– Дай сюда, – сказала я, ставя коробку на подоконник. – Теперь рассказывай, где ты это нашла?
– В том доме. На кухне.
– Я обыскала кухню и не видела это.
– Просто ты – не удивительная я! – радостно пропела она.
Это дитя начинает действовать мне на нервы. Она кого-то мне напоминает.
– Оно лежало под ящиком со столовыми приборами, – хихикнула она. – Кто бы догадался заглянуть под ящик с вилками-ложками? Никто, кроме меня! – добавила она с жутковатым кудахтаньем, яростно размахивая руками.
Это правда. Плоская коробка такого же размера, как ящик с драгоценной утварью, – самое безопасное место в доме. Кто догадался бы заглянуть под коробку со столовым серебром?
Так вот где майор держал свои ценности.
Любопытно. Что может быть достойно хранения с такой дьявольской хитростью?
Я открыла крышку.
И отшатнулась, не то от удивления, не то от шока, не могу сказать точно.
На дне, в небольших, оббитых черным шелком углублениях лежали миниатюрные фигурки – куколки, сделанные из пустых катушек и выкрашенные в телесный цвет. Они были одеты в искусно сшитые костюмчики – платье и шапочка няни, кожаный передник обувщика, форма водителя лондонского омнибуса…
Я пересчитала их. Ровно тринадцать.
И на поникшей шее каждой фигурки была тщательно сплетенная веревочка из того, что могло быть только человеческим волосом.
– Он был палачом, – прошипела Ундина мне в ухо. – Палачом, Флавия!
Мысленно я была вне себя.
– Видишь? – вопила Ундина, пританцовывая на месте. – Видишь, Флавия?
– Вижу. – И я действительно видела.
Или так мне казалось. Но я также думала о том, что меня обскакали. Это маленькое чудовище влезло в мое расследование и обнаружило самую главную улику. Вся слава достанется ей.
Мне стало плохо.
– О чем ты думаешь? – спросила Ундина.
– Гм-м, – отозвалась я. – Небезынтересно, но не связано с убийством этого человека напрямую.
– Откуда ты знаешь? – поинтересовалась Ундина.
Я подобрала неубедительный аргумент. Может, она не догадается.
– Если бы это было важно, полиция или кто-то еще нашли бы эту штуку при обыске дома и унесли с собой, не так ли? Теперь, когда ты забрала улику, к нам в Букшоу могут прийти с собаками и фонарями и обвинить нас в пособничестве.
– Вздор! – возразила она с раздражающей ухмылкой.
– Что ж, в любом случае я прослежу, чтобы вся слава за ключевую находку, которую просмотрела полиция, досталась тебе. Им будет стыдно. Ну или они назовут праздник в твою часть. Трудно сказать.
– Я думала, ты обрадуешься, – сказала Ундина, и ее улыбка превратилась в гримасу.
– Я счастлива, – подтвердила я. – Просто это незаметно. Я тренировалась подавлять эмоции, и ты должна делать то же самое. Если будешь хорошо себя вести, я дам тебе пару советов. Оставь мне эту коробку, и я изучу ее на предмет отпечатков и тому подобного, а потом отдам инспектору Хьюитту. Он будет в ярости оттого, что его люди ее пропустили.
Не только я не додумалась поискать под ящиком со столовым серебром. Полицейским должно быть стыдно.
– А теперь брысь, – сказала я. – Мне нужно кое-что сделать.
Как только она ушла, я завернула коробку в лабораторный халат и понесла в оранжерею. Доггер будет потрясен.
4
– О боже, – сказал Доггер, когда я вручила ему коробку. Он открыл ее и заглянул внутрь. – Полиция это видела?
Я покачала головой.
– Мы должны вернуть ее как можно скорее. Нет смысла стирать отпечатки пальцев, здесь уже есть ваши и мои.
– И Ундины, – добавила я, готовая провалиться сквозь землю.
– Нужно наилучшим образом воспользоваться временем, которое у нас есть, – сказал Доггер. – Можем мы проследовать в вашу лабораторию?
Через минуту мы уже сидели друг напротив друга за лабораторным столом. Гибкая лампа бросала на коробку яркий свет. Доггер отложил увеличительное стекло.
– Никаких надписей, никаких гравировок, никаких потертостей или царапин.
– Что это значит? – поинтересовалась я.
– Что она довольно новая, – сказал он. – Со временем коробки деформируются. Их задача защищать содержимое. Сделана из красного дерева, что предполагает определенную важность. Недешевый материал. Кто-то настолько ценил содержимое, что заплатил за качество.
– А куколки внутри? – спросила я.
– Фетиш, – сказал Доггер. – Сувениры с ритуальным смыслом.
– Колдовство! – воскликнула я. Это не просто заурядное дело об убийстве.
– Любопытная идея, – заметил Доггер, приподнимая крышку металлическим крючком, который он достал откуда-то из кармана. – Но не думаю.
Он наклонился, чуть не касаясь носом куколок.
– Запаха нет. Ни намека на воск. Никаких благовоний. Они отдают разве что кухонным ящиком и полиролью для серебра. Но мы можем быть уверены, что все они сделаны одной рукой.
– Каким образом? – спросила я.
– Судя по швам на костюмчиках, – объяснил Доггер. – Простой прямой стежок. Рука любителя. Это не искусные швы опытной мастерицы. Очень грубо. Работа энтузиаста, человека, для которого эти фигурки имеют сентиментальную ценность. Почти объекты любви.
