– Душан.
– Шары к тебе катит или как? Мне ему объяснить, что к чему?
– А если я хочу, чтобы он ко мне катил?
Кустистые брови Дивочака недоуменно подпрыгнули, но он справился с собой.
– Да нет, я ничего такого не имел в виду… Просто… Ну ты знаешь… Ох…
Он громогласно и гордо выпустил из себя воздух. Не так Шарка представляла себе этот разговор. Камень в кольце, которое она крепко сжимала в кармане, оцарапал ей кожу.
– Хорошо, что ты пришла. Я ведь так и не сказал тебе тогда, – медленно заговорил Дивочак, пряча взгляд в кружке с пивом. – Прости меня, Шарка. Я обещал, что больше не буду принуждать тебя к этому, но…
– Ничего.
– Нет, чего! Я обещал, я клялся твоей матери, что защищу вас. Она была отличная, прекрасная женщина. Хоть и, конечно, огненная… Характер у нее был дай боже… Но все равно, я обещал ей, что буду тебя защищать. И что я в итоге сделал с тобой? Тебе же и семнадцати еще нет, а ты уже…
Речь Дивочака скомкалась в пьяное бульканье; в глазах заблестели огромные слезы. Вот он, самый лучший момент! Шарка стала судорожно подбирать слова: «Если тебе так дорого обещание, данное моей матери, то отпусти меня. Дай мне жить нормальной жизнью вдали отсюда, с человеком, который меня полюбил и не даст в обиду. А за твою доброту возьми, пожалуйста, это…»
«Нет».
Рука с зажатым кольцом застыла в воздухе, не успев коснуться столешницы. Холод сковал мышцы и горло и вонзил когти в дико бьющееся сердце. То, что прервало ее внутренний голос, готовящий речь Дивочаку, не принадлежало Шарке. Это твердое, злое, металлическое «Нет» взялось из ниоткуда, не было звуком, не было ее мыслью. Шарка попыталась снова овладеть своей рукой. Ее пальцы готовы были разжаться и уронить кольцо на стол перед трактирщиком, но их снова остановил все тот же ледяной голос:
«Нет».
– Иди отдыхай, девочка, ты сама не своя. – Дивочак без всякой мысли взял ее кулак и покатал в своих липких ладонях. – И попробуй простить меня, старого дурака. Клянусь, такое больше никогда, никогда не повторится. Ты больше не будешь работать… так. В жопу этих панов, дворян и прочих. Ни-ког-да.
Шарка кивнула. Слова Дивочака ее не впечатлили – он заводил эту песню всякий раз, как напивался в одиночестве. Ее рука тем временем скользнула обратно в карман и выпустила кольцо, а в голове растекся туман – на сей раз не боли, а тупой пустоты, словно ее воля отделилась от разума и преследовала какой-то свой план. Девушка отвернулась от трактирщика и встала из-за стола.
«Что я делаю? А как же Душан? Как же мы уедем?» Но голос не откликнулся на ее вопросы.
«Я схожу с ума?»
В дверях Дивочак ее окликнул:
– Кстати… Не знаю, слышала ли ты, но тот пан… Он вел солдат на битву с Сиротками Яна Хроуста, ты поняла?
– Да, – отозвалась Шарка. – Он ведь кьенгар короля Редриха. Последний Хранитель Дара в мире.
– Теперь уж его величеству придется как-то без Дара… Его убили вчера в битве. Свортека, великого воина и колдуна. Убили…
Шарка ничего не ответила и поднялась в крошечную каморку прислуги. Она сама не заметила, как проделала этот путь и улеглась на заплечный мешок рядом с мирно сопевшим Дэйном, уже одетым в походный костюм с чужого плеча. Она не спала, но ни о чем не думала и ничего не чувствовала. Лишь, как в бреду, стояло перед ее внутренним взором усталое бледное лицо – еще не старое, уже не молодое, не злое и не добродушное, не такое, как у жителей городишка Тхоршицы, не человеческое…
На рассвете Душан к воротам не явился.
III. Чудовище
«Он уехал без нас?» – в сотый раз жестами спросил Дэйн.
– Не переживай, – прошептала Шарка. – Он же обещал. Он приедет.
Когда солнце разгорелось над горизонтом, они отнесли мешок обратно в свою каморку и сели караулить Душана из окна. Их затея, и без того не очень-то продуманная, теперь и подавно трещала по всем швам: Шарка рассчитывала просто сбежать, оставив Дивочаку кольцо в кармане его куртки, раз уж поговорить с ним начистоту у нее не хватило смелости. Он бы понял. После того что он вчера наговорил…
Но теперь побег провалился. При свете дня, в городочке, где все друг друга знают, сплетен и доносов не избежать – а там уж на милосердие похмельного Дивочака рассчитывать не придется, что бы он ни говорил.
Дэйн тяжело вздохнул и всплеснул руками: «Ну вот и все». «Бедняга», – подумала она. Брат ждал этого дня куда нетерпеливее, чем она. В трактире, который ночью превращался в бордель, где мальчишка с кухонным ножом следил из шкафа, чтобы его сестра не повторила судьбу матери, ему точно было не место. Дэйн не знал другой жизни, но верил в нее, как в чудо.
Сама Шарка не удивлялась – словно с самого начала знала, что городишко, трактир и эта жалкая, унизительная жизнь не отпустят ее так легко. Когда Душан впервые заметил ее и со всей серьезностью начал ухаживать, не боясь сплетен за спиной, она не верила. Когда Душан предложил ей взять Дэйна и просто уехать из проклятой Тхоршицы, она не верила. И этим утром, когда Душан не приехал, все словно встало обратно на свои места, и дурацкая робкая надежда на чудо наконец исчезла.
Нищая проститутка остается гнить в своем захолустье среди грубиянов, пьяниц, насильников и таких же несчастных, как она сама. И никакой королевич, даже если это просто громила Душан, ее не спасет.
Трактир пустовал: на площади открылась первая весенняя ярмарка, и народ повалил туда. Шарка и Дэйн мыли столы и лавки. За стойкой Дивочак хмуро протирал кружки вонючей тряпкой. За весь день они не обменялись и парой слов, и это было хорошо. Это значило, что Дивочак не подозревал о неудавшемся побеге, и одной бедой у Шарки было меньше.
Двери «Хмельного Кабанчика» распахнулись, и в трактир ввалилась ватага хорошо одетых разгоряченных парней. Дивочак окинул их скучающим взглядом, пока не увидел последнего, вальяжно вышагивавшего в хвосте. Красивый молодой человек был одет куда богаче своих спутников; бархатный плащ, подбитый соболем, волочился за ним по грязи, в рукавах поблескивали золотые нити, да и на лице читалась порода. Трактирщик кинул тряпку, выскочил из-за стойки и услужливо пробасил:
– Дорогие друзья, господа! Рад приветствовать вас в своем заведении! Давненько же вас тут не было. Сколько пива не выпито, сколько свиных рулек не…
– Завали хлебало, – отозвались те, отпихнули Дивочака с дороги и заняли длинный стол посередине трактира.
Они были веселы, но это было веселье молодых петухов, готовых в любое мгновение с оглушительным кукареканьем, не жалея перьев и шпор, кинуться выкалывать глаза тем, кто им не нравится. Шарка тихо окликнула Дэйна и беззвучно приказала ему вести себя потише, а сама отошла за стойку, чтобы с длинного стола ее не было видно.
– Пива, – царственно вскинул руку тот самый молодой человек в бархатном плаще, перед которым расшаркивался Дивочак.
Трактирщик был к этому готов: шесть кружек немедленно, словно по волшебству, возникли в его руках, и он ловко расставил их перед «петухами». Пока те шумно пили, Дивочак улучил минутку, чтобы не перебивать никого из уважаемых господ, склонился к их главарю и с подобострастной улыбкой спросил нараспев:
– Как поживает ваш достопочтенный батюшка, пан Пригожа? Давненько я его не видел в нашей части города. Надеюсь, дела идут наилучшим образом…
– А ты бы взял, трактирщик, да и отвлекся от своих великих дел и заглянул к достопочтенному, – веско отозвался Пригожа. У него были глаза кота – ярко-зеленые, с поволокой, одновременно ленивые и цепкие; от их взгляда становилось неуютно. – А то, как я посмотрю, ты так занят со своими… «высокими гостями», что совсем позабыл, кто на самом деле тянет на себе весь этот городишко – и тебя в том числе. И кому на самом деле надо выказывать уважение вместо убийц и ведьм.
«Он что, намекает на Свортека?» – удивленно подумала Шарка.
– Из-за таких, как ты, городишко тонет в самоуправстве, – продолжал Пригожа-младший. Его свита притихла, чтобы хозяин выговорился без помех. – Потому что такие, как ты, обслуживают панов из столицы в своем свинарнике, и им даже в голову не приходит, что, может быть, стоит сообщить об этом кому-то повыше тебя, а? Или даже самого пана направить в более приличные места?
– Он хотел именно сюда, – жалко отозвался Дивочак. – Он сказал, что ему понравилась музыка…
– Ты себя вообще слышишь, Дивочак? Да он просто зашел в первую попавшуюся дыру, – сказал Пригожа и вдруг, повернувшись, бросил ядовитую усмешку Шарке.
Та быстро склонила голову и принялась еще усерднее драить и так уже блестящую столешницу. Сердце заколотилось – вот только это был не страх за себя, Дэйна или Дивочака. Шарку сотрясла дикая, болезненная, совершенно беспричинная и какая-то чужая ярость.
– Пан Пригожа, – пытался найтись Дивочак, но вылетало из него только смущенное булькание.
Пригожа приподнял одну руку, прося его замолчать, а другой звонко хлопнул трактирщика по плечу. Его парни, как по команде, заржали.
– Шучу я, Чак, – промурлыкал он. – Ты спрашивал про папу, вот я тебе и сказал. Расслабься. Колдун выбрал, что выбрал, а в итоге все равно кормит червей. – Пригожа прервался на новую кружку пива, которую выхватил у одного из своих приятелей – тот не стал, конечно, возражать. – Непорядок везде – это да, такое есть. Боремся-боремся, но ведь за пару дней такое не исправить. Даже у меня вчера человечек выкинул такое, что мне до сих пор не верится. Теперь ходи, ищи нового…
Хлюп.
Полная воды тряпка выпала из обессилевшей руки Шарки. Звук оказался таким громким, что на нее обернулись все до единого. Лицо Дивочака выражало крайнюю степень мучения, как когда она разлила пиво на сапоги Свортека. Пригожа смотрел на нее с хищным любопытством.
– С тобой все в порядке, милая? – мягко спросил он.
– Нет, ей уже пару дней нездоровится, – быстро вмешался Дивочак, строя Шарке из-за спины Пригожи гримасы.
Но впервые в жизни ужимки и угрозы хозяина не просто не испугали ее, а даже разозлили. Никогда еще Шарка не чувствовала себя так: внутри разливался гнев, не оставивший места ни страху, ни мыслям о том, чем ей и ее близким придется за это заплатить. Она смотрела на Пригожу и его свиту спокойно, как мать на детей, которых можно привести в чувство этой самой тряпкой у ее ног.
– Пан Пригожа. – Шарка быстро поклонилась – без уважения, а чтобы ее не прерывали, заставляя кланяться. – Вы говорите о Душане, да?
Повисла тишина, словно никто не мог поверить, что она и впрямь это сказала. Дивочак выглядел так, будто его хватил удар: ему уже давно не выпадало такой бурной недели, и во всех его горестях была виновата неуемная Шарка.
Пригожа оправился первым. Он поднялся со своего места и прыгуче подошел к Шарке.
– Да, милая пани, – ответил он, – я говорю о Душане. Вам этот человек знаком, так?
Шарка кивнула.
– А как же зовут вас, такую храбрую молодую воительницу?
– Это наша Шарка, и у нее беды с башкой, мой пан, – вставил Дивочак.
Пригожа удовлетворенно кивнул, все еще буравя взглядом Шарку:
– Фу, как некрасиво, трактирщик. Тем более что я слышал о Шарке. И ни о каких бедах мне не говорили.
– Где… – Она запнулась на мгновение. Откуда бы сыну самого могущественного человека в городе о ней слышать? – Я хотела спросить, пан Пригожа, где Душан? Мы должны были встретиться сегодня, и он не пришел. Это было важно…
– О, мне очень жаль! – делано расстроился тот. – Боюсь, я сильно его озадачил, и бедолага не смог прийти с нами.
Шарка нахмурилась: представление молодого купца ей совсем не нравилось. Ее левая рука сжалась, правая нырнула в карман, к кольцу. Громилы дернулись, один опустил кисть на рукоять ножа; но Пригожа, завидев это, раздраженно цыкнул:
– Парни, вы чего? Она же просто девка! Что она мне сделает?
– Я бы вам ничего не сделала даже за деньги, – нахально выпалила вдруг Шарка и в ужасе прикрыла рот рукой.
– Ну дела! – удивился кто-то из «петухов»: они-то знали, что такие игры с их предводителем добром не кончаются.
– Шарка… дура… – только и смог прошипеть трактирщик.
– Да ладно вам всем! – повысил голос Пригожа. – Девочка просто хочет увидеть своего друга и волнуется. Кто я такой, чтобы ей отказать? Я слышал, у них любовь, – он снова уставился в глаза Шарке. – А любовь – это очень, очень важно. Хочешь, мы отведем тебя к Душану?
– Шарка, у тебя много работы здесь, – пытался вмешаться трактирщик, но друзья Пригожи заставили его замолчать.
– Благодарю вас, пан Пригожа, и простите мне мою дурацкую шутку. – Шарка глубоко поклонилась, крупно дрожа. – Мне правда надо знать…
– Как трогательно!
Пригожа как ни в чем не бывало вернулся на свое место. Казалось, он совсем не оскорбился, не удивился и не разозлился – напротив, его бледное лицо без единого прыща и морщины выглядело умиротворенным, словно после молитвы. Он выложил на стол стопку аккуратно сложенных монет:
– Это тебе, Дивочак. За убытки, которые мы с парнями тебе принесли.
– Мой пан? – глупо переспросил Дивочак, таращась на монеты и пытаясь вспомнить, какие такие убытки он понес. Но в конце концов под одобрительный взгляд Пригожи он сгреб монеты в карман.
Шарка неподвижно сидела за тем самым столом, ожидая, когда Пригожа и его люди отобедают. Молодой пан больше не смотрел в ее сторону, словно она для него не существовала; его парни тоже утратили к ней интерес, как только на столе появилась еда. Но она знала: никто и не думал о ней забывать. Шесть пар глаз готовы были в любую минуту оторваться от тарелок и проследить взглядом за каждым ее движением.
Воздух перед ее лицом задрожал – это Дэйн подкрался к сестре и стал усиленно жестикулировать, но она схватила его за руки, заставляя замолчать, склонилась к его уху и как можно спокойнее сказала:
– Что бы ни случилось, не иди за мной. Все будет хорошо. Я просто хочу узнать, где Душан.
Мальчик забился в ее руках, возражая, но Шарка встряхнула его и прорычала:
– Что бы ни случилось, ты не пойдешь за мной! Ты понял, Дэйн? Понял? Поклянись сердцем матери!
«Да пошла ты!» – показал он в ответ, высунул язык и убежал.
«Что я делаю?» – проснулась вдруг «старая» Шарка, на которую напал ужас. От прежней решимости не осталось и следа – вмиг, безо всякой причины. Она словно очнулась ото сна, где ей было подвластно все, – и вернулась в настоящую жизнь, где у нее не было ничего, никакого оружия против мира сильных.
«Что я наделала?» Ужас сковал все тело от горла до низа живота; кишки пронзило тысячей ледяных игл… А Пригожа и его дружина уже расправились с обедом, и молодой человек хищно смотрел на нее, едва не облизываясь. Он не забыл о своем предложении.
Дивочак все протирал кружки, не поднимая головы и прикидываясь глухонемым. От вчерашних клятв, что он будет защищать Шарку, как обещал ее матери, не осталось ничего, кроме гнилого послевкусия.
Один из пригожиных громил взял ее под локоть и повел к выходу.
День уже клонился к закату, но на улицах и единственной большой площади Тхоршицы по-прежнему толпились горожане и приезжие из деревень. Те, кто уже успел опустошить свой кошелек и нагрузить до отказа телегу, теперь просто лениво слонялись, пялились на прилавки и ждали вечернее представление на специально для него построенном помосте. Другие все еще не теряли надежды сбить цену и уйти с барышом. Дети носились как угорелые, за ними бегали, брызжа слюной, городские псы. Первый день весны; день, когда демоны зимы отступают… Чучела с уродливыми мордами, одетые в зимние тряпки и сваленные у огромного кованого очага, ждали своей участи. Даже погода баловала людей: хотя в воздухе еще висел колючий мороз, а кое-где на лужах блестели ледяные корочки, солнце пригревало, не скупясь. День был ясным и промытым, как стекло.
«Везде столько народу. Он не осмелится ничего со мной сделать. Его увидят люди или поймает стража, и потом его поругает папаша. Поэтому он ничего не сделает», – уговаривала себя Шарка. Но с каждым шагом надежда, вместо того чтобы крепнуть, таяла, как лед под ногами.
Она и Пригожа шли бок о бок. Сына самого богатого купца Тхоршицы совершенно не смущала близость на людях с бедно одетой, испуганной шлюхой. Напротив, он даже велел ей взять его под руку, взбил свои золотые локоны и гордо поднял голову, словно вел великолепную даму. Свита кольцом окружала его. Хоть парни на первый взгляд вели себя беспечно и развязно, их глаза внимательно прочесывали толпу на предмет малейшей опасности для хозяина. Досталось даже мелкой дворняге из своры Шарки. Она радостно кинулась к девушке – и в следующий миг с жалобным воем отлетела от удара сапогом.
Ужас вместе с ненавистью продолжали бушевать в Шарке, попеременно одерживая победу и отступая, смешиваясь в единую гущу чего-то ядовитого, отравляющего разум, тело и… зрение. Никогда еще Шарке не доводилось видеть мир так: все его тени резко сгустились, словно их старательно подкрасили черным; ярмарочные прилавки, гирлянды, помост, еда, широкие и страшные лица людей, трясущиеся, как тесто, – все казалось слишком ярким, острым, четким…
– Ты здесь? – услышала она как бы издалека голос Пригожи.
Он притянул ее за локоть:
– Почему ты совсем со мной не разговариваешь, мышка?
