Сергей Александрович Васильев "Покров над Троицей"

grade 4,9 - Рейтинг книги по мнению 20+ читателей Рунета

Нас всегда учили, что православие есть покорность и смирение. Такой сделали нашу религию поздние летописцы, но это совсем не значит, что изложенная версия соответствует действительности. Превеликое множество православных святых, изображенных с оружием в руках, не вписывается во вселенскую кротость, безропотность, безобидность и предполагает более воинственную историю православной церкви, чем та, о которой мы привыкли читать в учебниках. «Дай ми, отче, два е́тера мниха воеводы отъ полку твоего чернецкого», – просил Сергия Радонежского Дмитрий Донской. Пересвет и Ослябя – не просто иноки, а военачальники, и место их службы указано конкретно и недвусмысленно. «Се ти оружницы…» – сказал Сергий Радонежский Дмитрию Донскому про Пересвета и Ослябю. Прочитав эти слова преподобного, я решил, что буду писать о них и их последователях, как об оруженосцах земли русской…

date_range Год издания :

foundation Издательство :Автор

person Автор :

workspaces ISBN :

child_care Возрастное ограничение : 12

update Дата обновления : 21.03.2025

Короткий строй польских жолнежей в синих кафтанах спускался от Терентьевской рощи к Кончуре и неторопливо брёл по берегу речки к запруде.

–Плохо, что мельницу оставили, – вздохнул Долгоруков, – муки в обители – кот наплакал. Чем людей кормить?

–Худо, – согласился сотник, – да где ж удержать её, когда латиняне так ломят?

Постояли минуту молча, глядя на загадочный польский отряд, скрывшийся за мельницей.

–Сейчас обратно пойдут, – зачем-то понизив голос, произнёс сотник.

Словно откликаясь на его слова, из-за остроконечной крыши показалась голова отряда.

–Это не они, – вырвалось у Ивашки, неподвижно замеревшего на чане со смолой.

–Как не они? – удивился Долгоруков.

–Да ты что, малец, кафтаны да шапки ляшские не различаешь? – усмехнулся сотник.

–Кафтаны те же, – согласился Ивашка, опасливо косясь на князя – не заругает ли, – да только сюда шли в чистом, а уходят в грязи вымазанные, словно ночевали в луже, а на сапогах комья свежей земли, как с пашни… А ей там и взяться негде – бережок, песочек да камни.

–Ишь ты, глазастый какой! – удивился сотник…

–Дошли до мельницы чистые, развернулись и сразу же обратно – грязные… Даже специально тщитися – измазюкаться времени не хватит…, – заметил странность воевода. – Стало быть…

–Неужто подкоп? – присвистнул сотник. – Меняют копателей латиняне. Одни приходят, другие на отдых направляются… А со стороны кажется, что одни и те же…

–Сколько сажен от стены до мельницы? – уточнил Долгоруков.

–Меньше сотни. И берег там крутой, от нас закрывает, копать удобно…

–Вот и появилось у нас неотложное дело…, – упершись взглядом в мельницу, словно пытаясь проникнуть сквозь твердь, произнес воевода. – Беги, Иван, к детям боярским, скажи, я распорядился – пусть выходят со своими сотнями Иван Есипов, Сила Марин, Юрий Редриков, Борис Зубов да Иван Внуков. Давно просили меня потешиться, пусть разомнутся… Молодец, Ивашка, не иначе ангел поцеловал тебя, дабы узреть нам коварство литовское.

***

Ворота открыли, когда быстрый осенний день подходил к концу, вблизи крепости прекратили гарцевать разъезды лисовчиков, и со стороны польского лагеря потянуло ароматным варевом.

–Ну, с Богом! – Иоасаф размашисто перекрестил всадников, построенных в колонну по два.

Голохвастов поднял руку, кивнул, и переславские, владимирские, алексинские сотни лёгкой рысью, без лишнего шума минули Красные ворота и устремились к мельнице, охватывая её с обеих сторон. Сверху, с высоты Пятницкой башни казалось, будто серые ручейки потекли по жухлой траве, и только изредка под епанчами, как рыбий бок в омуте, отсвечивали фамильные шамахейские шолома и бахтерцы, наручи и батарлыки, навоженные золотом и серебром.

Вслед за кавалерией, переваливаясь на ухабах, покатились крестьянские телеги, тяжело гружёные зерном. Монастырские служки торопились воспользоваться оказией и, пока дворяне ратятся, намолоть как можно больше муки. Последней из крепости вышла стрелецкая сотня Вологжанина с предписанием стать крепким тылом и опорой поместной кавалерии, занять позиции вдоль речки Кончуры, поддержать детей боярских на обратной переправе огнём своих мушкетов и не дать перерезать беззащитных мукомолов.

Ковыряющийся в земле польский наряд, умиротворенный спокойной жизнью, особо не потревоженной до сегодняшнего дня, вечернюю вылазку откровенно проспал. Когда речушка забурлила под сотнями конских копыт, со стороны мельницы раздались истошные вопли тревоги, а затем под высоким берегом послышался лязг стали. После короткой схватки жалкие остатки жолнежей пустились наутёк, преследуемые радостно кричащими всадниками.

