– Ты писал мне весь вечер. Расслабься хоть немного, папочка-бейсболист. – Она переводит взгляд на экран, но затем ее брови хмурятся, и ее внимание снова приковано ко мне. – Знаешь, из-за твоей навязчивой идеи все контролировать мне очень трудно представить, что я буду присматривать за Максом все лето напролет.
Я скрещиваю руки на груди.
– И это должно меня испугать?
Ее глаза сужаются.
– Для человека, который говорит, что ему очень нравится мой отец, ты изо всех сил стараешься усложнить ему работу, верно? Ты ведешь себя так с любым человеком, который оказывается в радиусе десяти футов от твоего сына, и он увольняется, или ты увольняешь его лишь для того, чтобы мой отец из кожи вон лез, чтобы нанять кого-нибудь снова.
Ну… черт. Это раздражающе проницательно.
И поскольку мне не нравится, что она в первый же день называет вещи своими именами, я парирую:
– Если он так важен для тебя, где ты была? Я играл за него полтора года и считал, что ты еще ребенок, а не взрослая женщина, потому что ты никогда раньше не попадалась мне на глаза.
– Меня нет рядом, потому что он важен для меня.
Я киваю головой, как будто понимаю.
– В этом нет ни малейшего гребаного смысла.
– Эммет Монтгомери отказался бы от своей квартиры, своих мечтаний и карьеры, если бы это означало, что он сможет жить рядом со мной. Я постоянно занята работой, не могу долго оставаться на одном месте, поэтому мы видимся в разъездах несколько раз в год. Впервые за всю мою взрослую жизнь у меня появилось немного свободного времени, и он хочет, чтобы я была рядом. Я перед ним в долгу, так что не мог бы ты перестать усложнять мне задачу вернуть ему долг?
– Что ты имеешь в виду, говоря, что ты ему должна?
Она отмахивается от меня.
– Может быть, как-нибудь поутру мы с тобой вместе напьемся, и тогда я все тебе объясню. – Миллер хватает с тумбочки свой телефон и показывает его мне. – Посмотри это видео с Максом. Взгляни, какой он счастливый.
На маленьком экране телефона воспроизводится видео, на котором мой непоседливый сынишка сидит на диване и показывает на экран телевизора, где он видит, как я подаю. Он никогда не был ни на одной из моих игр, и, насколько я знаю, это, возможно, первый раз, когда он видит, как я играю. Он наблюдает, как я делаю то, что люблю всю свою жизнь, и постоянное повторение слова «папа» вызывает у меня в груди физическую боль, но весь эффект смазывается в конце видео, когда я вижу, как он прижимается к своей новой няне.
Мое сердце уходит в пятки. Он никогда так быстро не чувствовал себя с кем-то так комфортно, в его жизни никогда не было женщины, к которой он захотел бы прижаться.
Это пугает меня до чертиков.
Потому что, как бы сильно Миллер ни вызывала у меня сегодня опасения, больше всего на свете меня вгоняет в дрожь то, как отреагирует Макс через два месяца, когда она уйдет, если она так сильно понравилась ему в первый же день.
Она продолжает показывать фотографию за фотографией, Макс улыбается так широко, как только позволяет его маленький ротик, и когда она заканчивает показывать слайд-шоу, я, не говоря ни слова, направляюсь в свою комнату.
– И это все? – окликает она.
Я возвращаюсь в ее личное пространство.
– Что еще ты хочешь, чтобы я сказал?
– Ну не знаю. Как насчет «Спасибо тебе, Миллер. Я не удивлен, что мой сын уже любит тебя, потому что с тобой очень легко ладить»? Или, может быть, ты мог бы попытаться узнать меня получше. На самом деле все что угодно.
– Я не хочу тебя узнавать.
Какой в этом смысл, если она скоро уедет?
От моих слов она резко вскидывает голову.
– Эти чертовы социальные навыки пришли с отцовством, или ты таким родился?
Я ничего не говорю, продолжая опираться плечом на дверь между нашими комнатами.
– Ты ведь понимаешь, что проблема здесь в тебе, верно? С твоим сыном все просто.
И снова я не отвечаю.
Ей не обязательно мне это говорить. Я достаточно хорошо себя знаю, чтобы понимать, что проблема во мне. Я знаю, что чрезмерно опекаю его. Знаю, что с Максом легко, но также знаю, что он моя единственная семья, не считая моего брата, а я – его. Он все, что у меня есть.
Миллер устало вздыхает, и это звучит так, будто я ей ужасно надоел.
– Просто не собираешься отвечать? Круто. Тебе что-нибудь еще нужно? – Она указывает на мое тело. – Пройти какую-нибудь терапию после игры, прежде чем я уйду?
– Нет, я уже закончил.
Ложь легко слетает с моего языка. Мое тело отомстит мне за то, что в восьмом иннинге я не позаботился о своем плече, локте или запястье. Я должен был отправиться на полуночный заплыв или провести следующий час в тренажерном зале, позволяя тренировать меня на растяжку и подвижность. Вместо этого я сел в первый же автобус, чтобы уехать с арены, даже не вернув экипировщикам свою форму.
Миллер смеется, но в этом нет ничего смешного.
– Боже, наконец-то ты что-то сказал, и это – чушь собачья.
Не стоило врать ей о том, что я делаю после игры. Ее воспитывал тренер по бейсболу.
Она встает с кровати и выключает радионяню в знак того, что на сегодня с нее достаточно.
– Я собиралась этим летом поиграть в чертову Мэри Поппинс, но никак не смогу общаться с тобой в течение двух месяцев. – Она небрежно собирает свои вещи по всей комнате. – Я думала, что смогу это сделать. Макс замечательный, но ты… – Она качает головой. – Ты не такой.
Что она делает? И куда, по ее мнению, направляется? Всю свою игру я ожидал, что она облажается и я смогу ее уволить, но теперь она уходит по собственному желанию.
Сейчас я в состоянии думать только о маленьком мальчике в соседней комнате, который крепко спит, счастливо проведя день с девушкой, которая собирается из-за меня уйти.
Я преграждаю ей путь, встав между ней и дверью.
– Куда ты?
– Так далеко от тебя, как только смогу. Вся эта история с властным отцом-одиночкой поначалу была немного возбуждающей, но теперь это, – Миллер делает пальцами жест вверх-вниз, показывая на мое тело, – утомляет.
Она отступает в сторону, протягивая руку к двери, ведущей в коридор, но я двигаюсь вместе с ней, загораживая выход.
– Пожалуйста, отойди.
– Куда ты пойдешь? – снова спрашиваю я. – Уже поздно.
Она на мгновение откидывает голову назад, чтобы успокоиться.
– У меня арендовано жилье. Мне нужно собрать вещи, чтобы завтра уехать в Чикаго.
– О. – Что ж, это хороший знак. Она возвращается в мой город. – Значит, увидимся в воскресенье? У меня дома.
Она смеется, но в ее смехе столько разочарования.
– Сначала ты не хотел, чтобы я присматривала за твоим сыном. Теперь хочешь. Решайся, Родез. Что ты выберешь?
Проклятие, отличный вопрос. Она думает, я, черт возьми, соображаю, что делаю? Я хочу, чтобы Макс был в безопасности. Я хочу быть тем, кто обеспечит его безопасность, но я не могу быть с ним двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Я хочу, чтобы он был счастлив, но также не хочу, чтобы его сердце было разбито через два месяца, когда эта женщина уйдет.
Я снимаю кепку, разочарованно провожу ладонью по голове и разворачиваю ее козырьком назад.
– Миллер, я не знаю.
– О боже мой! – Она вскидывает руки. – Я так от тебя устала. Отойди.
Она отскакивает в сторону, чтобы добраться до двери. Не задумываясь и не произнося ни слова, я протягиваю руку, чтобы остановить ее, но она делает движение в одну сторону, а я – в другую, слишком быстро, так что вместо того, чтобы безопасно обхватить ее под мышками, обе мои руки оказываются на ее груди.
Мы замираем у двери, я стою, обхватив ее руками за грудь.
Взгляд зеленых глаз Миллер скользит по моим рукам и возвращается обратно. На мгновение она замолкает, ничего не говоря, пока, наконец, не прочищает горло.
– Ты так и собираешься держать их там всю ночь, или…
– Черт. – Я отдергиваю руки, опускаю их по швам и сжимаю в кулаки, чтобы не прикоснуться к ней снова, потому что, черт возьми, до чего же приятно к ней прикасаться.
Моя кожа горит, все нервы в напряжении. Я почти забыл, каково на ощупь женское тело, как приятно чувствовать в ладони тяжесть женской груди. При воспоминании об этом у меня покалывает пальцы.
