– Да что это я, прям, недотыка какая.
Девушка фыркнула и, закатав рукава холщёвой рубахи, сунула белые длани в холодную воду. Миловидное отражение, обнажив здоровые зубы, широко улыбнулось.
«То-то же, клюся…»[11]
– Добрыня сказал, что ентого ветролёта не стоит п-п-пужаться. Эта адская строкоза не живая. П-п-перед своим появлением она сначала громко рокочет, и только потом является людям, – Кирилл так тревожился о доверенной службе, что стал заикаться.
Он заглатывал кашу не глядя, в спешном волнении обжигая уста сытной ядью.[12]Схожий с сестрой лицом, но отличный телом и духом, юноша суетился. Он уже видел себя в ладно скроенных латах, медвежьем плаще и шеломе, РАВНЫМ стоящим в равном ряду закалённых боями дружинников.
– Сначала кидаем бредень. Если не выйдет, я п-п-прыгаю в воду, а ты на подхвате, – он поставил плошку на землю и уставился на сестру. – И не вздумай перечить мне – я главный в отряде.
– Я помню, Кирилл, – раздражённо ответила девушка. – Ты – главный, я – на подхвате. Дай мне спокойно доесть.
Брат поспешно поднялся. На его румяном лице ясно читалось: «Если загубишь дело, и я не стану героем, то я… не знаю, что сделаю».
– Как можно думать о жрадле, к-к-когда тут такое?!
– Ты-то поел, – она посмотрела на брата с укором, – и если ты не запамятовал, задание дали НАМ и мне не меньше тваво хочется выполнить дело. Так что, хватит стоять над душой – нечем заняться, поди, помой свою плошку.
Подражая Добрыни, брат тряхнул головой прогоняя упрямую чёлку и, оправив на теле собачий тулуп, тихо буркнул, косясь на сестру:
– Обойдусь без тебя.
Девушка лишь усмехнулась, понимая, что даже взрослому мужу, без помощи дружки, не справиться враз и с лодкой, и сетью. Доев последнюю ложку, Алёнка отправилась к озеру. Война войной, а чистый котёл – всегда пригодиться.
Василькового цвета глаза недовольного брата проводили Алёнку обиженно. Бросив девушке вслед: «Почищу оружие», – он забрался в шалаш и вылез оттуда с зажатой в руке портупеей: кожаной, явно с чужого плеча, в путах которой болтались узкие ножны.
Юноша сел у костра и вынул свой «полумечик» – так их дед обозвал изделие внука. Больше похожий на длинный тесак, лёгкий и острый клинок был дорог Кириллу. В поте лица своего ковал он редкую вещь в кузне Семёна. Роль самого Семёна в ковке изделия им стыдливо умалчивалась. «Мехи раздувать и быть на подхвате тоже ведь труд, – оправдывал он свою полуправду. – Да если сложить всю мою помощь по кузне с самого детства, то как раз цельный меч и получится!» Вот уж пять лет, начиная с двенадцати, он ходил с ним, спал, ел, только что в баню не брал. Меч был его другом и последним доводом в спорах с сестрой. Девушке, как она не просила сковать ей достойный клинок, Семён отказал, подарив в утешение маленький ножичек в кожаных ножнах.
«Правильно говорят, баба в дружине – к беде, – думал Кирилл, протирая промасленной ветошью тонкий клинок. – Тратить время на ложки, когда враг на подходе – несусветная глупость. Одно слово – баба. Чёрт её дёрнул одеть мужские штаны. Сидела бы дома, носила б свои сарафаны, ан, нет, подавай ей ратное поприще, – вспомнив привычку могучего кузнеца, парень сплюнул сквозь сжатые зубы. – Бабье дело – щи готовить, да портянки мужу стирать. Да из неё дружинник, как… – он огляделся в поисках подходящего слова, – как…»
– Пошли разматывать бредень, – звонкий голос Алёнки не позволил Кириллу закончить приятную мысль.
Лодка-комяга из толстенного дуба ждала их в густых камышах. Нос долблёнки уткнулся в песок и дело Кирилла было вытащить лодку обратно, сестры же…
– Ты распутаешь сеть, а я займусь лодкой, – приказал он Алёнке.
– Потому что я девушка?
– Потому что пальцы проворней.
Алёнка насупилась, но брату перечить не стала.
«Вот так всегда. Как с мечом управляться, так не женское дело, а ногти ломать, так пожалуйста, – возмущалась сестрица, путаясь пальцами в бредне. – Потому, что я главный… Мордофиля упрямый, вот ты кто, а не главный. Да будь я мужчиной…!»