–Куда! Стоять! Назад! – разорялся в башне Долгоруков, опасаясь засады. Но разгоряченные погоней ничего не видели и не слышали. Азарт легкой победы над застигнутыми врасплох копателями, не добравшимися до огнестрельного оружия, вскружил головы лихим, застоявшимся без дела дворянам, и они, настёгивая коней, спешили превратить бегство противника в его полное уничтожение. Польский лагерь, пребывавший в предвкушении плотного горячего ужина, быстро опомнился, зашумел, разорвал сумерки громкими отрывистыми командами и призывными звуками горна, намереваясь как можно быстрее отравить московитам радость победы. Та-дах! – впопыхах и не прицельно – больше, чтобы напугать, чем попасть, – громыхнули пушки со стороны Терентьевской рощи. Над головами русских взвизгнул тяжелый дроб, вспенил воду, словно великан шлепнул огромной ладошкой по речной глади. Затарахтели вразнобой караульные мушкеты, слишком слабосильные, чтобы дотянуться свинцом до русской кавалерии. А из-за свежего частокола, устрашающе визжа и улюлюкая, выскочила дежурная сотня полковника Лисовского.

Голохвастову пришлось принимать решение на ходу. Лисовчики наверху, в идеальном положении для атаки, но их пока мало. Его сотни внизу, и забираться в гору неудобно, рискованно. Но враг пока в меньшинстве, и есть шанс разбить литовское войско по частям. Навязать ближний бой означает не дать расстрелять себя из пушек. От артиллерии исходит самая большая опасность, и до неё не больше сотни шагов! Стоит только смять вражеский заслон…

–Гойда! – поднявшись на стременах, закричал Голохвастов, вскидывая над головой саблю.

–Гойда! – взревели дворянские сотни, поворачивая головы в сторону командира.

Взмахнув клинком и вытянув оружие в сторону неприятеля, воевода повернул коня и тронул шпорами его шелковистые бока.

***

Ивашка вцепился в княжеский кафтан и прикусил губу, глядя на два стремительных потока, набегающих друг на друга в лучах малинового заката. Удивительно, но его обида и ненависть к Голохвастову пропали. Он уже не желал зла воеводе, а, сжав кулаки и неотрывно глядя на лихого воина, шептал непрерывно “Господи помилуй!”, моля за того, кто доставил столько неприятных и горьких минут. Голохвастов шёл в атаку впереди дворянских сотен, и Ивашка понимал, как много зависит от этого человека в начавшемся сражении. Выстроившись пологим уступом и удобно разогнавшись под горку, лисовчики глубоко вклинились в русский строй, почти разрубили его, но, увязнув во второй линии, закрутились, потеряли темп. Две волны, встретившись, закипели, взорвались конским ржанием и лязгом стали, превращаясь на глазах в несколько водоворотов из легкой польской конницы, проигрывающей русской в броне и численности. Связанные боем, лисовчики отчаянно рубились, но не могли помочь пушкарям, во фланг которых во весь опор летела резервная сотня Голохвастова. Дети боярские, разухарившись, скакали к беззащитным польским пушкам, не скрывая своего торжества и награждая обидными эпитетами разбегающихся в разные стороны пушкарей, не успевших нанести серьезный урон дерзким московитам.

–Вот оно – знамение! Сбывается, – воевода сжал кулаки и резко повернулся к сотнику. – Всех, кто не на стенах – на вылазку! – зычно скомандовал он, увлеченный открывшейся перспективой ощипать надоевшую артиллерию противника. – Что можно – тащите в крепость, что нельзя – заклепать и пожечь!

Снова открылись крепостные ворота, и бесформенная ватага вчерашних крестьян, подбадривая друг друга громкими криками, размахивая топорами и дубинами, двинулась туда, где разгорелась сеча, рискующая превратиться в генеральное сражение.

Глава 10. Схватка

Примерившись к бочонкам с порохом и поняв, что вряд ли поднимет их по ступенькам, Ивашка вцепился в кожаный мешок, закряхтел, потянул на себя, но в одиночку с такой тяжестью не справился. Он завистливо посмотрел на кряжистого клементьевского крестьянина Петра Солоту, c легкостью ворочавшего пузатые двухпудовики.

–Быстрее! Быстрее, братцы!! – торопил монастырских слуг и селян стрелецкий десятник, – зелье огненное ещё довезти надоть, да в лаз уложить, да фитиль подвести – подпалить, а латиняне слышь, как наседают!

За стенами монастыря непрерывно грохотала артиллерия. Не достреливая до Терентьевской рощи, где сотни Голохвастова добивали лисовчиков, польские батареи с Красной горы засыпали ядрами монастырский двор и выезды из крепости, стараясь помешать подходу подкреплений к участникам вылазки. С Красной горы, не обращая внимания на огонь монастырских пушек, спускались по направлению к мельнице густые колонны гетманской пехоты. Идти, терпя по дороге пальбу из Водяной и Пятницкой башни, не близко, но намерения их были понятны, а действия решительны. Отдавать осажденным плоды двухнедельного труда – почти законченный подкоп – поляки не желали.

