Я смотрела на него, широко раскрыв глаза. Он говорил так, будто диагностировал не повреждённое горло, а сломанный магический реактор.
– У меня есть решение! – торжественно объявил он, порывшись в своей сумке-чемодане, из которой доносился странный шипящий звук. – Моё фирменное зелье! «Глоток Феникса»! Восстанавливает голосовые связки, снимает магические блокировки и, как бонус, придаёт коже сияющий оттенок! Всего за три золотых! Или, в вашем случае, бесплатно! Считайте это благотворительностью! Я наслышан о вас и вашем чудесном голосе! О нем уже легенды ходят!
Он вытащил пузырёк. Жидкость внутри была густой, зелёной и пузырилась, как болотная тина. От неё исходил запах гнилых яиц, смешанный с ароматом старой обуви и чего-то невообразимо химического.
– Выпейте! – велел он, торжественно протягивая пузырёк. – Залпом! И не морщитесь! Эффективность прямо пропорциональна степени отвращения!
Я посмотрела на Амбросса. Тот пожал плечами, как бы говоря: «Хуже уже не будет».
Я взяла пузырёк. Зажмурилась. И одним махом влила в себя эту… мерзость.
Вкус был… невозможно описать. Это было как если бы кто-то смешал тухлую рыбу, уксус, перец чили и жидкое мыло, а потом заставил вас это выпить. Мой рот скривился. Глаза слезились. Желудок сжался в узел.
– Ну как? – с надеждой спросил доктор Бромвель, наклонившись ко мне. – Чувствуете магию?
Я открыла рот, чтобы сказать «да» или «нет», или просто заорать от отвращения.
Из горла вырвался звук.
Низкий.
Хриплый.
Сиплый.
Как будто из преисподней.
– Не боооолит! – просипела я голосом, который вполне мог принадлежать древнему злу, только что проснувшемуся после тысячелетнего сна и очень недовольному этим фактом.
Амбросс подпрыгнул на месте. Доктор Бромвель ликовал.
– Видите?! Эффект мгновенный! Зелье работает! Боль ушла! Это чудо!
Я попыталась улыбнуться. Хотела сказать «спасибо».
Но вместо этого…
Кха-кха-КХАРРР!
Меня скрутил такой приступ кашля, что я чуть не вылетела из кресла. Я кашляла, хрипела, давилась, хваталась за горло. Каждый вдох был мучением, каждый выдох – не для слабонервных.
– Это нормально! – кричал доктор Бромвель, хлопая меня по спине так, что у меня зубы стучали. – Это зелье выгоняет всю негативную энергию! Продолжайте! Кашляйте! Выплёвывайте боль!
Я кашляла. И плакала. От боли. От унижения. От того, что мой «восстановленный» голос звучал, как скрежет ржавых ворот ада.
Когда приступ наконец стих, я лежала в кресле, обессиленная, с красным лицом и слезами на щеках.
– Ну что, мадам? – спросил доктор Бромвель, упаковывая свои вещи. – Готовы к концерту?
Я посмотрела на него. Потом на Амбросса. И прохрипела, своим новым, «фениксовым» голосом:
– В полнолунье. В темноте. И уборщица пусть дежурит. Она очень понадобится.
Доктор Бромвель только рассмеялся и исчез, оставив мне в подарок пустой пузырёк и ощущение, что я только что проглотила живого ежа.
К своему удивлению я понимала, что горло перестает болеть. Связки, кажется, восстановились.
Но голос так и не вернулся.
Глава 9
Я встала.
Не потому что силы вернулись – нет, ноги всё ещё подкашивались, а в горле стоял ком, похожий на камень, – а потому что надо.
Потому что я – гостья.
Нет, не гостья.
«Не злоупотребляй гостеприимством, Аннабель, — прошептала я себе, глядя на роскошные обои и портреты, смотревшие на меня с холодным осуждением. – Ты не член семьи. Ты – случайность. Ошибка. Проблема, которую этот дом не заказывал».
Я сделала шаг к двери. Потом ещё один. Каждый – как подвиг. В ушах всё ещё звучал хрипы и сипы моего собственного голоса – голоса чудовища. Голоса, который теперь, кажется, навсегда стал моим.
– Мадам, прошу вас! – Амбросс, как тень, возник рядом. Его рука мягко, но настойчиво коснулась моего локтя. – Куда вы собрались? Сейчас ночь. Вы одна. Вы… не в состоянии.
Я остановилась. Закрыла глаза.
Хороший вопрос.
Куда?
Я открыла рот, чтобы ответить. Хотела сказать: «Домой». Но дом – это клетка с Реджинальдом. Хотела сказать: «К подруге». Но… какие подруги? Леди Брайар? Та, с которой я переписывалась два года, пока Реджинальд не «случайно» не потерял все мои письма и не намекнул ей, что я «не вполне здорова психически»? Леди Уинслоу? Та самая, что «мило улыбалась», а потом на балу у герцогини рассказала всем, что я «флиртую с конюхами», чтобы оправдать своё собственное падение в глазах общества?
Я вспомнила его слова, произнесённые с таким заботливым, почти отеческим видом:
«Аннабель, милая, не дружи с леди Брайар. Она пустая. Когда ей будет не о чем болтать за ужином, она расскажет все твои тайны – настоящие и выдуманные. Ты же не хочешь, чтобы о твоих ночных кошмарах знала вся столица?»
«Леди Уинслоу? О, дорогая, она тебе не подруга. Она – змея в шелках. Улыбается, а думает, как тебя подставить. Не стоит общаться. Ты слишком доверчива. Я просто хочу тебя защитить».
И я верила. Глупая, наивная птичка. Я верила, что он заботится. Что он ограждает меня от злого мира. А на самом деле… он строил клетку. Постепенно. Методично. Кирпичик за кирпичиком. Отрезал ниточки, связывавшие меня с другими людьми. С жизнью. С собой настоящей.
Он боялся. Вот в чём была правда. Он боялся, что однажды проснётся, а клетка будет пуста. Что птичка улетит. Что экспонат сбежит на своих собственных ножках. Что его коллекция станет неполной. Что он останется ни с чем.
И вот – сбежала. Хотя, сбежала – это сильно сказано. Уползла! С разбитым горлом и разбитым сердцем.
– И куда же вы пойдете? – повторил Амбросс, и в его голосе была не просто вежливость, а настоящая, глубокая тревога. – Ночью. Одна. Без денег. Без… без голоса.
Я спрятала лицо в ладонях. Пальцы были холодными. Щеки – мокрыми. Я не плакала. Я просто… вытекала болью изнутри. Надежда, сила, смысл.
Куда?
Глава 10
Нет родителей. Умерли, когда мне было двадцать. Я только попала в этот мир, как узнала, что я осиротела. Нет братьев, сестёр. Я – одинокая ветка на высохшем дереве. Друзей… нет. Все, кто пытался приблизиться, были отсечены хирургически точными манипуляциями моего «любимого» мужа.
Я была одна. Совершенно одна. В огромном, чужом, враждебном мире. Без гроша. Без голоса. Без будущего.
Амбросс ждал ответа. Он стоял рядом, как последний маяк в бушующем море.
Я опустила руки. Посмотрела на него. Мои глаза, наверное, были красными, опухшими, жалкими.
И я солгала. Самую глупую, самую отчаянную ложь, которая только могла прийти мне в голову.
– К родственникам, – просипела я своим новым, и звук был таким ужасным, что сама вздрогнула.
Амбросс замер. Он не поверил. Конечно, не поверил. В его глазах читалось: «Какие родственники? В каком измерении?»
Но он не стал спорить. Он просто кивнул, как будто принял мою ложь за чистую монету.
– Конечно, мадам, – сказал он мягко. – Но… не сейчас. Сейчас ночь. Дороги небезопасны. Даже для… поездки родственников. Выпейте чай. Подождите до утра. А я… я пока приготовлю для вас комнату. Хорошую. С видом на сад.
Он не дал мне возразить. Он просто развернулся и пошёл, оставив меня стоять посреди холла, с моей жалкой ложью и моим ужасным голосом.
Я смотрела ему вслед. И впервые за эту ночь… мне не было стыдно.Я чувствовала благодарность. За эту ложь, которую он позволил мне сказать. За эту комнату, которую он обещал. За этот передышку в моём личном апокалипсисе.
«Спасибо, Амбросс, — подумала я, глядя на его удаляющуюся спину. – Спасибо, что не стал спрашивать, где живут мои несуществующие родственники. Спасибо, что даёшь мне место, где можно спрятаться… хотя бы на одну ночь».
Я шла за Амброссом, как сонная тень. Каждый шаг давался с трудом – не от слабости тела, а от тяжести души. Мир стал чужим, тяжёлым, как мокрое одеяло. Горло ныло тупой, глухой болью – напоминанием о том, что я больше не могу петь. Что я – больше не я.
– Сюда, мадам, – тихо произнёс дворецкий, открывая дверь в комнату, которая могла бы стать декорацией для оперы о забытой королеве.
Огромная кровать с балдахином, шёлковые шторы, ковёр, утопающий под ногами… Всё говорило о роскоши, о деньгах, о жизни, которую я когда-то считала своей – пока не поняла, что была лишь украшением в чужой витрине.
Две горничные, как белые призраки, метались вокруг постели, расправляя простыни, взбивая подушки. Их движения были беззвучны, почти ритуальны. Они не смотрели на меня. Или, может, смотрели, но я была для них лишь ещё одной проблемой, которую нужно решить до утра.
– Мадам, – одна из горничных подошла ко мне с чем-то мягким и белым в руках, – позвольте предложить вам ночную рубашку. Леди Эштон всегда…
Я замерла.
Леди Эштон.
Глава 11
Это имя ударило, как пощёчина. Та самая, что смеялась над моей старостью. Та, что спала с моим мужем. Та, чьи руки, возможно, касались этого самого шёлка.
– Нет, – прорычала я, отшатываясь, как от ядовитой змеи. Мой новый, ужасный голос эхом отозвался в комнате, заставив горничных вздрогнуть. – Не надо.
Они переглянулись. Амбросс, стоявший у двери, понимающе кивнул. Он знал. Он всё знал.
– Оставьте всё как есть, – приказал он горничным. – Мадам… предпочтёт уединение.
Они исчезли, оставив меня одну посреди чужой роскоши.
Я подошла к кровати. Провела рукой по прохладному шёлку простыни. Это было невероятно мягко.
Как я раньше этого не замечала? Я ведь всегда спала на взбитой перине, на мягких подушках, на шелковых простынях. И даже не обращала на это внимания. Но сейчас, когда я осознала, что сказка закончилась, эти простыни, эта постель показались последним взмахом руки перед прощанием.
Прощанием с сытой, роскошной жизнью, к которой я успела привыкнуть за столько лет.
«Может, я в последний раз сплю на мягкой постели!» – пронеслось в голове. Завтра – улица. Ночлежка, если повезёт. Подворотня, если нет. Или просто мостовая, под звёздами, которые с сегодняшнего дня перестали быть добрыми.
Эта мысль – о холоде, о грязи, о полной беспомощности – накрыла меня волной. Я села на край кровати, и слёзы, которые я сдерживала весь вечер, хлынули рекой. Я плакала тихо, беззвучно, чтобы не нарушать тишину этого дома скорби. Плакала о потерянном голосе. О предательстве. О будущем, которое превратилось в густой, непроглядный туман.Я выплакивала чужое горе, застрявшее внутри меня.
«Завтра я уйду, — думала я, уткнувшись лицом в подушку, вдыхая запах лаванды и чужой жизни. – Скажу им какой-нибудь адрес… вымышленный переулок, несуществующий дом… и уйду. А что дальше? Кто возьмёт немую певицу? Кто даст работу женщине без связей, без денег, без… без всего?»
Это конец! Конец моей жизни!
Теперь я понимала, чего я так боялась. Боялась до душевных судорог.
Когда-то много лет назад, когда я в другом мире работала кассиром в провинциальном городке, я перебивалась с копейки на копейку, радовалась, когда после рабочей смены утаскивала домой просрочку, экономила на всем, не могла даже зуб отремонтировать, не говоря уже о покупке нового пальто… Я думала, что счастье в деньгах. Ни в чем ином. Счастье, когда ты ни в чем себе не отказываешь. И ради этого счастья многое можно стерпеть. Если не все.
Но олигархи не стояли в очереди на кассе, не уточняли цену на огурцы, не протягивали карточку магазина, чтобы я сняла с них баллы. Поэтому мои шансы встретить олигарха неумолимо стремились к нулю.
Я мечтала.
Мечтала о том, что однажды я смогу войти в магазин и смотреть на ценники.
Что я наконец-то смогу себе позволить все.
И не буду трястись за каждую копейку в кошельке
Переживать, не задержат ли зарплату?
Мне было почти тридцать.
И казалось, что я никогда не выберусь из болота нищеты.
