– Спасибо, Валя. Это очень мило, – я кладу руку ему на плечо и улыбаюсь.
– Ну, правда, выскажись. Так же работает психотерапия. Само проговаривание проблемы уже помогает с ней справляться. У тебя сейчас много плохих эмоций. Нужно дать им выход, – Валентин, как всегда, рассудителен. – Я тебя выслушаю. Ты же меня слушаешь.
– Да брось, ты мне за это ничего не должен, – меня даже пробивает на смех, искренний. Валентин забавен.
Я пытаюсь двинуться дальше, но он хватает меня за запястье и выдает запальчиво.
– Должен. И хочу это отдать. Тем более, мне тоже плохо, когда тебе плохо.
Ооо, как это… трогательно. Мне даже самой хочется поддержать Валентина. Он так жалостливо поднимает брови и такие глаза делает, что невольно умиляешься. Редко я вижу его таким… уязвимым, что ли. То есть, я знаю, что он всегда слаб, на самом деле, но носит защитную маску с напускной крутостью. Оттого моменты без этой маски получаются совсем теплыми.
Я обнимаю его. Самой тоже хочется немного утешиться. Почувствовать, что кому-то не все равно. Приятнее вдвойне, что на остальных Валентину как раз плевать, а я ему, действительно, стала другом. Чуть расслабившись, я даже кладу голову ему на плечо. Он гладит мои волосы.
Вдруг чувствую притяжение. Валентин сжимает меня крепче и одной рукой касается моего лица. Я только успеваю поднять голову, как он чмокает меня в губы. Первую секунду я в ступоре. Не шевелюсь. Даже глаза не открываю.
Че происходит?
Но когда он пытается поцеловать по-настоящему, я толкаю его со всей силы.
– Ты офигел?! – возмущение из меня бьет фонтаном. Я вытираю губы тыльной стороной ладони. Не то чтобы Валентин противный, но это было мерзко. – К-какого черта?
Меня так распирает злость, что я даже на месте стоять не могу ровно, делаю полшага назад, потом вперед, налево и направо, хожу, как заведенная.
– Валя, что это было? Я же Славу люблю!
Валентин жмурится и накрывает лицо ладонью. Ничего не говорит и застывает так. Я хожу туда-обратно, положив руки на пояс. Дышу тяжело. Остужаю возмущенную душу и разбитое сердце.
Господи, да что со мной не так? Слава оказался прав. Я, как последняя дрянь, побежала утешаться в объятия Валентина. Не зря он к нему придирался. Блиин!
Обежав настороженным взглядом улицу и школьный двор, убеждаюсь, что никого рядом нет. Сейчас еще каникулы. Драмкружковские все давно разошлись по домам. Ксюне с Дегтяревым точно не до меня.
– Короче, Валя, нам не надо общаться, – я выставляю стоп-жест рукой и разворачиваюсь, чтобы уйти, пусть и в другую сторону, главное, отсюда. Доберусь до Бархатовых окольными путями.
– Нет-нет, подожди, – Валентин догоняет и хватает за руку. Смотрит круглыми глазами. – Прости, пожалуйста, я… плохо поступил. Этого не повторится.
– Валя, это дичь! Мы со Славой не расстались. Он просто уехал. А ты сразу… Я думала, мы – друзья! – каждое мое слово звучит громче и четче, с нажимом и претензией, вбивает Валентина в землю, словно кувалдой. Он вздрагивает и закусывает губу. И пусть. Теперь мне совсем его не жалко. Заслужил.
– Да, Лер, прости. Глупо получилось. Просто… – Валентин сжимает мою кисть почти до боли. – Ты мне нравишься ведь. Очень.
Вот что он так смотрит? Чего хочет от меня? Да как это вообще в его голове укладывается? Слава еще до Москвы доехать не успел, а я уже его должна полюбить? За одну обнимашку и готовность выслушать? Да он чокнутый!
Блин, я же знала, что Валентин странный. Капец ситуация. Вселенная, когда тебе уже надоест надо мной измываться?
– Я обещаю, что больше не буду, – Валентин не дает мне вырвать руку и, кажется, сейчас расплачется. Только этого не хватало. – Я же весь этот год хорошо держался. И еще продержусь. Только давай общаться. Как раньше. Пожалуйста.
