Я решила, что поправлю ее, когда допью вино, и побрела по блошиному рынку: вообще-то, ради него я на Адель Сюршам и пришла. Здесь, где между лотком с разномастной посудой и прилавком с видавшими виды книгами, нашел себе место продавец артефактов, меня знали, как завсегдатая: о любви к артефактам я капитану Ламберу не врала. Впрочем, я ему и во всем остальном не врала.
Вот и теперь с упоением копалась в развале магической мелочевки.
Поговаривали, кстати, что на блошином рынке на площади Адель Сюршам купить можно всё. Вообще всё. Главное – знать, к кому подойти и на кого сослаться. Впрочем, я не знала ни первого, ни второго, а на виду на прилавке был разложен ширпотреб. Большинство артефактов было примерно того же класса, что и у меня. Да мои артефакты большей частью с блошиного рынка родом и были: как правило, уже бывшие в употреблении, иногда со следами поломки и любовной починки, заботливо приведенные в порядок. Иногда – новые. Но всегда – заряженные под завязку. Здешний продавец, смуглый и черноглазый мужчина шельмоватого вида, которого все звали Момо, ужасно этим гордился: любой его артефакт можно купить и сразу же использовать.
Временами у Момо появлялись какие-нибудь затейливые штучные вещицы, на которые он охотно разрешал поглазеть, но покупать я все же предпочитала то, что попроще и подешевле.
– Что-то конкретное интересует? – подошел ко мне Момо, когда убедился, что я не на минуточку у прилавка задержалась, а целенаправленно ищу.
– Да, мне бы фонарик.
Вернуть мне “удильщика” я так и не решилась попросить. А капитан Ламбер сам инициативу проявлять не спешил.
– Есть “светлячок”, есть “одуванчик”. У “светлячка” свет в зеленоватом подтоне, но зато четыре режима мощности и левитация. “Одуванчик” дает хороший бело-желтый свет, но режимов мощности всего два, и к левитации не способен: после активации либо держишь в руке, либо фиксируешь на любую поверхность. Зато есть возможность активации так называемых “семян” – артефакт распадается на сегменты и те парят в воздухе, освещая внушительную площадь. Правда, функция одноразовая, артефакт при этом разрушается… Так что, берешь “светлячка”?
– Не-не-не, – торопливо отказалась я, вспомнив ночной парк, и Луизу, залитую сине-зеленым светом. – У меня на зеленую подсветку, кажется, аллергия! Сколько за “одуванчик”? Скидка постоянной клиентке будет?
– Десять франков, – ухмыльнулся он.
– Давай за пять? – Предложила я, включая обаяние, улыбку и подзабытые навыки флирта (а на ком бы мне их тренировать? Мне хватает гросс Теккера, а с ним флирт не нужен!)
– Ты обалдела, постоянная клиентка? – возмутился продавец. – Восемь, и ни сантимом меньше!
– Ну, давай за семь с половиной!
– Ладно. Уговорила!
– Слушай, а есть что-то с ночным видением, но без зеленой подсветки? – спросила я, отсчитывая Момо франки и сантимы.
“Гнилушка”, конечно, осталась при мне, никакой капитан ее не конфисковал, но… про аллергию я Момо тоже не соврала!
– Ну-у-у… – протянул он, глядя на меня с сомнением. – Есть. К примеру, полярная сова!
– Да иди ты! – Ахнула я. – А посмотреть дашь? “Полярная сова”! Реально?
Момо, посмеиваясь, вытащил из рук у опешившей меня деньги и отдал артефакт.
Я бездумно сунула четырехгранный увесистый кристалл “одуванчика” в карман, всё так же восторженно таращась на продавца. “Полярная сова”, ну!
Момо достал из поясного кошелька бархатную коробочку, раскрыл и достал из нее артефакт размером с монетку, только толстенькую, пятигранную, синеватую и покрытую рунами. На его ладони одна толстенькая монетка развалилась на две потоньше, и Момо протянул мне одну, позволяя рассмотреть поближе.
Я подцепила кончиками ногтей половинку артефакта, удивляясь тому, какая она неожиданно тяжеленькая для своего размера!
– Артефакт ночного зрения “Полярная сова”, контактного типа ношения. Крепится на виски. – Разливался соловьем Момо, прекрасно, впрочем, зная, что я не тот клиент, который может себе подобное позволить, и продолжая расписывать достоинства товара исключительно из любви к искусству.
