. Они меня с Петропавловки выкупили, но у них спрятаться опасно. Ладно, говорит. Садись, рассказывай. А у самого самовар на столе. Я сел, себе чаю налил – остывший оказался. Принялся рассказывать. А он как к лавке прирос: ни на секунду не отлучится. Я уже нервничать начал. Наконец, встал он за папиросами. Тут я порошок и подсыпал. А он сидит, курит, а чай не пьёт. А я уже всё рассказал, тоже сижу, молчу. Он и говорит: ладно, спрячу тебя, но долго не получится, дня два. А там придётся тебе другую квартиру искать. Сейчас отдыхай, а мне сходить кое-куда надо. Допил чай и пошёл одеваться. Я растерялся: что делать? Засыпать и не собирается… Он уже вышел на лестницу, как вдруг что-то загремело. Я выглянул: Шабалин об корыто какое-то споткнулся и упал. Лежит без сознания, а может – спит, я не понял. Так я его обратно в квартиру втащил, уложил на диван (чуть поясницу не свихнул, между прочим!), револьвер к виску приставил, двумя подушками накрыл да и стрельнул. С большого ствола, картечью, значит. Полбашки снесло, меня аж замутило. Всё на стол положил: и записку, и открытку. Револьвер ему в руку вложил. А подушку через чёрный ход на помойку вынес и в костёр бросил. Там дворник мусор какой-то жёг…
– Правильно! – воскликнул Петровский, – Огонь покроет все следы!
При этом он впервые повернулся к седоку.
– Ой, Яков Семёнович! Кто это вас так? Нос – как слива!
– А, пустяки. Несчастный случай.
Привезя изрядно пьяного Воронина на квартиру, снятую для него службой «Л», Петровский выдал ему паспорт на имя мещанина Сидорова Кузьмы Прохорова с видом на жительство, выписанным в этой полицейской части.
– … и вот тебе жалование за этот месяц: триста рублей, плюс ещё сотня премии за выполненное задание. Сиди тихо. Жди письма.
Воронин выглядел чрезвычайно довольным!