Господи. Проклятие, насколько я жалок, если случайное прикосновение к женской груди – это самое интересное, что случалось со мной за последние девять месяцев?
– Тебе нужно потрогать их еще раз? – интересуется Миллер, и только когда мое внимание переключается на нее, я понимаю, что мои глаза блуждают по всему ее телу, размышляя, фантазируя. – Если прикосновение к моей груди заставляет тебя охренеть, пожалуйста, не стесняйся.
– Прости… Я… Это вышло случайно.
– Ты ведешь себя так, будто никогда раньше не прикасался к женской груди. У тебя есть ребенок. Я очень надеюсь, что в тот вечер, когда ты зачал малыша, ты держал кого-то за грудь.
– Уверен, что так и было, просто… Извини.
Миллер смягчается, больше не пытаясь убежать, но теперь я чувствую себя жутким стариком, который стоит перед дверью и отказывается отпустить ее после своего рукоприкладства.
Я отодвигаюсь в сторону, давая ей пройти, и она молча подчиняется.
– Увидимся в Чикаго? – в отчаянии спрашиваю я, прежде чем она окончательно выходит за дверь.
Миллер на мгновение замирает, прежде чем обернуться.
– Кай, – выдыхает она. Ее голос звучит мягко, и по одному только тону я могу сказать, что мне не понравится ответ, который я сейчас получу. – Этим летом у меня много дел, из-за которых я слишком нервничаю. Я не могу справляться с твоим стрессом в придачу к своему собственному. Я считала, что смогу сделать это для своего отца, хотела сделать это ради него, но не думаю, что у нас что-то получится. – Она успокаивающе улыбается мне. – У тебя потрясающий ребенок. Ради вас обоих, я надеюсь, ты научишься отпускать поводья.
Проклятие.
У меня так много вопросов, которые я хочу задать. Из-за чего она нервничает? Что я могу сделать, чтобы она передумала?
И есть еще одна часть этого уравнения – Монти.
Боже, мой брат был прав. Я сварливый придурок, потому что кто еще мог все испортить? Монти был так добр ко мне и к моей семье, и все, чего он хотел, – это провести лето со своей дочерью.
И мой сын. Проклятие. Моему сыну она понравилась.
Сколько ночей я не спал, гадая, как на него повлияет то, что он вырос в мужской бейсбольной команде? Впервые за его короткую жизнь ему по-настоящему понравилась женщина, он почувствовал себя с ней комфортно, а я своей дурью ее отпугнул.
Я наблюдаю за тем, как Миллер уходит по коридору, смотрю, как она заходит в лифт, и не перестаю удивляться тому, что всего несколько часов назад я желал, чтобы она ушла, а теперь, когда это произошло, я отчаянно хочу, чтобы она осталась.
7
Миллер
– Пап, не нужно стелить диван. Сегодня я буду спать в своем фургоне.
Наклонившись, чтобы дотянуться до пальцев ног, я разминаю спину, нуждаясь в отдыхе после двадцатичетырехчасовой поездки. Последнее, что я хочу делать после такого долгого сидения, – это спать на диване. Матрас в моем фургоне гораздо удобнее.
– Ты можешь занять мою кровать, – настаивает он.
– Я не буду спать на твоей кровати.
– И ты не будешь спать в своем фургоне в центре Чикаго.
Я смиренно вздыхаю.
– Может, разберемся с этим позже?
– Идет. Как прошла поездка?
– Хорошо. Легко.
– И как долго ты пробудешь в городе?
Я ждала подобного допроса, но, что бы я ни сказала, папа не станет слушать. Да, я согласилась приехать в Чикаго из Майами лишь для того, чтобы успокоить его, но мои первоначальные планы постепенно доехать до Западного побережья остались в силе. Большую часть времени он будет проводить на поле или в других городах во время игр, так какой мне смысл торчать в Чикаго, если я не поеду с ним, чтобы помочь с Максом?
Он расхаживает по кухне, доставая продукты, хотя знает, что через две минуты после начала готовки я все возьму на себя. Эммет Монтгомери великолепен во многих вещах, но приготовление пищи в это число не входит.
– Хочешь поговорить о том, что произошло прошлой ночью? – спрашивает он.
– Не-а.
– Ладно. Давай все равно об этом поговорим.