Разглядывая лежащую на моей ладони половинку артефакта, я кивала в такт словам продавца, жалея, что подобную прелесть я себе позволить не смогу еще долго, а скорее всего, и вовсе никогда, ввиду полного отсутствия надобности. Но это же не мешало мне ее хотеть!
Момо, между тем, продолжал сыпать соль на раны моей страсти:
– Защищает глаза от резких перепадов освещенности, корректирует дефекты зрения носителя, правда, не лечит, эффект сохраняется только на время ношения… Ну так что, берешь?..
Я смерила уважаемого мсье продавца испепеляющим взглядом и, поджав губы, сунула ему его игрушку обратно:
– Мне, пожалуйста, что-нибудь более… – я пошевелила пальцами в воздухе, подбирая подходящее определение. – Более менее!
Этот бессердечный человек на мое возмущение только рассмеялся, а половинки артефакта на его ладони, оказавшись рядом, притянулись друг к другу, словно намагниченные и снова слиплись в единую толстенькую монетку.
– Ну, тогда могу предложить “летучую мышь”. Тот же принцип действия, что у твоей “гнилушки”, но подсветка желтая, а не зеленая, и радиус действия побольше. В остальном – один-в-один.
– Сколько? – Заинтересовалась я.
– Двадцать.
Я закусила губу. Денег было мучительно жаль. Но “гнилушкой” пользоваться больше не хотелось вплоть до того, что я готова была отменить утренние пробежки.
С другой стороны… раз уж этот артефакт столь противен нынче моей трепетной натуре…
Я решительно нащупала в кармане куртки кольцо среди прочей мелочевки. Убедилась, что это именно то кольцо.
И с самой обаятельной улыбкой протянула “гнилушку” Момо:
– Предлагаю равноценный обмен!
– И десять франков в придачу!
– С ума сошел?! Думаешь, я не знаю – эта твоя “мышь” магию жжет, как топка, да еще без самовосстановления заряда модель! На подзарядке у мага разоришься!
Торговались мы до хрипоты, неистово, с азартом. Сбив в итоге сумму доплаты на две трети, я сунула Момо деньги, сгребла теперь уже свою “летучую мышь” возбужденная, счастливая от удачной покупки и приятно проведенного времени, и уткнулась носом в куртку мужчины, стоявшего прямо за моей спиной так тихо, что я и не заметила. Не почуяла.
Сначала я подумала, что это просто бестактный покупатель.
А потом… А потом он заговорил:
– Здравствуй, девочка моя. Я так рад, что нашел тебя… почему ты не пришла на встречу?
* * *
В кафе было тепло. Старинный граммофон, заботливо омоложенный каким-то наверняка начинающим магом (они часто берутся за подобные подработки – обновить старые вещи), мурлыкал гортанным голосом Марго Жаклин, бывшей на пике славы лет тридцать назад. Капуччино и свежая булочка с шоколадом, принесенные официанткой, источали упоительный аромат, а сказочная зима за окном подмигивала гирляндами.
А у меня внутри, где-то в животе, скрутился мерзкий ком, отдающий тошнотой в горло, который никак не хотел рассеяться. Я сидела, обхватив чашку ладонями, смотрела на елочку, нарисованную на пене шоколадной крошкой, и никак не могла поднять глаза на дядюшку. Причем сейчас, когда он сидел передо мной, открыто улыбался и рассказывал о том, как и чем занимался последние несколько месяцев и каких успехов достиг, я даже сама не могла понять почему. И чувствовала себя дура-дурой.
– …конечно, предстоит еще немало работы, но я уверен, что все получится. Ты ведь меня знаешь, я не пропаду. Но я что-то болтаю и болтаю, просто так давно тебя не видел, соскучился. Расскажи, Кэсси, как твои дела?
Глаза пришлось поднять.
Дядя по-прежнему улыбался. Тепло и очень по-отечески, так что я окончательно перестала понимать, чего же я три этих года боялась.
Мои родители погибли, когда мне было тринадцать. Автокатастрофа. Других родственников не было. Папа был поздним ребенком да и сам женился довольно поздно, так что его родители едва дожили до моего рождения, и я их толком даже не помню. Бабушка маму воспитывала одна и скончалась незадолго до моего одиннадцатилетия. Так что после аварии я оказалась в детском доме.