Моя жизнь – сплошной трэш. Хочется просто свалиться в кровать лицом в подушку и задохнуться уже.
– Ладно, все. Окей. Отпусти только.
Я, наконец, одергиваю руку и резко разворачиваюсь, чтобы поскорее отсюда смыться.
– Так мы общаемся? – слышу в спину.
Сейчас у меня нет моральных сил на Валентина. Завтра, может, найдутся. Короче, потом поговорим. Достало все. Я молча ускоряюсь и быстро сворачиваю за здание.
Блин, Слава позвонит, а я буду в паршивом настроении. Надо же так. Аркгх!
Но Слава не звонит. Проходит день. Проходит ночь. Неделя. Месяц. Год.
Глава 6.
Оказывается, без Славы можно существовать. Вполне себе. Даже смеяться иногда и залипать на красавчиков в школе. Правда, быстро терять к ним интерес, поняв, что они – не он и даже не похожи.
Подготовка к ЕГЭ и поступлению помогают мне держаться. Папа весь год учит меня азам рисования и другим необходимым художнику знаниям для вступительного испытания. Оказывается, выводить четкие линии на бумаге или в фотошопе* не так-то просто. Ненабитой рукой выходят только дрожащие каракули. Зато с цветом и композицией дела идут гораздо лучше. Папа говорит, что я интуитивно чувствую эстетику, и гордится собой, типа мне от него перешло, вместе с генами.
Учеба – отличная терапия. Мозг набивается кучей новой информации. Плохие мысли сами собой вытесняются. Я почти уже не плачу по ночам, когда думаю о Славе и мучаюсь вопросом, почему он не позвонил тогда.
Мне долго казалось, что дело могло быть в моем поцелуе с Валентином. Хотя нас никто не мог там видеть, вроде как. И Ксюня об этом ничего не знает. И я Валентина сразу отшила. Если бы Слава узнал, он как минимум спросил бы меня обо всем, и я бы ему рассказала правду. Но он даже не захотел спросить, значит, я была ему не важна. В конце концов, он получил от меня все, что мог. Я ведь полностью ему отдалась. Наверное, прибыв в столицу, понял, сколько красавиц упускает, и решил просто слиться. Даже объясняться не пришлось. Удобно.
Мне достаточно знать, что он благополучно добрался до Москвы и успешно прошел первый курс. Ему так понравилось, что он даже на лето не стал возвращаться, а остался там диджеить в ночном клубе. По крайней мере, семье он именно так объяснил свой неприезд. Поэтому Бархатовы, все втроем, ездили к нему в Москву на пару недель, как ездили и на Новый год. Слава сам за год в Питере ни разу не появился. Или я об этом не знаю. Мне теперь не положено.
Я тоже Ксюне запретила говорить ему обо мне, хотя уверена, что он и не интересовался. Мы уже с полгода его не обсуждаем. Или больше. Вообще никак не упоминаем то, что было. Мне до сих пор больно, а ее достало. Первый месяц она пыталась заставить нас со Славой созвониться. Но он игнорировал все ее просьбы и легко распознавал уловки. А я тупо смирилась с тем, что Слава не хочет меня ни слышать, ни видеть. Утешаюсь только тем, что поговорить он со мной не захотел, потому что ему все-таки стыдно.
Но гештальт остался. И мне требуется его закрыть. Поэтому я поступила в тот же вуз, на тот же факультет, только выбрала другую программу, куда смогла сдать вступительные: «Дизайн и современное искусство». Не думала, что пройду творческое испытание, боялась, что моя инсталляция из пенопласта и ваты будет выглядеть потешной, но мне повезло. И вот я тоже еду в Москву.
Мама не хотела меня отпускать, но папа ее уломал. Больше меня никто в Питере не держит. Бабушке в принципе без разницы, откуда я буду к ней приезжать.
Проницательная Ксюня сразу разгадала мой план.
– Конечно, ты по несчастливой случайности поступила в тот же универ, – усмехается она. – Сам-знаешь-кто тут совсем ни при чем. Тебе же так на него пофиг, что мне теперь и имя его всуе произнести нельзя.
Я давно заметила, как в Ксюне укореняется сарказм. Да она вообще язва в последнее время! Не говорит, а жалит. И сразу по сердцу.
