Где ты его видел, Ахмет? Вспоминай, вспоминай скорее, они уже входят…
Они вошли. Двое остались стоять у входа, по обе стороны. А третий, не задерживаясь, направился к стойке. Уверенно так, полы пиджака развеваются, узел галстука слегка ослаблен.
Один шаг. Другой.
Смотрит в пол.
Третий шаг. Начинает поднимать голову.
Память мгновенно проясняется – видятся волны Черного моря, стоящий на рейде океанский лайнер «Николай Рылеев» и каюта… «Ладно, джентльмены, оставим эту игру в джеймсов бондов… Глупенький. Сосунок – он и есть сосунок».
Сосунок!
Он поднял глаза, и взгляды их встретились.
Ну же, Ахмет!
Это было словно игра «кто первый». Не расцепляя взглядов, они одновременно выхватили оружие. В падении каждый произвел по одному выстрелу. Громилы у дверей присели. Парень за стойкой рухнул на пол как подкошенный.
Выстрелив еще два раза наугад, Ахмет откатился в сторону и, не выпуская из рук чемодана, кинулся к лестнице.
Наверх, наверх. У дверей одного из номеров мирно разговаривают мужчина и женщина. Китайцы. До них далеко, ни за что не успеть добежать к тому моменту, когда Сосунок выбежит на этаж, прицелится и выстрелит.
Выше. Небольшая шумная компания молоденьких девчонок, скорее всего, проституток: есть в них что-то совковое, что не замазать косметикой «Макс Фактор» и не спрятать под дорогими тряпками. Впрочем, толку с них тоже не будет – шмары прожженные, пуганные: увидев взлетевшего по лестнице человека с пистолетом, завизжали и бросились кто куда.
Выше, еще выше. Ага, вот то, что надо! Горничная выходит из дверей номера, где, вероятно, только что убралась, и достает ключи. Собралась закрывать двери. До нее всего каких-то пять метров.
– Стой! – крикнул Ахмет, кидаясь к ней. – Замри, сука!
В ответ – ни звука, только перекошенное страхом лицо восемнадцатилетней девчонки. Пинок в двери, петли жалобно пискнули. Девица тычком в лицо заброшена в номер. Упала на пол, да так неудачно – лицом. Только кровь брызнула. Нос разбила? Ничего, девочка, до свадьбы заживет.
Подхватив ее, как котенка, затащил в комнату и прижал к себе – ей не вырваться, да и пистолет упирается в шею с такой силой, что девушка лишь постанывает. Однако ему плевать на нее. Бросив чемодан на кровать, он одной рукой торопливо расстегивает застежки.
Черт, одной рукой не получается! А за дверями уже слышен топот ног.
Можешь не спешить, Сосунок, ничего ты от меня не получишь… О Аллах, да что же это за застежки такие! Ага, поддались. Крышку – долой, шмотки – долой… Диск. Вот он. Коробку – долой. Красивая, переливающаяся на свету пятнадцатидюймовая пластиночка. Очень красивая. Просто прелесть! Во всех смыслах.
– Не двигайся, Ахмет! И отпусти девчонку!
Вот они! Трое в черном вломились в номер и замерли на пороге. Три пистолета направлены на него, и пальцы готовы вот-вот надавить на спусковые крючки. Но они не надавят. Ахмет знает, что тоже успеет выстрелить, и черепная коробка у девчонки взлетит на воздух прежде, чем он умрет.
Ахмет рассмеялся.
– Какая у нас с тобой горячая встреча получилась, а, Сосунок? Жаль, что я не прирезал тебя там, на «Рылееве». А мне так хотелось сделать это! Без Вепря ты был там никто. Одно слово – Сосунок…
Говоря эти слова, он бросил компакт-диск на трюмо, ударом о стену отколол горлышко у бутылочки с одеколоном и выплеснул его содержимое на диск. С диким хохотом поднес зажигалку.
Сосунок молчал.
Диск плавился. Язычки синего пламени за считанные секунды слизали с него все шестьсот мегабайт информации, и вскоре от того, что когда-то называлось «Прелестью», остался только кусочек шлака.
– Все! – сказал Ахмет. – Хэппи-энд.
Он отбросил пистолет и отпустил горничную, пребывавшую в полуобморочном состоянии.
Вытянул руки вперед, держа ладони раскрытыми.
– Арестуй меня, Сосунок. Может, я и раскаюсь.
Сосунок опустил пистолет. Молча кивнул головой своим громилам: «Взять его» – и вышел из номера.
Глава третья
Звон, какой-то занудный, тоньше комариного писка, стоял кругом.
Или даже нет, не кругом, а внутри, под черепной коробкой, и хотелось выключить его, как опостылевший звонок будильника поутру, но подсознание подсказывало, что сделать это невозможно. Надо терпеть.
И приходилось терпеть, превозмогая боль и муки истерзанной психики, с сожалением осознавая, что отключить чертов будильник на самом деле невозможно.