Заданье вышло наскоком. Толи все вои[13], в тот раз, оказались при деле, толи Добрыня Никитич, в последний момент, решил испытать их с Кириллом, только службу свою они получили в последний момент. Собирались небрежно, впопыхах забыли провизию, потом возвращались и до самого места всё время ругались друг с другом.
– Долго ещё?
Кирилл, довольный собой, стоял над сестрой руки-в-боки. Он вывел лодку на воду и опять суетился.
– Возьми и распутай быстрее, – огрызнулась сестра.
– Ладно, ладно… Я только спросил.
Некрасиво сутулясь, юнец примостился рядком. Стараясь казаться грубее, чем есть, он сплюнул сквозь зубы и хмуро спросил:
– Как думаешь, скоро они прилетят?
Алёнка вздохнула; положение солнца (огненный шар поднимался к поутроси) и чувство тревоги, всё говорило о том, что ждать осталось не долго, к тому же, Добрыня тоже указывал время к полудню.
– Скоро уже.
Брат оживился.
– Верхнее сбросим здесь. Если прыгнуть придётся, стопудово, утянет на дно.
– И мечик? – не удержалась Алёнка от язвы.
– Совсем уже сбрендила! А если я в сети запутаюсь и п-п-потону? Деду что скажешь?
Представив брата утопленным, девушка вздрогнула.
«Только не это!»
– Прости, не подумала.
– То-то же…
Отбросив игру во взрослого мужа, Кирилл улыбнулся и, как прежде, бывало, по-детски, взглянул на сестру, ища одобрение нахлынувшим мыслям.
– Понимаешь, Алёнка, это мой шанс! Шанс доказать, что я воин!
Брови сестры-близнеца так похоже сошлись к переносице.
– Это ТВОЙ шанс?
– А что тут не так?
Вопрос был задан по-детски так искренне, что девушка не набросилась в ссоре, лишь печально ответила:
– Ну и вредный ты братец.
– Я не вредный, – поправил её Кирилл. – Я за правду.
– И в чём она правда, брат?
Не замечая боль девушки, братец пожал плечами и спокойно ответил, как ответил бы дед или муж, или даже сопливый юнец:
– Ты не мужчина.
Давний спор близнецов о равных правах закончился в пользу Кирилла. Но легче солнцу встать с запада, чем уняться девичьим мыслям.
«Быть вечно второй потому, что я не мужчина! Ну почему, почему? Почему?!»
– Летит!
Резки крик придушил Алёнкину смуту. Девушка вздрогнула и мгновенно оставила зло. Следуя брату, она скинула дошку и выбралась из сапог.
Близнецы затаились у лодки; в нарастающем рокоте «зверя» слышался дьявольский рык и дыхание тьмы. Огромное чёрное чудище, пугая грохотом рыбу, летело на них. От дикого рёва в ушах стало страшно.
– Как сбросят п-п-посылку, у нас п-п-пять минут, чтобы выловить груз. Если успеем, обойдёмся лишь б-б-бреднем, если нет…
– Я прыгаю в воду.
– Н-н-ну, хватит, Алёнка, – рассердился Кирилл. – Договорились же. В воду п-п-прыгаю я, ты – на подхвате.
Вертолёт пошёл на снижение. Впервые Кирилл и Алёнка видели монстра так близко. Дед часто баял, что, впервые, железная тварь явилась при нём. В тот памятный день, он, восьмилетний малец, рыбачил с отцом у южного брега.
«Прилетел аккурат перед Пасхой, как помнится, страшный такой и поганый насквозь. Я с родителем в озеро, от страха штаны обмочил, а батька мой начал молиться Заступнице, чтоб спасла нас от аспида; глаза с испуга что плошки и только губы шевелятся… жуть. А в это самое время паскудник гадил нам в лодку. С тех пор и летает…»
За семьдесят лет к машине привыкли; дальше южной версты вертолёт не казался. С той части озера, где ютилось сельцо Озерки, разве что чёрная точка на небе да рокот далёкой грозы извещал о прибытии «демона».
Шумно рыча, машина зависла над Лютым; нехорошая рябь пошла по воде будто невидимый кто морщил озеро плетью и проклятое племя, что в нём обитало, корчась и воя, вылезло из воды и ринулось к берегу.
Из чёрного брюха машины выпал кто-то большой и, следом, поменьше (шквалистый ветер от мощных винтов мешал увидеть подробности), чрево замкнулось, и гадина набрала высоту.