Я увидела это своими глазами. После слов Доггера все сошлось. Как патетично!
– Жертвы? – спросила я. – Он был палачом.
Доггер кивнул.
– Даже у правосудия есть жертвы, – сказал он. – И иногда им причинен больший ущерб, чем жертвам преступлений.
– Мне нужно подумать об этом, – заявила я, чувствуя себя выбитой из колеи.
– Нам всем нужно подумать об этом, – согласился Доггер и продолжил: – А теперь расскажите мне о результатах вашего химического анализа.
Я широко открыла глаза. Откуда он знает?
– Запах окисления сакситоксина в присутствии перекиси водорода ни с чем нельзя перепутать, вам не кажется?
Я не смогла сдержать улыбку.
– Значит, дело не в грибах, – продолжил Доггер. – Это мы установили. И миссис Мюллет очищена от подозрений.
– Но кто…
– Ах, – сказал Доггер. – Вот в чем вопрос.
– Ты размышлял об этом? – спросила я.
– Нет, – ответил он. – Еще слишком рано, и пока что мы собрали только разрозненные факты, вам так не кажется?
– Абсолютно верно, – сказала я.
– Пока что наши улики сводятся к образцу, который вы нашли, и тринадцати куколкам в коробке. Тринадцать, полагаю, – это число клиентов, которых майор Грейли проводил в последний путь.
– Клиентов? – переспросила я.
– Так их называют, – объяснил Доггер. – В наши дни все сводится к бизнесу – даже смерть.
– Но разве так было не всегда? – сказала я. – А как же мистер Сауэрбери, гробовщик из «Оливера Твиста»?
– Мистер Сауэрбери был скромным слугой, как и многие персонажи Диккенса. Он никогда не помышлял стать ровней своим клиентам. Сегодня принято делать вид, что люди по обе стороны веревки равны, пусть даже на короткий период между тем, как захлопнется дверь камеры, и тем, когда откроется люк. Благодаря этому люди лучше себя чувствуют.
– Палачи?
– Возможно. Вероятно. Иначе майор не приложил бы столько трудов, чтобы создать свой кукольный театр.
– Думаешь, дело в чувстве вины? – спросила я. – Способ вернуть их обратно, не отменяя то, что он сделал?
– Любопытная идея, – заметил Доггер. – Определенно, это комплект сувениров. Может быть, каждая фигурка – это memento mori, символ на память об умершем. Он также мог использовать их как aides memoire – подсказки, чтобы воскресить в памяти ужасные мгновения, когда его жертвы падали в люк.
Боюсь, я не сдержалась и нервно сглотнула. Я не боюсь смерти, но смерть преднамеренная, внезапная и насильственная, смерть на конце веревки, кажется такой несправедливой. Не могу представить себе чувства родных.
– Доггер, значит, ты считаешь, что майора Грейли убил кто-то из родственников его… клиентов?
– Это было бы правомерным допущением, – сказал Доггер, – которое нам нужно либо доказать, либо отбросить.
– И как мы это сделаем? С чего начнем?
– С газет, – ответил Доггер.
– Что?
– Мне сказали, – продолжил он, и я не спросила, кто именно, но склонна подозревать Альфа Мюллета, – что сегодняшние «Всемирные новости» содержат список всех повешений в этом столетии с эффектными фотографиями.
– Боже мой! – воскликнула я и добавила: – Благодарю, Доггер. Пойду раздобуду номер. Это может сэкономить нам много усилий.
– Мои мысли именно таковы, мисс Флавия.
Вот еще одна черта, которую я люблю в Доггере. С ним легко расставаться. Не нужно изобретать изощренные прощания и вежливые завершения беседы. Просто уходишь, что я и сделала.
Через минуту мы с «Глэдис» уже летели по каштановой аллее, мимо ворот Малфорда, и их покрытые мхом зеленые грифоны, удивленно распахнув клювы, смотрели, как мы уносимся в Бишоп-Лейси.
Не доезжая кондитерской лавки мисс Кул, мы остановились. Я изящно спустилась и с величайшим почтением прислонила «Глэдис» к красному почтовому ящику у входа.
Я остановилась, чтобы прочитать написанную от руки записку: «Пропал, заблудился или похищен серый кот с коричневым воротничком и красным колокольчиком. Отзывается на Озорника. Не кормить яблочной шкуркой, его тошнит».
Хозяйкой кошки была леди из «Ворчливых наседок» – ежемесячного собрания прихожанок Святого Танкреда. Если мне нужна информация, пропавшая кошка – идеальный повод навестить ее. «Кажется, я видела вашего Озорника за церковью. Он (предполагаю, что это он) грыз яблочную шкурку, и его тошнило, и я сразу подумала о вас».
Когда я вошла в лавку, приветственно звякнул колокольчик. Возникла драматическая пауза, перед тем как отодвинулась занавеска, отделяющая жилую часть дома, и за прилавком в окружении мятных конфеток, карамелек и просроченных шоколадок с довоенных времен воздвиглась почтальонша мисс Кул.
– Да? – сказала она, поворачиваясь ко мне лицом. – О, Флавия, это ты, милочка.
Она удивилась.
– Ты получала письма от своей сестры Офелии?
Она прекрасно знала, что нет. Каждая посылка, каждое письмо, каждая открытка в Бишоп-Лейси проходили через ее руки, были тщательно осмотрены, встряхнуты, обнюханы и просвечены мощной лампой, перед тем как достаться получателю.