Правда, ненадолго.
Буквально через пару месяцев на его пороге появился некий Квентин Морель, утверждающий, что я его племянница, и что он не позволит, чтобы дочь его брата оставалась в этом “клоповнике” хоть еще один день.
Я не то, чтобы хотела оставаться в “клоповнике” (хоть и не понимала, почему дядя так его называет, потому что там не то, что клопов, но и даже мышей не водилось), но и как относиться к появлению этого чужого мужчины в моей жизни не знала. Оказалось у папы был младший брат, который очень много путешествовал, объездил весь мир, и как раз был в очередной поездке, когда узнал о том, что его дорогой брат скончался, оставив сиротой малышку Кэсси.
Эта история не совсем объясняла, почему я никогда не слышала о дорогом дядюшке. Но когда взрослые отчитывались перед ребенком?..
И когда даже директриса подтвердила, что дядя Квентин действительно мой кровный родственник по всем документам, во мне зародилась надежда.
Вот только государственная система, совершенно не приспособленная к обретению сиротами возникающих из ниоткуда родственников, к появлению дяди Квентина отнеслась более чем прохладно. Количество бумаг, которые он должен был предоставить, увеличивалось прямо пропорционально количеству уже предоставленных.
И у меня в памяти отчетливо отложилось, как я сидела на скамейке в приемной директрисы, а из-за плотно закрытой двери доносились неразборчивые голоса. И нет, со звукоизоляцией в кабинете все было в порядке, просто никакая звукоизоляция не могла справиться с таким ором.
Дядя вышел из кабинета хлопнув дверью, раздувая ноздри, излучая бешенство. Он повернулся ко мне, и у меня внутри в тот момент все сжалось от ужаса. Что он обвинит во всем этом меня, что он решит, что все это того не стоит…
Но ярость в обращенном на меня взгляде продлилась от силы несколько секунд, а потом ее будто выключили. И голос, обращенный ко мне был оглушающе ровным и спокойным, улыбка – теплой, а слова – обнадеживающими.
“Не переживай, Кэсси, дядя Квентин со всем разберется”.
Через неделю я уехала из детдома…
И сейчас он смотрел на меня с той же улыбкой, которая так запала мне в душу.
– Все хорошо, – пробормотала я, сообразив, что мне задан был вопрос, а я на него так и не ответила. – Учеба как учеба.
– Ну-ну, – дядя укоризненно покачал головой. – Я выяснил, что ты одна из лучших учениц курса и как бы не всей академии, есть чем гордиться!
Он расправил плечи, лучась этой самой гордостью, тряхнул кудрями, которые куда больше подошли бы лохматому подростку, а не мужику слегка за пятьдесят. Но дяде эта прическа удивительным образом шла, он вообще весь целиком вызывал исключительно симпатию и всегда нравился людям.
Я продолжала молчать. В душе царил паршивый раздрай. Насколько три года назад я была уверена в своем решении исчезнуть, настолько сейчас не понимала, что происходит. Я думала, он будет злиться, вспоминать все мои грехи за пять предыдущих жизней, требовать, чтобы вернулась. Ведь я бросила его, украла деньги…
– Кэсси… – дядя протянул руку и накрыл мою ладонь своей, заглядывая мне в глаза. У него был пронзительный голубой взгляд, как будто в самую душу заглядывающий. – Если ты не хочешь говорить о прошлом, то не будем, хоть я так и не понял причин твоего поступка. Ты ведь могла бы со мной поговорить, объяснить… Впрочем, это все уже неважно. Важно, что я тебя нашел, что с тобой все в порядке. Кстати, в знак нашего воссоединения у меня для тебя подарок. Постоянно таскал с собой, надеялся, что смогу тебя где-то подкараулить. Держи, мне кажется, для твоей учебы пригодится.
Он вытащил из внутреннего кармана куртки толстую прямоугольную коробочку и положил передо мной. На коробочке отсвечивал золотым перечеркнутый крест на крест шестигранник – одна из лучших марок артефактной техники. Внутри могло быть только одно, но поверить в это было невозможно. Может быть, он просто использовал коробку, чтобы убрать подарок?..
Не выдержав зудящего любопытства, я подцепила крышку ногтями.
Под крышкой в атласном белом гнездышке лежал тот самый телефон, на который я уже несколько лет капала слюнями. Последняя модель. Как у гросс Теккера!
Я с трудом сглотнула эти самые слюни.
Внутри отчаянно дрались, вырывая друг из друга клочья шерсти, два демона. Один требовал не брать от этого человека ничего и никогда и вообще сваливать поскорее, а лучше бросить все и еще разок переехать. А второй орал, что первый дебил, и на такой телефон мы заработаем еще не скоро, если вообще заработаем, а вот если он у нас будет, то как раз-таки станем еще более крутыми специалистами и точно заработаем и если что отдадим все до последнего сантима!
– Это слишком, – пробормотала я, вцепившись пальцами в колени, чтобы не вцепиться ими в телефон, потому что тогда мы с ним срастемся, как половинки “Полярной совы”. Боги, пусть он сейчас скажет что-нибудь такое, что вернет меня с небес на землю, а ситуацию на круги своя.
– Ерунда, – отмахнулся дядя Квентин. – Мы же семья, а семья должна друг другу помогать. Я вижу, что ты пока еще не готова к разговору. Поэтому поговорим в следующий раз.
Он поднялся, и я дернулась, но он опустил мне руку на плечо.
– Посиди, отдохни. Наверняка, быть лучшей ученицей в лучшей правовой академии страны дело нелегкое. Я оплачу. И да, мой номер забит в телефон. Позвони мне, ладно?..
Дядя клюнул меня поцелуем в макушку и удалился, что-то весело насвистывая, не забыв задержаться у кассы.
На столе остались лежать булочка и телефон, а ароматный кофе отчаянно остывал в чашке…
Вивьен
Внезапно оказалось, что Морель симпатичная.
То есть, прям вообще симпатичная, не только голая.
Да и других достоинств у нее оказалось полно. И главным из них оказалось то, что с ней было легко и ненапряжно. Как с приятелем. С приятелем-умником, вроде Жан-Шарля Тессье, который втихую считает тебя чем-то вроде примитивной формы жизни, но по-дружески прощает тебе этот недостаток. С таким на развеселую вечеринку до утра не закатишься, но и мозг за твои несовершенства от тебе выносить не будет.
Но с Морель, при всём при этом, еще можно было и потрахаться. Тут она обходила Шарля как стоячего!
Идеальная, в общем, девчонка: любит секс, умеет пошутить, не пилит… А что заскоком на тему учебы – так и на солнце есть пятна.
Я бы, может, вообще в нее влюбился – но Морель выставила условие “никаких отношений”, а с соблюдением договоренностей у нее был пунктик.
Провожая одобрительным взглядом круглую попу, обтянутую джинсами, я немного завис, а потому пропустил тычок локтем от Дамьена:
– Интересно, у нее вообще сиськи есть?
– Сейчас не будет, – с ленцой отозвался я.
Дамьен, не вдуплившись, весело уточнил:
– Чего не будет?
– Зубов, говорю, у тебя сейчас не будет, если хлебало на завалишь, хамло. Морель, между прочим, про тебя гадостей не говорит.
– Ты охренел? – Сузил глаза друг.
А я не охренел, я набычился, уперся взглядом ему в переносицу и подобрался, готовясь собственноручно подтверждать свой прогноз.
Некоторое время мы с Дамьеном мерялись взглядами, а потом он отступил. Поднял руки, ухмыльнулся, спуская тему на тормозах:
– Ладно, ладно, был не прав! – И весело оглянулся на остальных. – Ну что, парни, по пиву?
Он сгреб за плечи ле Ру и Фонтэна, и потащил их в сторону и так опостылевшего за будние дни студенческого бара. Под дружное ржание моих приятелей-имбецилов и разноголосые “У-у-у!”, “О-о-о!” и “Наш Вив, кажется, влип!”
Обиделся, засранец.
Я это констатировал где-то даже с удовлетворением.
Дамьен, конечно, мне друг, и друг он неплохой, но тут дело такое… Если хочешь, чтобы он что-то точно услышал – нужно сразу говорить жестко. Иначе потом придется всё равно говорить жестко, только вдобавок еще бить морду, и обижаться Моранж будет в два раза дольше.