Есть боль. Страшная боль в нижней половине беспомощного тела, причем трудно определить, сломаны ли это голени, бедра или же по нижним позвонкам прошла микроскопическая трещина, равнозначная холодному слову – смерть.
Но это была не смерть. Он был жив, а еще через мгновение понял, что может двигаться, но едва он шевельнулся, как звон был погребен в мозгу ударом молота по медному гонгу.
Боль в теле мгновенно исчезла, вернее, ее заслонила еще более страшная боль в голове. И словно бы в глухом февральском буране он услышал собственный отупленный стон.
Однако жизнь возвращалась к нему, вместе с болью и гулом. Попробовав сжать пальцы правой руки в кулак, он вспомнил, что такое уже было с ним, и не раз. Он даже мог назвать точное число – четыре раза.
Этот – пятый.
Собрав в комок всю свою волю, он открыл глаза.
Свет ослепил, грубыми мозолистыми пальцами ткнул в глазные яблоки, и после этой секундной вспышки пришла слепота.
Ненадолго.
На полминуты. Потом глаза притерпелись, зрачки сузились и первое, что он увидел, было облако, похожее на пуховое одеяло, разодранное дикой кошкой в клочья.
Мысль о кошке, возможно, пришла ему в голову потому, что это разодранное облако-одеяло напоминало кошку, рысь или даже стилизованного льва с небесными пятнами на спине. Лохматая когтистая лапа была занесена для удара. Из открытой пасти торчали клыки и летела пена.
Я жив, сказал он себе. Я жив, я вижу и…
Он сжал кулак вместе с пучком травы и поднес его к лицу.
И я могу двигать руками!
По травинке метнулся насмерть перепуганный паучок, наткнулся на палец, секунду постоял, что-то пытаясь сообразить своим паучьим умишком, и сломя голову побежал обратно. Скользнув на запястье, рванулся было вперед, к локтевому сгибу, но, наткнувшись на браслет часов, снова замер. Тогда он поднял вторую руку и щелчком отправил паучка в путешествие по ветру.
Ветер?
Нет, не ветер, а так, ветерок. Слабенький утренний бриз, и неясно, почему он так гудит и овевает жаром. А может, здесь дело не в ветре, а в чем-то другом?
Он попробовал приподнять голову. Не без труда, но это ему удалось, несмотря на то, что мир вокруг него сразу же поплыл вбок и подступила тошнота.
Это нестрашно, сказал он себе. Сейчас пройдет. Такое случается, когда долгое время лежишь, запрокинув голову, с сотрясением мозга.
А может, все не так уж печально? Может, никакого сотрясения нет?
Поборов тошноту, он приподнялся еще немного и оперся на локти. Головокружение понемногу улеглось, мир перестал плыть и окончательно очистился от тумана. И сразу же стало ясно, откуда ветер приносил гул и жар.
Метрах в пяти от него, под старой, покрытой смоляными шрамами и грязным мхом березой, горел автомобиль. Вернее, догорал. Он был уже полностью покрыт копотью, по его поверхности то и дело пробегали сине-зеленые язычки пламени, словно отыскивая на несчастной машине место, еще не поддавшееся огню. Собственно, автомобиля не было, был только эфемерный каркас из раскаленного шлака, который стоило ткнуть пальцем, и он тут же осыпался бы на траву дымящейся трухой.
По всей видимости, когда-то это было очень неплохим «БМВ». И что самое обидное – его «БМВ».
Это чертовски удручало.
Прислушавшись к себе и сообразив, что до сих пор не вспомнил, кто он и как здесь очутился, он вдруг подумал, что это чертовски забавно: лишившись памяти, сожалеть об утраченной машине стоимостью в двести тысяч долларов…
Двести тысяч?
Он распрямил руки и сел. Двести тысяч долларов. Откуда у него всплыла эта цифра?
Постой, не суетись, сказал он себе. Разберись во всем спокойно, и ты вспомнишь все. А для начала оглядись, сориентируйся и проверь, способен ли ты ходить или в самом деле у тебя что-то с позвоночником. Память, дружище, будет тебе ни к чему, если ко всему еще ты окажешься парализованным.
Слегка согнув ноги в коленях, он попробовал пошевелить пальцами на ногах. Получилось, но с трудом: обут он был в тесные кожаные туфли.
Он прищурился: туфли были довольно дорогие. Хотя удивляться тут нечему – на «БМВ» стоимостью двести тысяч долларов в драных кедах не ездят.
Деньги, надо полагать, у меня водятся, подумал он. Это уже неплохо. Есть надежда, что с голоду я не помру.
Стоило только об этом подумать, как в желудке требовательно заурчало. Организм требовал подзарядки.
Помогая себе плечами, он неспешно повернулся налево, направо, слегка наклонился вперед
(в затылке что-то щелкнуло, и в голове сделалось ясно-ясно, как зимним морозным днем в чистом поле).
– Отлично! – сказал он вслух и сам удивился звуку своего голоса. Он был абсолютно незнакомый и какой-то вялый.
– Отлично, – повторил он, прислушиваясь к самому себе и пытаясь поменять интонацию. – Отлично. Вот так-то лучше. А теперь назови мне свое имя, земляк, и мы станем с тобой ба-альшими друзьями…
Никто ему, однако, не ответил – внешний мир и подсознание молчали. Имени своего, друзей он не помнил. Где живет, не знал.
Приятного в этом было мало.
Амнезия, мысленно произнес он слово, давно крутившееся глубоко в подсознании. Тысячу раз слышал об этом, но как-то не думал, что придется попробовать самому.
С кряхтением, упершись кулаками в траву, он встал на ноги. Разогнулся. Голова снова слегка закружилась, но быстро унялась, и он, благословив Господа, огляделся.
Та-ак, кажется ситуация проясняется. Метрах в тридцати от дерева, под которым пребывала его сгоревшая машина, проходила дорога.
Сколько же необходимо времени, чтобы огонь превратил автомобиль в труху? Минут десять? Пятнадцать? Точно сказать трудно – не помню, чтобы когда-нибудь наблюдал за горящим автомобилем, но не думаю, чтобы это слишком долго длилось. Значит, пятнадцать минут. И до сих пор никто не остановился и не спустился в кювет, чтобы поинтересоваться, что здесь произошло? Сомнительно. Или дорога чересчур пустынная?
Едва он успел об этом подумать, как услышал шорох шин по асфальту, скрип тормозов и увидел на обочине ярко-красную «девятку», с тонированными стеклами, казавшимися вратами в черную дыру.
Уже кое-что, подумал он. И принялся приводить себя в порядок: отряхнул смятые, заскорузлые от крови брюки, шлепнул пару раз по рукаву кашемирового пиджака («Я что – новый русский?»), поморщившись от боли. Все-таки тело у него было здорово отбито.
Он посмотрел на часы. Начало восьмого. Утра, надо полагать. Часы «Роллекс». Покачав головой, он взялся за пиджак, чтобы застегнуть пуговицы, но их не обнаружил (оторвались, наверное, когда вылетал из машины через лобовое стекло), зато обнаружил за поясом пистолет. ТТ 1951 года. Он, надо полагать, и поотшибал ему бока при падении.
Присвистнув, он запахнул пиджак, повернулся к вышедшему из «девятки» человеку.
Я наемный убийца, не иначе, подумал он. Или агент каких-нибудь… этих… западных спецслужб. Бонд моя фамилия.
Между тем мужчина спустился в кювет, закуривая на ходу сигарету. Он оказался бритоголовым квадратным парнем лет двадцати пяти, в тяжелых ботинках не менее сорок шестого размера, а длинный кожаный плащ запросто мог служить неплохим чехлом для какой-нибудь японской малолитражки.
Водитель встал рядом с ним, оттопырив нижнюю губу, выпустил дым и спросил скрипучим, подходящим к его внешности голосом:
– Да, братан, влетел ты. Неплохая у тебя тачка… была. Сам-то цел?
– Сам не знаю. Ноги ходят, руки шевелятся. Голова соображает туго, но пока не знаю, от удара это или так было всегда.
Парень покосился на него с подозрением.
– Похоже, чувство юмора у тебя не отшибло, – усмехнулся он немного погодя. – Знаешь, тебе не мешало бы умыться, на тебя смотреть страшно.
– А что так?
– Да нет, ничего. Может, «скорую» вызвать?
Что-то подсказывало, что «скорая» не нужна.
– Интересно, как это ты умудрился слететь с трассы? – начал рассуждать парень, подойдя к тому, что осталось от машины, и сделав вокруг нее круг почета. – Участок этот спокойный, несложный… Может, кто подрезал, а? И смотался, падла. Ты, случайно, не запомнил его номер?
Парень, видимо, был из тех, кому ответы не требовались, его вполне устраивали собственные выводы.
– Нет, не запомнил, – ответил он парню.
Тут вдруг в голове слегка прояснилось, и он понял, что ему сейчас надо. Хотя додуматься до этого несложно: когда машина твоя сгорает дотла, с мозгами у тебя явный непорядок и очухиваешься ты с полной потерей памяти в чистом поле, первым твоим желанием будет вернуться в город, который, думается, твой родной и где что- то и всплывет у тебя в памяти, похожей сейчас на дискету, положенную рядом с мощным магнитом.
– Земляк, у меня к тебе просьба. Мне надо в город, ты меня не подбросишь?
Парень, посмотрев на него с изучающим прищуром, щелчком отбросил окурок.
– Вообще-то, братан, я еду в обратную сторону и очень тороплюсь.
Пришлось со вздохом лезть во внутренний карман пиджака и шарить там в поисках чего-нибудь полезного.