Стрелецкий караул, составив в пирамиду мушкеты и засучив рукава, включился в работу. К Ивашке подскочил Игнат. Вместе они понесли к возку неподъемный мешок, оставляя за собой тонкую черную струйку из внешне совсем не опасных пороховых зернышек; дружно хэкнув, водрузили его на телегу.

–Ну всё, достатошно, более не сдюжит, – покачал головой старший над извозом Никон Шилов и тронул поводья, – все с зерном на мельницу поехали, одна эта горемыка осталась. Н-н-но, родимая!

Крестьянская кляча напряглась, затанцевала в оглоблях.

–Помогай, робята! – кликнул Игнат.

Десятки рук, упершись в телегу, тронули её с места.

–Пойду-ка я с тобой, Никон, – почесав затылок, вымолвил Пётр Солота, – колесо в ямку попадет – встанет окаянная посреди поля. Что делать будешь? Придётся на руках зелье в лаз носить!

–Не ходил бы ты, Пётр! – прозвенел над ивашкиной головой тревожный женский голос.

Писарь обернулся и увидел у сеней статную молодую крестьянку, держащую на руках грудничка. За подол её уцепилась девчоночка лет пяти со светлыми косами и почти черными миндалевидными глазами, поразительно похожая на мать и облаченная в одинаковую с ней синюю однорядку[42 - Однорядка – Распашная, длинная, широкая одежда из сукна или иных шерстяных тканей “в один ряд”, без подкладки (чем и обусловлено название), с длинными откидными рукавами и прорехами для рук у пройм. ]. Её наряд отличался от материнского лишь головным убором. На голове крошки красовалась шелковая лента, называемая челом или чёлкой, украшенная на лбу шитьём. Такие же ленты были вплетены в косицы. Голову мамы покрывал крестьянский повойник,[43 - Повойник – Лёгкая мягкая шапочка из цветастой материи.] сползший чуть набок, отчего стали видны русые волосы. Привычный для крестьянского сословия убрус[44 - Убрус – Полотенчатый, как правило, богато вышитый головной убор, закалывавшийся специальными булавками (другое его название – шлык).] отсутствовал, а вместо него красовался символ замужества – кика с мягкой тульей, окруженная жестким, расширяющимся кверху подзором. Головной убор был крыт яркой шелковой тканью, указывая на зажиточность хозяйки. Из-под него кокетливо выглядывало шитое жемчугом чело и спускающиеся к ушам серебряные рясны в виде колокольчиков. Они чуть подрагивали и, соприкасаясь с металлическими частями, тихо цвиркали, словно крошечные птички.

–Шла бы ты, Злата, – нахмурился Пётр, – ишо детей притащила. Это что ж я, Никона одного отправлю с энтой ледащей скотиной, – он презрительно посмотрел на клячу, – а сам за твой подол держаться буду? Да меня куры засмеют!

–Нехорошо мне, Петя, муторно! – не отставала от силача жена. – На сердце с утра камень лежит, не к добру это…

–Цыц, дурище! – повысил голос Солота, – камень у неё… Доведут ляхи подкоп до стен, рванут зелье огненное – точно будет не к добру. Кровью и слезьми умоемся. Нет уж, душа моя! Надо мне идти! Обязательно!

–Всё, пойдём, – хмуро кивнул десятник, – пока без нас есть кому на стенах стоять. У подкопа мы нужнее, а гуртом и батьку бить легче.

–Ну-ка, взяли! – басом прогудел Шилов.

Телега, скрипя и рискуя развалиться, покатилась к Красным воротам, за которыми злобными мячиками скакали ядра польских орудий.

***

Уничтожив сторожевую сотню Лисовского и разорив ближние батареи в Терентьевской роще, Голохвастов не остановился, а рванул на плечах убегающих поляков к Волкушиной горе, через которую проходил тракт на Москву. Дети боярские, нахлёстывая лошадей, на одном дыхании проскочили редкий лес. Расстроив ряды и превратившись в бесформенную ораву, они выехали на открытое пространство, где нос к носу столкнулись с тяжёлой конницей Сапеги – знаменитыми крылатыми гусарами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/sergey-vasilev-21543901/pokrov-nad-troicey-71771710/?lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Narratio succincta de adversa et prospera fortuna Demetrii moderniI Moscoviae ducis (Краткая повесть о злополучии и счастии Димитрия, нынешнего князя московского).

2

Багрец – сорт сукна.

3

Чадь – младшая дружина.

4

Выдержка из устава «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» – одного из первых дошедших до наших дней русских трактатов по военному делу, изданного в 1647 году.

5

Сомкнуть ряды!

6

Копья к бою!

7

Авдий 1:18.

8

Коринфянам 4:17-18.

9

Десть – единица счёта писчей бумаги на Руси. 24 листа.

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом