Позвонив отцу из машины и обрисовав ситуацию, Мортен получил утвердительный ответ: да, спящий ных подсасывает энергию, и эта рассеянность – скорее всего результат. У нее просто нет энергии на то, чтобы все время оставаться осознанной и приходится отключаться, чтобы восстанавливать силы.
– Мы рядом. Она нас не знает, но ных чувствует алхонцев, – напомнил Хеннинг. – Он может даже начать просыпаться, и нужно не пропустить этот момент.
– Так может, забрать ее в кохон? Чего мы ждем? – нетерпеливо взорвался Мортен, барабаня пальцами по приборной панели.
– Ждем доверия. Сначала ко мне, потом я познакомлю ее с тобой. Иначе нам не достать из нее ныха, – отрезал Хеннинг. – Верь мне. Я знаю, что надо делать. И чего делать нельзя.
В последнюю фразу было вложено столько ярости, что Мортен понял: отец предупреждает его и больше не потерпит самодеятельности.
– Я ничего не сделаю без твоего сигнала, – спокойно ответил он. Закончив разговор, откинулся на сиденье и пару раз рассеяно ударил затылком о подголовник. Словно это могло уговорить его тело успокоиться.
Похожие ощущения у него в последний раз были лет в семнадцать – когда он гонялся за одной девочкой-землянкой, по уши влюбленный. Безумное, сжигающее изнутри желание, вечно ноющий член и мучительное неудовлетворение. Разница лишь в том, что тогда он не мог больше ни с кем трахнуться, а сейчас – просто не хотел.
Рассеяно покрутив в пальцах телефон с базой из десятков номеров привлекательных доступных девочек, Мортен откинул сиденье и прилег, рассеяно наблюдая за подъездом Альмы. Он знал, что она сегодня уже не выйдет, но мог сидеть так часами. Он охотник – привык. Что бы ни случилось – он будет здесь для нее этой ночью, пока не передаст дежурство.
Сладкие фантазии о ее губах скрашивали каждую минуту и делали времяпровождение приятным. У него было несколько хороших идей о том, что с ними сделать. И Мортен был твердо намерен осуществить каждую, рано или поздно.
Альма.
В пятницу – обед, в субботу – ужин, во вторник – завтрак. Хеннинг звонит и приезжает так часто, что я начинаю привыкать к этому. Он действительно интересуется детьми, он постоянно кормит меня вкуснятиной и смотрит так, словно… любит по-настоящему.
Все разговоры – обо мне. Он разбирает мою жизнь на косточки и отмечает то, что я вовсе не считаю большим достижением: как много занимаюсь своими детьми, как работаю, как помогаю друзьям. Слушая это, я сама начинаю смотреть на себя иначе и начинаю летать на крыльях, как ребенок, которого хвалят и гладят по голове. Полторы недели спустя я чувствую, что это заходит слишком далеко.
Если после всего выяснится какой-то обман, мне придется собирать себя по кусочкам, и это будет даже хуже, чем неудачная любовная история. Меня тревожит, что постоянно расспрашивая обо мне, Хеннинг почти ничего не рассказывает о себе.
Тогда я решаюсь позвонить маминой подруге – тете Вале. Она всегда была в курсе маминых дел. По правде, я не позвонила ей сразу только по одной причине: боялась услышать, что она никогда не слышала ни про какого Хеннинга.
Но тетя Валя отвечает иначе и, едва услышав, о чем речь, говорит:
– Приезжай.
Еду. В ее квартире я десятки раз была в детстве, и все по-прежнему знакомо. Заметен небольшой косметический ремонт, но он не сильно изменил облик жилья. Все та же крохотная кухня, все тот же круглый столик – или другой, но точно такой же.
А на столе – все тот же фруктовый чай. И связка писем.
– Это все, что у меня осталось. Твоя мама боялась, что найдет твой отец, потом – что найдешь ты, и она просила меня хранить их. Я так и не решилась выбросить. И не решалась отдать тебе, пока ты не спросишь, – вздыхает она.
Я бросаю на нее быстрый понимающий взгляд. Моя мама умерла, когда мне было шестнадцать. Возможно, она собиралась открыть мне правду, но не успела. А может, и не собиралась.
Молча рухнув на кухонный диванчик, я развязываю шнурок и пролистываю конверты. Между ними нахожу две фотографии. На одной – он вместе с мамой. На другой – один. Сердце уходит в пятки. Да, прошло много лет, но это он, Хеннинг. Вполне узнаваемый, несмотря на желтизну черно-белой фотографии.
На обороте его фото – ничего. На обороте того, где они вдвоем – год. Год моего рождения.
Конверты не заполнены – ни адресов, ни марок. Прочитав несколько писем, я понимаю, почему – они тайком обменивались посланиями через знакомых. И это даже не письма, а скорее – сообщения, договоренности о встречах. «Встретимся во вторник в семь возле памятника? Обнимаю, Хеннинг.» «Я свободна в воскресенье после четырех. Приезжай. Люблю, твоя Таня.»
Подняв глаза на тетю Валю, я молча жду, пока она соберется с мыслями, нальет чай нам обеим, сядет.
– Не знаю, что сказать, Альмусик. Ты его дочь, это правда. Но твоя мать не хотела, чтобы он знал и чтобы ты знала.
– Почему? – тихо спрашиваю я.
Нервно почесав себе руку, она смотрит в сторону, словно не решаясь сказать что-то, но потом переводит взгляд на меня и выдыхает:
– Она говорила, он странный. Она под конец… вроде как боялась его.
– Почему?
– Этого я не знаю. Может, из-за беременности, гормоны. Они встречались три месяца, и Таня была без ума от счастья, а потом стала нервной. Он предлагал ей развестись и уехать с ним, но она ему в итоге отказала. А когда узнала, что беременна, очень боялась с ним встречаться и пряталась у меня.
– Куда он предлагал уехать? – удивляюсь я.
– В Норвегию, наверное. Он же норвежец, – пожала плечами тетя Валя. – Потому и тебя мама норвежским именем назвала.
Я смотрю на нее, изо всех сил стараюсь не демонстрировать изумления. Хеннинг, которого я знала, мог иметь норвежских предков, но иностранцем он точно не был.
– Вы сказали, она так боялась, что пряталась? – напоминаю я.
– Да, и это тоже было… как-то чудно, – выговаривает тетя Валя, с упором на последнее слово. – Сергей тогда был в командировке, он все время был в разъездах, а потом выяснилось, что у него тоже любовная история. Но дело не в этом. Просто Таня жила у меня, потому что боялась идти домой. Целую неделю у меня безвылазно сидела, никуда не выходя, пока твой отец… то есть Сергей, не вернулся.
Она умолкает. Я тоже молчу, силясь понять, что тогда произошло, но факты пока не складываются в ясную картину.
– Я спрашивала: он что, тебя бьет? – прибавляет тетя Валя. – Говорит: нет. Я говорю: он что, угрожал? Нет. К мужу ревновал? Нет. И на все – нет. Но боялась так, как будто… Не знаю.
Тетя Валя машет рукой и делает какой-то нервный глоток из чашки. Я задаю еще несколько вопросов, но все, что хотела, в принципе, уже знаю. Полное безумие, но, кажется, у меня правда появился отец… и почему-то очень хочется по-детски заплакать.
Тем вечером я звоню Хеннингу сама, как только выхожу от тети Вали.
– Я знаю, что поздно, но… можешь ненадолго встретиться? Мне надо, – прошу я.
Все, что он спрашивает – это где я. И говорит, что заберет через 30 минут. Я захожу в ближайший продуктовый, чтобы погреться и поговорить по телефону с Аглаей: «Да, все нормально, мам. Маша накормила нас и смылась. Баламут пялится в телефон. Домашку сделали».
Чувствуя ее нетерпеливое желание вернуться к своим играм и рисовашкам, я улыбаюсь: «Целую. Ложитесь спать вовремя, меня не ждите».
Аглая не любит общаться со мной по телефону. Вечерами она иногда приходит, падает в мою кровать и по часу рассказывает о своих делах: о новых мемах, мультиках, рисовальных проектах и прочем. В другое время я стараюсь не донимать ее разговорами и расспросами. Она уже почти взрослая – я знаю, что под ее присмотром с Баламутом все будет хорошо. Альмыч его и зубы чистить загонит, и под одеяло в десять, и сказку почитает. Сама, правда, будет играть в телефон до часу ночи, но это ничего – завтра заставлю лечь пораньше.
Оставшиеся двадцать минут я вспоминаю детство… особые моменты. Детский сад: «– А кем работает твой папа? – А у меня его нет. – А так разве бывает?»
Начальная школа: «..А теперь, дети, показываем поделки ко дню папы. Альма, почему ты ничего не сделала?»
Старшая школа. «Мам, а у тебя сохранился телефон папы? – Альма, не надо, ты ему не нужна»
«Пап, привет, это Альма. Слушай, мне просто исполнилось пятнадцать, и я решила позвонить… Может, встретимся? – Эмм… Альма, я не думаю, что у меня будет время. У меня двое детей, я тебя не знаю… Я не чувствую… Короче, это плохая идея. Не звони мне больше, ладно?»
Ровно через полчаса после нашего разговора приезжает Хеннинг на черном неприметном мерседесе. Он выходит и сам открывает мне дверь, и я благодарно улыбаюсь.
– Что, малыш? – негромко спрашивает он, когда мы садимся, и я смотрю прямо в его лицо, во все глаза.
Все, что было до этого, было не так. Я до сих пор не осознавала этого на сто процентов, просто не позволяла себе верить.
– Ты правда мой отец? – спрашиваю я, ненавидя свою слабость и умоляющий тон, но мне очень надо еще раз спросить, чтобы он еще раз сказал – и по-другому не получается. На глазах снова выступают слезы, как в тот день, когда мы говорили по телефону.
Скажи, и я поверю. Я, наконец, по-настоящему поверю. Просто скажи.
– Да, правда. Я твой отец, Альма, – сказал он так терпеливо, словно никогда не говорил это прежде.
Меня прорывает – я начинаю хлюпать носом, и Хеннинг сгребает меня в объятия, поглаживая по спине, и позволяет выплакаться, нежно касаясь губами виска.
– Прости меня, – шепчет он негромко, когда я успокаиваюсь, и это заставляет вздрогнуть:
– Ты что, собираешься исчезнуть? – ошарашенно спрашиваю я, поднимая голову.
– Нет. Господи, нет… – так же изумленно ответил он. – Мне просто так жаль, что меня столько лет не было рядом.
Его глаза в темноте блестят, и мне кажется, что они тоже влажные – но, скорее, это иллюзия. Прорыдавшись у него на груди, я вдруг ощущаю ужасающую уязвимость.
– Мне тоже жаль. Если я когда-нибудь узнаю, что ты все это время знал… я тебя убью, – серьезно говорю я, вытирая глаза. Чувствую себя так, будто пытаюсь закрыть гигантскую дыру в разрушенной защитной стене носовым платочком.
– Альма, я бы сам себя убил, если бы так сделал, – серьезно отвечает он, и мои глаза снова увлажняются.
Глава 5
Знакомство с братом
У него в машине очень тепло и уютно, и я согреваюсь. Его запах повсюду – чуть горьковатый, с ягодными и свежими нотками. Он ни о чем не спрашивает, но у меня много вопросов, поэтому я сама рассказываю про разговор с тетей Валей, и Хеннинг отвечает, что помнит ее.
Я хочу узнать, почему мама тогда боялась, но не решаюсь испортить момент. К тому же, мне не верится, что за этим стояло что-то серьезное: скорее, тетя Валя была права про гормоны и беременность. У меня самой во время второй беременности случались истерики на ровном месте, так что плавали – знаем.
– Можно называть тебя папой? – тихо спрашиваю я вместо этого, отчаянно и очень спешно отвоевывая территорию. Но смотрю в сторону – мне ужасно страшно, что идея не придется по вкусу.
– Нужно, – серьезно отвечает он, и трогает машину с места. – Тебе домой не срочно? Дети в порядке?
– В порядке. Не срочно. А что?
– Хочу познакомить тебя с братом, – говорит он, выруливая из двора.
– Ты что, я вся зареванная, – подпрыгиваю я, и он улыбается:
– В бардачке салфетки. Ты красавица.
Хеннинг как будто опасается новых возражений с моей стороны: он быстро набирает нужный номер и коротко говорит в трубку:
– Мортен, я подъеду с Альмой в берлогу через полчаса. Ты там?
Ответа не слышно, но по тому, как быстро закончился разговор, понимаю: там.
– Что такое берлога? – с любопытством спрашиваю я.
– Коворкинг, – ослепительно улыбается Хеннинг. – Мы там работаем вместе. Иногда круглосуточно.
По дороге он снова спрашивает о детях. Я знаю, что никто и никогда не слушал так внимательно все, что я о них рассказывала, даже если это были полные глупости, вроде того, как Аглая волновалась перед первой олимпиадой по английскому, а Баламут читал стихотворение на утреннике и два раза смешно перепутал слова.
Отогнув козырек от солнца, я смотрю в зеркало и достаю из сумки блеск для губ. С глазами, конечно, полная катастрофа – вся тушь размазалась, и ее остается только полностью стереть салфеткой. Что ж, буду блеклой мышью. Успокаиваю себя тем, что братец, может, тоже не писаный красавец.
Не знаю, что я ожидала увидеть. Но «Берлога» оказывается офигительным четырехэтажным загородным коттеджем с впечатляющей архитектурой. Кажется, такой стиль называется хайтек или вроде того. Половина окон не горит, но первый этаж и без того выглядит очень уютно.
Припарковавшись прямо перед входом, Хеннинг выходит из машины, и я тоже робко выскальзываю наружу. От яркого света слепну и почти ничего не вижу, пока мы не оказываемся в холле. Внутри просматриваются просторные опен спейсы и стеклянные переговорки, а справа – вход в кафе, откуда несется навстречу одуряющий запах кофе и слоек с корицей.
Едва наши взгляды пересекаются, как я узнаю эти глаза. Спаситель, черт бы его драл. Сидит у стойки бара на другом конце кафе. Пока мы идем в ту сторону, я растерянно скольжу по нему взглядом и никак не могу сообразить: как умудрилась не заметить такую внешность и запомнить одни глаза?
Там и кроме глаз есть, на что взглянуть: литое тело спортсмена и лицо, словно вырубленное из камня рукой умелого скульптора. Стильная стрижка, скулы, мускулы… он похож на фотомодель. И даже простой комплект одежды из белой футболки, хлопковых брюк и кед только подчеркивает весь праздник мужской красоты, а вовсе не приглушает.
– Только не говори мне, что это мой брат, – шепчу я Хеннингу, бросив лишь один взгляд на этот ходячий соблазн, и отец смеется:
– Это Мортен, дорогая. Прошу любить и жаловать.
– Не верю, – успеваю выпалить я до того, как мы оказываемся в зоне слышимости.
Действительно не верю: папа светлый и белокожий, как я, а этот парень – темноволосый, загорелый.
Снова поймав мой взгляд, Мортен больше не отпускает. Поднявшись с барного стула, он протягивает ладонь, и я как завороженная вкладываю в нее свои пальцы. Это широченная сильная мужская лапища. А когда в следующий момент он нежно пожимает мои пальцы, по телу пробегает разряд.
О, боги. Такие чувства нельзя испытывать к братьям. Я преступница.
– Альма, это Мортен. Мортен, это Альма. Знакомьтесь, дети, я скоро вернусь, – внезапно говорит Хеннинг и бросает меня на съедение.
Предатель. Предатель.
Я чувствую, как краснею под взглядом Мортена, но ничего не могу с собой поделать. Он слишком красив. Боги. Я никогда еще не была так близко к такому яркому мужчине. Я не могу…
– Ты еще красивее, чем мне запомнилось, – произносит он, и все иллюзии рассыпаются.
Та-ак. Вранье, причем откровенное. Пожалел старую дурнушку с красными глазами и пятнами на коже после истерики в машине? Нехорошо обманывать, братец. Но спасибо за быстрый спуск с небес на землю.
– Серьезно? – спрашиваю я, мгновенно обретая почву под ногами. Бровь едет вверх.
Заметив мой скепсис, он ничего не отвечает и улыбается девушке за стойкой:
– Мира, что у нас самое вкусное для моей сестры?