– Да. При чем, – выжимаю из себя с задетой гордостью и кидаю камушек в пруд.
Это наша последняя покатушка перед моим отъездом. Я Ксюне немного завидую. У нее еще целый год прежней жизни, без перемен, переездов и отчаяния. А мне страшно. Здесь – все, а там – ничего. Один Слава, который не хочет меня знать.
И все же Ксюня безусловно права. Я еду туда именно из-за него. Просто хочу уже поставить точку, чтобы больше не мучиться неизвестностью. Надоело гадать, почему Слава меня бросил. Хочу услышать от него, даже если это будет обидно.
Пусть специальность не совсем та, что я хотела. На реквизиторов, вообще, оказывается, мало где учат. А тут хоть что-то близкое. И престиж. Пол-ляма за год обучения. Такие деньги мы втроем, мама, папа, я, кажись, за пять лет бы не заработали. А за счет государства можно и поучиться. И папа похвалил содержание программы. Говорит, не стандартная для классических живописцев, там я смогу свои бутафорские навыки развить и не только.
– Наконец-то, призналась, – Ксюня закатывает глаза. – И на что ты надеешься?
– Ни на что, – я взмахиваю руками. – Просто хочу, чтобы он мне в лицо все сказал. А то свалил и забил, трусливое динамо.
– Вообще, загадка, конечно, какая кошка между вами пробежала. Слава обычно так себя не ведет. Мне кажется, это ты его чем-то обидела.
– Да чем? – я тут же вспоминаю Валентина и тот гадкий поцелуй, но мысленно встряхиваю голову. Ксюня до сих пор не знает. Никто не знает. Мы с Валентином общаемся, как общались, когда Слава еще был здесь. Он сдержал слово, больше не приставал ни разу. Но мне все равно стыдно, поэтому хочется отогнать от себя подозрения. – Ты просто брата защищаешь. А он, очевидно, как все – поматросил и бросил.
В конце концов, спустя год тишины это больше походит на правду, чем обида на один дурацкий поцелуй.
Ксюня фыркает. Устала от моего нытья. Я сама от него устала. Не хочу больше гнобить себя обидой. Я, наверное, почти его простила.
Мама говорит, что в восемнадцать лет у парней гормоны, сперматоксикоз и просто ветер в голове. Что лобные доли, которые делают нас сознательными и ответственными взрослыми, окончательно формируются только к двадцати пяти годам, поэтому молодежь такая безбашенная. А папа добавляет, что вообще только к тридцати пяти нагулялся. Типа парням нужно попробовать много и разного, чтобы найти то самое. Он и мне советовал не ограничиваться одним Славой, что в мире достаточно хороших людей, что тоже надо пробовать и выбирать.
Я решила, что так и сделаю. Вот приеду в Москву, получу от Славы отворот-поворот в лицо и пойду пробовать новых.
– Не смей ему ничего говорить, – грожу Ксюне пальцем.
– Да он и слушать не станет.
Я сникаю и выдергиваю пучок травы из газона. Не знаю, чем мне этот сорняк не угодил. Наверно, слишком на меня похож – такой же ненужный.
Несколько минут мы молчим. Вода всегда завораживает. Обычная рябь, блики заката на поверхности, фиолетовое небо в отражении, а смотрится эффектно. Природа эстетична по своей сути, говорит папа, просто не каждому дано это видеть. Он сам и в луже найдет красоту. Наверное, это талант и есть. Я учусь у него смотреть на мир глазами художника. Стараюсь подмечать детали, которые вроде на поверхности, но так обыденны, что не замечаемы. А у папы всегда найдется нестандартный ракурс. Мама этим восхищается.
– А у него там… есть… девушка? – я спрашиваю тихо, будто боюсь Ксюню спугнуть.
Она смотрит за горизонт и не поворачивает ко мне головы.
– Не знаю. Славка не рассказывает. Он вообще какой-то скрытный стал.
– Что, за две недели ни одна девчонка не засветилась?
– Да рядом с ним всегда какие-то девчонки. Но это ничего не значит же. При мне, по крайней мере, он ни с кем не целовался.
В голосе Ксюни слышится раздражение. Ей надоело быть медиатором между нами. Я ее прекрасно понимаю и затыкаюсь.