– Садись на вёсла, я с берега подсоблю! – крикнул Кирилл уже мокрый по самые вихры.
Алёнка вскарабкалась в лодку и стала грести, молясь про себя, чтобы зверь не сожрал их; Кириллка влез следом.
– Меняемся! Быстро!
Приказы Кирилла больше не злили Алёнку; не мальчик, но муж, в этот миг, заявлял о себе. Девушка, улыбнувшись, послушалась брата. Наконец, близнецы стали два как один, – единые в духе и деле.
Поменявшись с Кириллом местами, Алёнка привстала в комяге и вопль: «Они сбросили спящего!» – огласил прибрежные дали. Прямо по курсу на девушку пялился ужас; напуганный до смерти парень обречённо цеплялся за груз. От холода он не кричал, лишь смотрел на неё, молча прося о спасении.
– Они сбросили спящего! – повторила она, не зная, бояться ли ей или злиться на ужас. – Кирилл! Там парень! Спящий в воде!
– Что? – не сразу понял Кирилл.
– Они сбросили спящего! Вон он, цепляется за… как его там… за сундук…, за посылку!
Кирилл развернулся так скоро, что хрустнуло в шее.
– Этот д-д-дурак сам утонет и утопит п-п-подкидыша! – рыкнул он, торопливо гребя и психуя.
– Тридцать! Двадцать шагов! Стой! Раздавишь! – визг Алёнки разнёсся над озером.
– Б-б-бредень, бредень кидай! – голос Кирилла стал хриплым от бешеной гребли. Он часто дышал и ошалело смотрел то на «спящего», то на сестру.
– Сейчас… Я сейчас…
Руки тряслись от поганого страха и первый бросок вышел комом; сеть лишь задела несчастного. Девушка бросила снова – опять неудача.
Кирилл прыгнул в воду, не думая – так было надо. Добрыня всегда говорил: «Тот, кто спасает одну жизнь, спасает весь мир».[14]Мощным движением рук он подгрёб к посиневшему парню и вцепился в контейнер.
– Дай сюда!
Он дёрнул посылку так сильно, как позволили страх и ставший сразу тяжёлым и злым, тянущий книзу меч, – всё было тщетно. Отодрать от контейнера пристывшего чужака было никак и Кирилл, кляня на чём свет стоит «поганую нежить», вместе с грузом, как есть, стал толкать парня к лодке.
– Шарахни его веслом! – приказал он Алёнке.
– Но, Кирилл…
– Я с-с-сказал, бей! По-доброму он не отцепится!
Алёнка взяла весло, намахнулась, и…
– Я не могу.
– Он же с-с-спящий! Он без души!
– Он – человек, – она отложила орудие гребли и упрямо добавила: – Я не могу убить человека.
Кирилл так замёрз, что спорить с сестрой не стал. Вдвоём они, кое-как, затащили груз на борт. Вцепившись в контейнер кощеевой хваткой, чужак прижался к корме и смотрел на них дурнем. Одетый как скоморох во всё жёлтое, он трясся от холода и со страхом ждал приговора.
– С-с-скажи ему, пусть отдаст то, что наше или, клянусь М-м-михаилом[15], я убью его.
Кирилл был зол на сестру и сказал это резко.
– Басурманскому не обучена. Скажи ему сам, – в пику брату съязвила Алёнка.
– Ты п-п-пожалела, тебе и глаголить, а не скажешь…, – он вынул клинок и направил его на спасённого.
Громкий хохот совы разнёсся над озером.
– Ты же видишь, он ранен! – возмутилась заступница. – У него вся штанина в крови! – и, гневно добавив: – Только трус нападает на слабого, – взглядом вонзилась в Кирилла.
Глаза её стали такими холодными, что Кирилл, замолчав, сунул мечик обратно. Мир был нарушен. Обидное слово больно задело его. Раздевшись до пояса, он выжал рубаху, бросил о дно и грубо ответил:
– Делай что хочешь, только делай это быстрее. Ты погубишь ребёнка, валандаясь с этим.
– Успокойся Кирилл. Их сундуки устроены так, что малыш, без вреда для себя, может жить там какое-то время, или, скажешь, не знал…
Кирилл сел на вёсла ничего не ответив. Присутствие третьего возбуждало в нём ревность и всю свою злобу на парня, он выплеснул в греблю.
Всё это время спасённый не сворачивал с девушки глаз, и взгляд этот мучил Алёнку. Хмурясь на брата и злясь на себя за странное чувство к пришельцу, она осторожно подсела к незваному гостю и указав на контейнер, сказала:
