Дом предстал перед ним в коричневато-охровой гамме, разбавленной пятнами глубоких красноватых оттенков: бургунди, кармин, бордо, сангрия – цвета зарева с полотна «Данте и Вергилий в аду». Он словно оказался в чьих-то венах, где мелькали светлые пятна – лица гостей, некоторые он видел впервые, а вот другие вполне узнавал.
В главном зале и коридорах сновали официанты с подносами – точно пришельцы с обломками от летающей тарелки, такие деятельные, беспричинно улыбчивые или, напротив, чересчур серьезные. Основа всех композиций в фарфоровых вазах – белые лилии, мамины любимые цветы, символ верности, чистоты и невинности. Майкл запустил нос в один из букетов – тщетно, но это честная сделка, он пошел на нее добровольно.
Энергия бурлила в нем фонтаном, выплескивалась кругом, и он попытался забиться в угол, чтобы не привлекать всеобщего внимания – не вышло: его то и дело цепляли за рукава дамы постарше, те самые, из его детства: какой же красивый мальчик! Ты у нас что-то с чем-то, да? Боже, ну и глаза! А какие ресницы! Конечно, тети были другие, но мало чем отличались от тех, из его прошлого, что остались за океаном. Его деятельная копия – тот, другой Майкл – без разрешения вышла на свет, с радостью общалась с гостями, плыла в толпе, с успехом поддерживая светские разговоры о всякой, по его же мнению, тупой, бессмысленной, изматывающей херне, и даже очаровывала леди с дряблыми декольте, что, в свою очередь, очень нравилось Кэтрин. Но со временем концентрация ослабевала, мысли разлетались в кучу, эйфория рассеивалась. Стенки горла как наждачка, лицо пепельно-бледное. Сердце бухало за ушами. Во рту у него с самого утра не было ни крошки – он все смыл в унитаз и теперь буквально разваливался на части посреди сверкающей толпы.
Ядовитый прилив сил, а вместе с ним и энтузиазм, отступал, оставляя за собой шлейф духовного бессилия и физического истощения. Он не сомкнул глаз ночью, клевал носом, виски взмокли – ужасно устал и только тогда услышал вездесущие щелчки фотоаппарата.
фотографы где зачем
Он судорожно торопился вернуться в комнату, чтобы пригубить из бутылки, спрятанной в шкафу, порисовать еще, но снова и снова увязал в беседах, разжижавших мозг. Он терпеть не мог бессмысленную трепотню Шелли, но и та, что мозолила уши сейчас, была ненамного лучше – разговоры, не имеющие ничего общего с реальностью. Потерян навеки. Ему нет места ни на одном континенте, ни в одной социальной группе. Не англичанин и не американец, не богач и не бедняк – сгусток крови, повисший в воздухе.
Вдруг, как луна в ночной прогалине, появился лучик нежного сливочного цвета – Грейс Лидс. Короткие рукава, глубокий вырез – он впервые видел столько ее кожи и на миг перестал дышать. На бледной груди сверкало колье с синим сапфиром – подарок от Кэтрин на день рождения. Синий цвет особенным образом подчеркивал цвет ее глаз – те изучали толпу со снисходительным ленивым безразличием. Ее отец умер… Ее брат покончил с собой… Лидс-холл на грани краха… Она походила на место жестокого преступления, на которое неприлично смотреть в открытую, но очень хочется исподтишка; ядовитой дымкой за ней тянулись взволнованные и удивленные шепотки, пренебрежительные и заинтересованные взгляды, и она держала их на себе, пока любому, кто смотрел достаточно долго, не становилось дурно, и продолжала с невозмутимой статью плыть через зал, словно и не замечая, какой молчаливый фурор произвела. Ни с кем не перемолвившись и словом, она прилипла к окну – то, что происходило за ним, увлекало ее намного сильнее, чем обрывки бесполезных разговоров об отдыхе, лете, нарядах, детях, политике, новых домах на побережье, прошедших в этом сезоне свадьбах…
– Хочешь… потанцевать? – спросил Майкл, опершись о стену у окна, портьера натянулась под ним – на ногах он держался с трудом. Невольно закусил верхнюю губу. Вспотевшие руки юркнули в карманы брюк.
– Здесь никто не танцует.
Простор для бунта – кровь Майкла вскипела, и, не дождавшись ответа, он схватил ее за запястье и потянул на танцпол. На ощупь она походила на статую: жесткая и холодная, но ткань платья мягкая, а на шее билась жилка – все же живая.
– Не твой стиль. – Майкл задержал взгляд на колье.
– Агнес сказала, что миссис Парсонс будет приятно, если я его надену.
– Думал, ты не придешь.
– Я ведь получила приглашение.
Майкл кивнул – накренившаяся кипа конвертов цвета слоновой кости, что мать лично подписывала черными чернилами, – он убедился, что приглашение Лидсов было отправлено раньше остальных, а после с замершим сердцем ждал звонка, ответного письма, гостей. И теперь в компании Грейс ощущал себя как человек, прыгнувший на несколько веков назад: вечный мрак и недосказанность, полунамеки и смысл между строк – совершенно непонятно, как жить в этом мире готического романа.
– Ты ведь вознамерилась меня избегать.
– Да. И я бы с удовольствием сбежала отсюда и шла бы дни и недели, а потом плыла и снова шла, пока не достигла бы дикого леса.
– Почему? – Майкл услышал лишь «да». – Из-за поцелуя? – Внизу живота у него все свело.
– Это не было поцелуем.
Его брови сдвинулись к переносице.
– Чем же это, по-твоему, было?
– Приступом, это же очевидно. Так бывает с теми, кто любит порисовать.
Она говорила на их с Фредом языке, и Майкл затих, опал, потерялся, мысли окончательно перестали подчиняться ему – он сказал ей? сказал ей? – вся кровь волной отхлынула от головы, запульсировала в кончиках пальцев, а реальность вокруг продолжала блестеть, звенеть и смеяться. Колючий ком приземлился в желудке. Треск собственной гордости и самоуважения – и без того ненадежная конструкция пала, похоронив его под обломками.
– Ничего подобного, – просипел он тихо, такая очевидная это была ложь. Но в глубине души, где-то там, на дне, зашевелилась смутная нежная признательность к ней.
– Иначе ты не говорил бы «вознамерилась» и «ничего подобного» вместо «собиралась» и «нет» и не делал бы мне комплименты.
– Я часто делаю тебе комплименты. Просто не вслух.
– Ты зубами скрипишь.
– …так меня это все достало.
– У тебя зрачки размером с луну, знаешь?
– Говорят, они расширяются, когда смотришь на того, кто нравится.
– Как и от страха.
Это Майкл тоже стремился скрыть, но что отрицать – она была воплощением сладкого ужаса, и он столь же сильно боялся ее, как и хотел, до дрожи, до тошноты. Точнее, не ее, ведь переломил бы ее как щепку, если бы возникла такая необходимость, а того, что подспудно ощущал в ней.
Внезапно раздавшийся звон резанул по ушам, взмыл над всеобщим гамом, приятная туманная дымка, что окружила их, растворилась. Майкл поморщился, огляделся, сомневаясь, слышал ли звон кто-то еще, но он в самом деле звучал: отец стучал по начищенному бокалу, привлекая внимание гостей. Грейс отпрянула и не моргая уставилась на старшего Парсонса.
– Хочу поблагодарить всех за то, что пришли. Для нас это невероятно важно. – Он приобнял маму, и та безвольно ему покорилась, как делала всегда, точно хилое животное. – Я буду краток, так что совсем скоро вы сможете вернуться к празднованию. Хочу лишь обратиться к своей жене, – он посмотрел на нее с нежностью, – дорогая, ты знаешь, что я люблю тебя и буду любить, что бы ни случилось.
Челюсти Майкла сжались. Облаченный в идеально сидящий костюм, такт и неспешность, Джейсон лучился обаянием – актер из фильма, что вливает в себя бутылку виски из горла, как только съемочный день подходит к концу.
– Он что, бьет ее? – Вопрос Грейс ударил его под дых. Еще одно откровение, и она бы совершенно точно нокаутировала его словами. – Не спрашивай, как я догадалась.
– Тогда не спрашивай у меня, бьет ли он ее.
– Сегодня ровно двадцать лет с того момента, как мы поженились, – продолжал отец. – Мы многое прошли вместе. У нас замечательные дети, и я невероятно рад, что все так сложилось. Однако мы хотели не просто отметить годовщину, но и объявить важную новость, которая в ближайшее время изменит жизнь нашей семьи навсегда. – Он многозначительно затих. – Мы ждем пополнения в семействе.
По толпе гостей волной прошелся шепоток. Раздались нестройные аплодисменты. Звон бокалов. Мир поплыл у Майкла перед глазами. Еще один ребенок? Еще один? Разве им недостаточно искалеченных душ, что у них есть? Его взгляд метался по присутствующим, и не без труда, но он нашел ее. Фарфоровая куколка в кружевном платье, которые она втайне ненавидела, побелела как мрамор и встала прямо, как струна, в тщетной попытке защититься от этой новости.
Ни на кого не взглянув, Кэти покинула зал.
Рапира
Фредерик Лидс был лучшим во всем, за что брался. В его ослепительном сиянии Майкл претендовал лишь на роль бледной неотступной тени: вечно растрепанный, мятый, красноглазый, дерганый и далекий от мира, прячущийся за блокнотом или мольбертом, – его видели все, но смотрели как бы сквозь, позволяя оставаться вещью в себе. Он жил на грани двух миров – рядом с Фредом нежился в его славе, но стоило отойти на пару шагов, и он обращался не просто в тень, но в человека-невидимку, наслаждаясь спокойствием и одиночеством. Однако за все хорошее рано или поздно приходится платить, и время расплаты неумолимо близилось. Неприятный период прыщей, пушка над губой и ломки голоса почти минул, и Майкл приобретал то, на что никогда не рассчитывал, но то, о чем так часто говорили ему в детстве, – привлекательность, чувственность и чувствительность, которых не было у его божества. Теперь девчонки обращали внимание и на него. Медленно, но верно он достигал величия завершенности – как скульптура, над которой почти закончили работу.
В ту ночь Фред впервые позволил Майклу порисовать – так он, великий мастер прятать все важное на видном месте, это называл… Подобно божественному свету рисование спасет тебя от бренности мира, подарив иной, далекий и недоступный смертным, так он говорил, и каждое его слово Майкл трепетно хранил в альбоме памяти, как редкие цветы и растения.
– Почему сам не рисуешь?
– Я – Лидс. От меня зависит репутация семьи и школы, но ты… – он тяжело выдохнул и, положив руки на плечи Майкла, прикоснулся к его лбу своим, – ты свободен. И ты можешь. Я почувствую все то же, что и ты. Одна судьба у наших двух сердец: замрет мое – и твоему конец [30 - Уильям Шекспир. Сонет 22. Пер. С. Я.?Маршака.]. – Уголок губ Фреда слабо приподнялся. – Мы одно целое, Майкл. С того дня мы – одно.
Тем днем он называл день, когда они провели ритуал на крови в вересковом поле. Детская шалость, сущая глупость, но Майкл истинно верил, что они соединились особым образом. Фред раз за разом впускал его в святая святых – закулисье учебных и жилых корпусов. День за днем они призраками скитались по руинам прошлого, изучая редкие книги в читальных залах и полустертые надписи на столах в лекториях, чердак в часовне и погреб в трапезной, шкафчики в раздевалках и запертые ящики учительских столов – в карманах Фреда таились ключи от всего на свете. Тот, кто владеет информацией, владеет миром, и если это так, то Фред владел Лидс-холлом и, приоткрывая завесу знаний перед Майклом, скреплял их магическую связь, обращая ее в камень. Пугало Майкла лишь то, что Фред почувствует не только их духовное единство, но и то, что висело над ним дамокловым мечом, – его одержимость Грейс.
В последнее время жизнь, навалившаяся на Майкла грузной плитой, давила слишком сильно, и рисование он воспринял как сошествие ангела с небес, посланного его божеством. Пока остальные ученики мирно спали, отдыхая от дневной сумятицы, Фредерик, используя свои знания и преимущества наследника, проводил Майклу экскурсии по темным коридорам и потаенным уголкам Лидс-холла. Длинные, вытянутые тени двигались по стенам, подобно редким животным, туфли шуршали по полу. В лекториях и читальных залах скамьи и шкафы скрипели сами по себе – здание свистело и дышало, манило к себе прохладой кирпичных стен.
Они вошли в зал для фехтования, шаги отдавались эхом. Во мраке ночи зал походил на пасть большого зверя, такой же темный и пустой. Свет луны проникал внутрь через высокие прямоугольные окна, их сложный орнамент оставлял причудливую тень на полу.
Фред взял рапиры из подставки, одну из них протянул Майклу.
– Зачем мне шпага? Я ведь не умею.
– Это рапира.
– Я не в форме, у меня и шлема нет.
– У меня тоже, американец. Не переживай, я не буду выкалывать тебе глаза. – Он кинул Майклу рапиру, и тот кое-как ухватил ее, едва не выронив. – Пока что.
– Я не за себя волнуюсь…
Фред поднял рапиру и встал в стойку – исходное положение в фехтовании, показывающее готовность к началу боя.
– Не выделывайся! – попросил Майкл, усмехнувшись, и тут же испугался этой неожиданной, чрезмерной фамильярности. «Это я сказал», – с ужасом подумал он.
Майкл видел тренировочные бои сотни раз и попытался скопировать позу.
Фред пошел в атаку, Майкл в испуге попятился, словно на него с огромной скоростью несся поезд, но он не имел права сойти с рельсов или бежать. Лидс двигался подобно тени, духу, призраку – тихо, легко, но неотвратимо. Неловко отбивая удары, Майкл отступал на север и в итоге уперся спиной в стену.
– Нужно наступать, а не только отбивать.
– Я видел это столько раз, но смотреть было легче.
Фред наступал снова. Рапира стала продолжением его руки, и он опять откинул Майкла к стене – клинок оказался в нескольких дюймах от его левого глаза.
– Будь это реальный бой, ты бы умер.
– Будь это реальный бой, я бы в него не вступил.
На лице Фреда сверкнула тень улыбки, но, когда он отвернулся, Майкл ударил его клинком по пятой точке, отбежал, заняв место Фреда, и атаковал, не ожидая, пока тот сориентируется.
– Думаешь, это честно?
– А что прикажешь делать? Как еще мне сражаться с лучшим фехтовальщиком Суррея? Я даже шпагу толком держать не умею.
– Я не сразу стал лучшим. Перед этим я пережил сотню поражений. – Рапиры рассекали воздух. – Они преподали мне важный жизненный урок: нападай, только если убежден, что не придется отступать.
Лидс дал слабину, чтобы немного продлить бой, и сказал:
– Слышал, тебя пригласили на бал.
Майкл растерялся, и Фред с легкостью отбил удар. Эта тема: отношения, девушки, секс – казалось, интересовала Фреда как мертвого припарки, настолько он был погружен в свой далекий и древний мир империй, богов и героев. Между тем Майкл не раз замечал, что внешнее безразличие Фреда сопровождалось глубоким знанием обо всех, и он сбрасывал его на головы, как бомбы, в самый неподходящий момент.
– Тогда ты должен был слышать, что я отказался.
– Почему?
– Это же Карсон.
– Да. Ты ведь предпочитаешь постарше и с формами.
Как-то Майкл обмолвился, что ему нравится преподавательница истории мисс Эйден, блондинка с пышной грудью, которую она прятала за бантами на блузке, и теперь Фред не упускал возможности подколоть его на этот счет. Майкл не переубеждал друга в ошибочности впечатлений: формы учительницы его ни капли не волновали – у нее были глаза того же цвета, что у Кэтрин, и мягкий, по-матерински добрый голос. Он был уверен, что если скажет об этом вслух, то его нещадно засмеют, но он тянулся к мисс Эйден лишь потому, что хотел, чтобы она стала его матерью.
– Она пытается подобраться к тебе через меня последние полгода. Я не настолько дурак. – У Майкла появилась возможность отбросить Фреда назад.
– Не стоит себя так недооценивать. Думаешь, ты не можешь понравиться даме?
– Даме, может, и могу, но я-то знаю, что Карсон нравишься ты.
Как и всем девчонкам в школе, добавил он про себя.
Фред атаковал уже по-настоящему. Понадобилось два удара, чтобы отбросить Майкла в сторону. Он присел, хотел блокировать верхний удар – это было ошибкой: он свалился на спину.
Фред навис над ним, направив рапиру к его шее.
– У меня не было шансов, – признал Майкл, прикрыв на миг глаза, пытаясь отдышаться и восстановить сбившееся дыхание.
– В бою или с Карсон?
– В бою. Карсон мне не нужна.
– Кто же тебе нужен, Майки?
Он сглотнул, и клинок изогнулся чуть сильнее. Его бросило в жар – на миг показалось, что Фред знал ответ, знал его страшную тайну.
– Может, уберешь от меня эту штуку?
– У этой штуки есть название.
– Может, уберешь от меня шпагу?
– Еще раз назовешь рапиру шпагой, и я проткну тебя.
– Придется сильно постараться. Вы же сделали их гибкими, чтобы не поубивать друг друга. Ты сам говорил.
Фред с комичным высокомерием надавил сильнее.
– Ай!
– Уберу, как только ответишь.
– Тот, кто достанет мне еще немного красок.
На лицах обоих мелькнула тень заговорщицкой улыбки. Фред едва не отрезал пуговицу на его рубашке, провел в яремную ямку. Веселье на лице Майкла выцвело, и он замер, застигнутый врасплох. Фред одарил его таким знающим, таким проницательным взглядом, что внутри у Майкла все мучительно свело… Знает… знает… знает… он знает… – с предательским малодушием стучала кровь у него в ушах.
Убрав рапиру, Фред подал Майклу руку, тот ухватился за нее и поднялся на ноги.
– Это всегда пожалуйста.