– Приедешь, разберешься сама, – Ксюня поднимается и отряхивается. – Погнали, еще прокатимся, пока не стемнело.
Я охотно соглашаюсь. Хочется очистить мысли перед долгой дорогой.
Прощаемся мы тоже без соплей – Ксюня такое не любит. Хорошо хоть позволяет себя наобнимать вдоволь. Я ее, наверное, минут десять держу в тисках перед тем, как навсегда отпустить.
Такой подруги у меня, наверное, тоже уже никогда не будет.
Да встретимся ведь еще, – смеется она, отпихивая меня за плечи. – Все, пока, счастливого пути. Созвонимся, когда там устроишься.
Я только киваю, и то осторожно, чтоб не выронить слезинки, которых уже много накопилось.
Папа настоял на том, чтобы отвезти меня в Москву на автомобиле. Специально арендовал вместительный джип, куда влез здоровенный чемодан, пара спортивных сумок, ноутбук и даже самокат.
– Да я бы на поезде нормально доехала, – ворчу перед тем, как сесть в машину.
– Ага, а как бы ты это тащила?
– Да взяла бы просто меньше вещей. Зачем мне столько?
Я оглядываю недовольно груду наваленного в багажнике.
– Все пригодится. Неизвестно, что там в общежитии есть и в каком состоянии, – мама скрещивает руки на груди, и папа закрывает заднюю дверцу.
Ох. Я даже не уверена, что у меня в комнате будет место, куда все это распихать. Ладно, если что, балласт выброшу.
– Нам пора, – говорит папа и подходит к маме, чтобы ее чмокнуть.
Она с самого утра не в настроении. Все дергает резко, роняет предметы, ругается.
– Вот что тебе так в Москву приспичило? – опять начинает. Все лето слышу одну и ту же шарманку.
Здесь тоже много качественных вузов. Есть интересные программы. Не надо жить в общаге. И не придется расставаться с друзьями. И семьей.
– Ма, – укоряю ее взглядом. Ну, договорились же вроде. Что опять?
– Ладно, ладно. Ты уже взрослая. Делай что хочешь. Не жалуйся только потом, как тебе там одиноко и тяжело.
Мама вздергивает подбородок.
– Мне жалуйся, – смеется папа.
Я первой иду на примирение и обнимаю маму крепко. Понимаю, что долго ее не увижу и даже по этому ворчанию буду скучать. Глаза слезятся. Мама быстро оттаивает и целует меня в голову, стискивая лопатки.
– Ох, Лерок. Люблю тебя, солнышко мое.
– И я тебя, мам. Не переживай. Все будет хорошо.
– Если не понравится, бросай все. Здесь будешь учиться. Учебу мы оплатим.
Папа активно кивает в поддержку.
– Вы ипотеку сначала закройте, – смеюсь и отлипаю от мамы, такой родной и теплой. Тут же хочется обратно под ее крыло, но жизнь должна течь в одном направлении. Это все-таки естественный процесс. Птенцы рано или поздно покидают родительское гнездо. Мое время настало. Не о чем жалеть.
Я машу маме рукой на прощание из окна автомобиля, пока мы не теряем ее из виду. Она так и смотрит нам вслед.
Ехать долго, но с папой не заскучаешь. Он рассказывает о том, как сам когда-то уезжал от родителей в Москву учиться, о своем студенчестве, всех при- и злоключениях, годах мытарства после, возврате в родной Новосибирск и о многом еще, просто так и не в тему.
В пути я успеваю насмеяться до боли в животе, поспать, пару раз поесть и даже пофилософствовать под музыку в стиле ретро.
На подъезде в Москву меня будит мамин звонок. Мы еще не доехали, а она уже переживает. Приходится ее в очередной раз успокаивать и обещать позвонить уже из общежития. Мама не забывает мне напомнить, что всегда есть возможность вернуться домой.
Ну, что за?
Вот Бархатовы Славу спокойно отпускали. Даже отец его ни в чем не упрекал. А моя, блин. Им с папой же даже лучше. Квартиру ведь они так и не купили. Я не буду мешать им наслаждаться друг другом. И свою личную жизнь буду здесь налаживать. Все в плюсе.
