– Ладно! – махнул на него рукой тот, кто сидел в центре. – Занимался где-нибудь в театральном кружке?
– Нет.
– Это хорошо. Петь умеешь?
Степа кивнул.
– Пой.
Степа подумал и завел русскую народную «Выйду на улицу…» Комиссия замахала на него руками.
– Хватит! – хохоча от души, попросил главный и сказал что-то негромко остальным. Те согласно заулыбались. – Танцуешь?
– Ну да…
– Так же?
– Получше.
– Вот и хорошо. Подойди поближе. Ты куда еще пойдешь?
Степа неуверенно пожал плечами. Как быть в такой ситуации? Врать неприятно, что хотят от него – не совсем понятно. Все ведь абитуриенты ходят с прослушивания на прослушивание, туда-сюда, где больше повезет. Стоя накануне в очереди в Щепкинском, он слушал разговоры и понял, как надо.
– Что? Везде бегаешь? Не бегай. Сюда сдавай документы, мы тебя сразу на третий тур пишем, ясно? Программу только поменяй.
– «Идиота» взять? – спросил Степа.
– Почему «Идиота»? Ну, можно и «Идиота»… Нет, почитай что-нибудь Довлатова. Со смыслом так, остренько… Хорошо?
– Нет. – Степа помотал головой.
– В смысле – «нет»? – удивился главный. – Не знаешь Довлатова?
– Знаю. Он мне не нравится.
Главный отмахнулся:
– Ерунду не говори. Актер – белый лист. Сразу запомни это. Что напишут тебе, то и будешь говорить. И никто твоих «нравится – не нравится» не спросит. Вот станешь народным, тогда будешь всем про свои литературные вкусы и политические убеждения рассказывать. Интервью давать, на митинги ходить, махать красными или белыми флагами. В Думе за большие деньги кемарить и фотографироваться. А пока делай, что говорят.
Степа кивнул, но решил, что сюда он точно не пойдет. Атмосфера здесь не очень. Ведь получается, что ему уже есть из чего выбирать. Оставались еще ВГИК и РАТИ, Театральная академия, которую все девочки (абитуриенты оказались в основном девочками) называют почему-то ГИТИСом. Степа прикинул, что до конца дня он успеет лишь в одно место, пошел в ГИТИС, до которого по центру Москвы легко было дойти пешком. Без навигатора в телефоне Степа запутался бы, на телефоне у него кончились деньги, но за ним увязались две девчушки, которые щебетали всю дорогу, наперебой пытаясь ему понравиться. По дороге они перекусили в кафе, Степа взял себе только чай, но девушки от души угощали его булочками и даже купили ему салат. Степа отбивался до последнего, убеждая девочек, что сыт и на еду смотреть не может, но когда одна из них решила выбросить то, что они, оказывается, купили ему, Степа, чувствуя себя ужасно, быстро всё съел, пообещав себе больше никогда так не делать.
В Театральной академии курс набирала известная пожилая актриса, Степа хорошо помнил старые фильмы с ее участием, их любила мать. Актриса мало изменилась, постарела, но была очень похожа на себя молодую.
– Какой ты… – хмыкнула актриса, с интересом разглядывая Степу. – Из театральной семьи?
– Нет.
– Жаль. А я думала ты… Ну, неважно. Похож просто. Ну, читай.
Степа начал с Есенина, быстро сбился, попытался читать заново.
– Ладно, – остановила его актриса. – Монолог какой-нибудь знаешь?
– Я отрывок из Бондарева готовил…
– Сам готовился? – прищурилась актриса. – Это хорошо.
– Почему? – искренне удивился Степа.
Актриса улыбнулась.
– Хуже нет, когда из кружков приходят. Их сразу видно. Детей жалко, такие умельцы испорченные-перепорченные… «Я и так умею, я и то вам покажу…» А внутри – пустота. Пустые кривляки. Так, ну-ка, отойди подальше. Еще, еще дальше… Вот так, у окна встань, да. Покричи что-нибудь, позови меня.
– А… – растерялся Степа. – Как вас зовут?
– Ты не знаешь, как меня зовут? – усмехнулась актриса.
– Я… я отчества не знаю, – нашелся Степа.
– Григорьевна, – подсказал ему кто-то. – Людмила Григорьевна.
– Да не надо по имени! – отмахнулась та. – Просто кричи, зови, чтобы я к тебе шла, кричи: «Э-э-эй! Сюда, иди сюда!» Можешь на «вы», если тебе проще так. Зови, как будто пожар, наводнение, как будто ты на крыше дома стоишь, а вода подступает, подступает, ну, давай!
Степа стал кричать, а все – смеяться.
– Хорошо, – сказала Людмила Григорьевна. – Всё, не надо больше. Да, дружок… И что нам с тобой делать? Деревянный ты топор. Даром что нигде не занимался. Но уж очень хорош. Ну, не стой там… м-м-м… – Актриса глянула в списки абитуриентов, лежавшие перед ней. – Степа Васильков… иди сюда, Степушка, присядь к столу. Во-он там стульчик себе возьми.
Степа подошел к столу комиссии вместе со стулом, но садиться на него не стал. Актриса подняла иронически брови, улыбнулась.
– Какой же ты… Лет сколько? В армии служил? Нет, наверно?
– Служил.
– В каких войсках?
– В морпехе, – с гордостью ответил Степа. Может, хватит уже смеяться над ним? Не то чтобы обидно, просто непонятно – что такого в нем смешного?
– Ты? В морской пехоте? Что, и отжаться можешь? – улыбалась актриса.
– Пятьдесят семь раз, – похвастался Степа.
– Отжимайся!
Степа в растерянности взглянул на актрису, лег на пол, стал энергично отжиматься.
– Всё-всё, хватит!.. Я пошутила же… Хватит ржать! – остановила она остальных. – Вот какой у нас Степушка молодец! – похвалила она так по-родственному, так по-доброму, что Степа решил: всё, больше никуда он не пойдет. Если здесь возьмут, здесь и будет учиться.
– Степушка, а что же мы с твоим присюсюкиванием будем делать? Пятьдесят семь отжиманий – это хорошо, конечно, а говорить-то мы как будем? С логопедом заниматься обещаешь? Исправишь дефект?
Степа кивнул как можно увереннее.
– Вот и ладно. Лена! – подозвала актриса девушку, отмечавшую что-то в списках. – Пиши: Василькова сразу на творческий экзамен.
– На третий тур? – уточнила девушка.
– Я говорю тебе – на экзамен. Он уже прошел все туры. Вальс танцуешь? – подмигнула ему вдруг актриса.
Степа, не привыкший к таким резким переменам темы, к шуткам, похожим на серьезные вопросы, и наоборот, от растерянности не понял, что она спрашивает. Актриса встала и подошла к нему. Она оказалась довольно высокого роста, с очень хорошей фигурой для ее возраста, стройной, ладной. Людмила Григорьевна протянула ему руку.
– Лена, напой нам вальсок какой-нибудь! – кивнула она всё той же девушке.
Та неожиданно красивым густым голосом запела мелодию. Актриса взяла за плечо и за руку Степу и сама повела его. Степа раз наступил ей на ногу, два, три… Людмила Григорьевна засмеялась и остановилась.
– Да, ладно. Ничего. Пусть другие танцуют. Тебе можно просто так стоять и смотреть. Но я тебе этого не говорила! – Она шутливо щелкнула его по носу.
Степа уловил легкий горьковато-сладкий запах ее духов.
– Всё. На экзамен причешись, нормально оденься… У тебя есть другая одежда? – понизила она голос.
Степа кивнул.
– Точно? – Актриса внимательно смотрела на него.
– Да. Дома. Я не в Москве живу.
– А деньги есть съездить домой?
Степа опять кивнул.
– Нет, послушай, ты, во-первых, давай-ка учись разговаривать, у тебя очень красивый голос. И если я тебя спрашиваю, я ведь что-то имею в виду. Так, как сейчас, приходить на экзамен не нужно. Оденься хорошо, брюки или можно джинсы, если брюк нормальных нет, но чтобы чистенько, отутюжено… Рубашку светлую обязательно, никаких футболок… Тебе не идет бомжеватый стиль, ты – герой, понимаешь?
Она говорила негромко, но все замолчали и слушали ее. Степе было крайне неловко, как будто с ним договариваются о чем-то неположенном, незаконном.
– Да, хорошо, я оденусь… – пробормотал он и поскорее выскочил из аудитории.
Когда он спускался по лестнице, его догнал молодой человек, всё время молча сидевший рядом с актрисой.
– Эй! – небрежно и громко окликнул он Степу. – Телефон свой давай.
Степа удивился, но достал из кармана телефон.
– Деньги всё равно кончились, – сказал он и протянул парню телефон.
– Ну, ты лох… – покачал тот головой. – Короче, Людмила Григорьевна попросила взять твой номер, а ты, лох такой, его не дал. Кому!.. Самой Арефьевой.
Да, точно, Людмила Арефьева, Степа наконец вспомнил ее фамилию.
– Почему не дал? – удивился Степа. – Девятьсот тринадцать, семьсот тридцать три, пятьдесят шесть, пятнадцать… А зачем ей мой номер?
– Вот и я думаю – она без твоего номера отлично проживет. Так что – не забудь, ты номер не дал. Отказался! В грубой форме!
Степа растерянно смотрел парню вслед.
* * *
…На какое-то время сон его ушел. Степа вечером ложился спать, засыпал и просыпался минут через сорок. И лежал в темноте, думал, думал, утыкаясь всё в ту же стену.
Пару дней назад ему позвонила Людмила Григорьевна.
– Степушка, как твои дела? – спросила она спокойно и ласково.
Степа поздоровался, помолчал и нажал отбой. Что он может сказать народной артистке, так любившей его все годы обучения, поставившей на него дипломный спектакль? Искавшей и нашедшей роль, в которой он, Степа, топор топором, даром что самый красивый топор, был хорош и убедителен? Что он ей теперь скажет? Что дела его плохи? Что он в тупике? Что прошло два года с выхода фильма и он никому не нужен – никому вообще? Что всё так запуталось, что лучше бы не было этого его лица, с которого воды не пить, которым он не умеет торговать… Что еще ему говорили про его лицо? Чего только не говорили… Расписываться в своей слабости и рассказывать о неудачах он не будет.
Людмила Григорьевна звонить больше не стала, написала ему в сообщении лишь одно слово: «Зря». Еще минут через пятнадцать она написала: «Я тебя люблю, как сына, ты знаешь. Звони в любое время». И Степа бы позвонил, прямо сейчас. Но что он ей скажет?
На курсе он был героем, как Арефьева и обещала ему. Во всех отрывках играл хорошие, большие роли. В дипломном спектакле – главную роль. Гамлет… Многие всю жизнь мечтают об этой роли. Степе до последнего казалось, что он не справится, не вытянет роль. Или так казалось тем, кто тоже хотел играть Гамлета, а таких ребят было как минимум трое, Степа постоянно слышал смешки, издевки, многие так и не смирились, что Арефьева была к нему неравнодушна. Чего только не приплетали за годы учебы! Начиная с того, что он ее любовник, и заканчивая тем, что на самом-то деле он ее внебрачный сын, которого она много лет скрывала. Никто ничего не видел, и доказать было невозможно, потому что ничего и не было, кроме теплой дружбы и заботы Людмилы Григорьевны, но болтали всё что хотели.
Тот парень, который назвал его «лохом» после прослушивания на поступлении, оказался молодым педагогом. Именно ему пришлось исправлять дефект Степиной дикции, присвистывающий звук «с». Возможно, будь кто другой на этом месте, дефект бы и удалось исправить. Анатолий Сергеевич же, преподаватель техники речи, невзлюбил Степу так, что тот после его занятий физически чувствовал себя плохо. Сколько раз Степа хотел что-то с этим сделать, поговорить серьезно с педагогом, разобраться, всё хотел поделиться с Людмилой Григорьевной, но так и не собрался. Экзамен по сценической речи он сдал, поставили ему твердую четверку за красивый голос и хорошую, четкую дикцию… если не учитывать свистящее «с». Людмила Григорьевна, проболевшая весь четвертый курс, приходившая в академию редко, отвела его в сторону после экзамена и сказала:
– Всё равно этот дефект тебе нужно убирать. Я всё понимаю, Толя тебя закапывал, мне говорили. Ты не жаловался, другие пожаловались за тебя. Но ссориться я с ним не могла, прости меня. Он мальчик блатной, на этом месте не случайно, уже завкафедрой, хотя ему тридцати пяти нет. Ты знаешь – денег у нас никаких, но здесь люди не за деньги работают. Ему прочат повышение – прямо высоко-высоко. Еще удивимся с тобой, куда Толя пролезет. Точнее, куда его протолкнут. Придем завтра с тобой, а перед Толей красную дорожку раскатывают, кланяются в пояс. А он нам с тобой говорит: «Иди-ка ты, Людок, отдыхай. Дыши воздухом в ближайшем Подмосковье, сажай свёклу. И у любимчика твоего белый билет, забирай его с собой». Так что, Степушка… В кино тебя озвучат, вот мне хорошую роль для тебя друзья обещали… А как с театром быть – непонятно. Для комика еще куда ни шло так разговаривать, а для героя…
Степа был рад, что учеба подошла к концу. К своему дефекту речи он серьезно не относился. На четвертом курсе его стали приглашать сниматься – в фоторекламе, в дипломный фильм выпускника ВГИКа, который тут же получил премию на небольшом кинофестивале. Сниматься ему понравилось гораздо больше, чем работать на сцене. На съемочной площадке, где всё можно переделать, сыграть еще раз, а то и ничего не играть – просто смотреть в ту точку, куда попросили, он чувствовал себя гораздо свободнее, чем на сцене.
– Расскажи-ка мне, сынок, чем ты занимаешься, – подступился к нему отец, когда после долгого перерыва Степа приехал к родителям, сдав госэкзамены.
Тогда еще не было Мазорова, не было его знаменитого фильма «Игра», после которого всё должно было прийти к Степе, а произошло всё в точности наоборот… Тогда еще можно было спокойно пройти по улочками своего города.
Когда долго не приезжаешь домой, то поначалу кажется, что всё стало меньше: улицы – у?же, дома – ниже. Потом этот послемосковский эффект проходит.
На улице, где жили родители, оставались еще деревенские дома рядом с обычными четырехэтажками. Два соседних старых дома, в одном из которых когда-то жила девочка Тоня, которая очень нравилась Степе в школе, снесли. Новый хозяин на двух участках выстроил страшненький замок, темно-серый, с ярко-фиолетовыми башенками, узкими высокими окнами. Из такой башенки как глянет на тебя злая волшебница разными глазами – черным и зеленым… И ты поймешь – вот что случилось на самом деле с Тоней… И вовсе она не уехала в Москву за ненадежным столичным счастьем… И вовсе она не загуляла, не изменилась так, что лучше бы ее не встречать, не знать, что стало с милой тонкой девушкой с пепельными волосами и такой светлой улыбкой… Просто ее забрала волшебница и заколдовала. Мать смеялась: «Хорошо, что ты, Степик, вырос. Ты же у меня впечатлительный мальчик, представляю, как бы ты нервничал из-за этого замка в детстве…»
Степа гулял по городу и замечал, что изменилось за тот год, когда он никак не мог приехать к родителям, вырваться, хотя ехать не так уж и долго. Городок их находится в стороне от железной дороги, прямой автобус из Москвы идет в очень неудобное время, долго, колесит по области, и всего раз в день. Поэтому добираться надо на перекладных. В прошлом году Степа первый раз приехал к родителям на своей машине. А в тот раз ехал еще на трех автобусах.
В центре города был старый кремль, который начали было восстанавливать, заменили тротуары вокруг, подновили купола, прорыли ров для новых коммуникаций, да так и бросили, закончились деньги. Приезжающие туристы с опаской обходили ров, фотографировали кремль с лесами, ставили все в Сеть, сделав плохую рекламу их и без того не очень популярному для гостей старинному городку. Может, оно и неплохо, что людей стало в разы меньше, но постепенно обветшали и закрылись не только все производства, но и три из пяти маленьких гостиниц, несколько кафе, лавки с сувенирами.
Степа вышел к небольшому озеру, на берегу которого когда-то поселились те, кто заложил их город. В детстве он с мальчишками проводил на этом озере всё лето, май и сентябрь. Но постепенно выход к воде то здесь, то там закрывали. Частные дома не разрешали строить прямо на берегу, но кто же в то время слушался этого запрета!.. Часть приозерной территории принадлежала местному бандиту Купцу, Витьке Купцову, учившемуся когда-то вместе со Степиным отцом в школе. А соседствовали с ним местные прокурор и начальник полиции, с двух сторон, словно охраняя Купца. Заборы не доходили до воды на полтора метра – закон вроде никто и не нарушает. Можно было, конечно, и с воды подплыть, и по берегу пройти… Но кому придет в голову зайти в гости к Купцу или прокурору. Как-то сунулись было китайские туристы, вовремя унесли ноги от собак и охраны. В Интернете потом долго ходило видео – как бегут китайцы в ярких панамках, под зонтиками, а за ними – вооруженные люди и овчарки. Каким-то чудом никого не покусали, но у экскурсовода были большие проблемы – думать надо головой, соображать, куда водить иностранцев, а куда нет.
В последние десять лет озеро стало грязным, кто-то спускал в него канализацию, и очистные сооружения не помогали. Родители советовали Степе в воду не лезть. Родители вообще много хороших советов Степе давали, только он их не слушал.
– Так чем же ты занимаешься, сынок? – спросил тогда отец, внимательно прочитав Степин диплом и отложив его в сторонку. – Всё прыгаешь да скачешь? А работать когда?
– Так я артист, пап… – растерялся Степа.
– Ну, хорошо. А где работать будешь?
Степа нахмурился. Это вопрос. Пока с их курса в театр взяли одну девочку, и то в такой театр, о котором никто не слышал. На выпускном капустнике главной темой их номеров было, где же они, бедные безработные артисты, будут зарабатывать свою копеечку. Степа тоже участвовал в капустнике, хотя он один из выпускающихся шестнадцати ребят и девчонок уже снимался в рекламе и короткометражке, поэтому на него смотрели косо, впрочем, как обычно. Поводов для этого было предостаточно. В больших двух-трёхдневных пьянках в общежитии, с ночными драками, проститутками, кокаином, которые регулярно происходили по поводу и без, он участия не принимал. Арефьева на самом деле к нему относилась, как к сыну, а некоторые упорно считали, как к фавориту. Девочки почти все пытались как-то с ним сблизиться, но доходили до стадии «лучшая подруга» и дальше упирались в вежливый отказ.
