Старуха скривила изрезанный глубокими морщинами рот и отвернулась к окну. Но только Эдман собрался перевести дух и узнать у возницы, скоро ли будет остановка, как к нему снова пристала мединна:
– И чему же учат в подобных школах? Что вы будете преподавать?
Грузный мужчина в дорогом костюме и шелковом шейном платке, сидевший возле древней старухи, ответил за него:
– Известно чему – как побольше маны максисам отдавать да хвостом перед ними вертеть.
Толстяк загоготал не хуже самого последнего лоуна на площади в базарный день.
– Вот была у меня одна дайна… – начал было он, расправив плечи и сверкая сальной физиономией.
Но Эдман уже потерял всякое терпение и резко дернул за веревку звонка. Возница немного притормозил лошадей и заглянул внутрь через специальное окошко в передней стенке дилижанса:
– Чего изволите?! – крикнул он, стараясь заглушить стук колес по неровной дороге.
–Долго еще до города?! – прокричал в ответ Эдман.
– Недалече! К полудню на месте будем!
Эдман кивнул и принялся копаться в своем портфеле, проверяя все ли в порядке и соображая, что нужно докупить, прежде чем нанять экипаж до Камелии. Другие пассажиры последовали его примеру, спеша привести себя в порядок до приезда на конечную остановку. К радости Эдмана, разговор до самого Финара так и не возобновился.
Ближайший к школе город оказался ничем не примечательным провинциальным населенным пунктом с мощеной широкой площадью, ратушей и зданием государственной магической комиссии. Эдман повидал великое множество подобных мест, поэтому ему не составило труда быстро сориентироваться, найти необходимое и нанять извозчика.
Сидя в экипаже, он наслаждался одиночеством, обдувавшим лицо свежим воздухом, и мечтал поскорее оказаться на месте. Последние весенние деньки радовали ясной, солнечной погодой, запахом цветущих полевых трав, свежей зеленой листвой, и от этого в душе разливалось предвкушение новизны.
Справедливости ради, Эдману стоило признать, что поездка, изначально воспринятая им враждебно, все же пришлась как нельзя кстати. Последние пять лет он ненавидел лето, хотя это было единственное время года, когда в его родовом имении получалось сносно жить: сырость и холод отступали настолько, насколько это было возможно в той проклятой богами низине. Но Эдман, привыкший к бесконечным разъездам, сторонился оседлого образа жизни и никак не мог найти себе занятие ни в старом особняке, ни в его окрестностях.
Весь год он усердно работал в столичной академии магии и домой наведывался лишь изредка, ради поддержания порядка и проверки работы управляющего, но летом адепты сначала отправлялись на практику, а потом – на каникулы, и ему волей-неволей приходилось торчать без дела в глуши и, умирая от скуки, ждать нового семестра.
Теперь же неожиданное предложение Вилмора позволило Эдману уехать из опостылевшего имения на целых три месяца, а кроме того, снова почувствовать себя нужным государству. Пусть он никогда и не жаловался на судьбу, но внутри его постоянно грыз червь разочарования. Осознание собственной ущербности из-за полученного ранения и невозможности продолжать воинскую службу то и дело давало о себе знать.
Вилмор же дал ему возможность вновь оказаться в гуще событий. В существование таинственного заговора Эдман не верил ни на грош и считал свою поездку скорее перестраховкой, чем настоящим расследованием. Ну кому придет в голову похищать дайн и использовать их ману для совершения преступлений? Государственный аппарат жестко контролировал всех жителей, да и ни о каких вероломных нарушениях законов никто не слышал, так все больше по мелочи. Но Вилмор уверен в обратном, значит, стоит его убедить в беспочвенности смехотворных подозрений.
Глава 3
Дорога пошла вверх, экипаж замедлил ход, и Эдман выглянул в окно, чтобы лучше рассмотреть школу блаженной Камелии на вершине одного из холмов. Он с удивлением отметил, что даже с тракта, проходящего далеко внизу, бросалось в глаза то, насколько это огромное и мрачное строение не вписывается в окружающий пейзаж.
Серые стены разноуровневых башен и зданий выглядывали из-за высокой каменной ограды с бойницами. Над черепичными темными крышами торчали кривые флюгера и пустые флагштоки. Казалось, что по задумке строителей здесь должны были развеваться яркие полотнища с гербами, но хозяева этого неприятного места не имели родовых знаков отличия и не смели украшать ими шпили. Создавалось впечатление, что неизвестный, лишенный таланта архитектор поглумился над жителями долины и соорудил уродливое творение на самом значительном возвышении, надеясь на века испортить людям чудесный вид на поросшие сочной травой склоны, уходящие к горизонту.
«Больше похоже на пограничную крепость, чем на учебное заведение, – подумал Эдман. Он вспомнил, как радовала глаз каждого мимо проезжающего путешественника белокаменная академия, украшенная цветными флагами факультетов и гирляндами из пестрых лент, символизирующих четыре направления обучающих программ. Многие даже специально приезжали в предместье столицы, чтобы на нее полюбоваться. – Ладно, посмотрим, что внутри. Может, настолько жалкий вид только с дороги?»
Экипаж подъехал к огромным кованым воротам с небольшой дверцей в одной из створок. Извозчик спрыгнул на землю, выгрузил потертый дорожный саквояж и постучал дверным молотком.
– Спасибо, держи, – сказал Эдман и расплатился, накинув еще пару монет сверх оговоренной суммы в знак признательности.
– Благодарствую, господин, – в пояс поклонился извозчик, вскочил на козлы, стегнул лошадь и покатил в долину.
Лязгнул засов, и здоровенный, с туповатым выражением на круглом лице детина в косоворотке, кожаных штанах и жилетке спросил:
– Чего надобно?
– У меня дело к директрисе. Вот пропуск.
Эдман предъявил выданную Вилмором бумагу и тут же услышал в ответ:
– Заходите, господин. Сюда пожалте.
Привратник забрал саквояж, который Эдман даже не потрудился взять, и проводил гостя через мощеный внутренний двор к длинному двухэтажному зданию справа от ворот. Мельком Эдман успел заметить, что вдоль стены с бойницами идет крытая галерея. Там неспешно прогуливались несколько вооруженных шпагами караульных в форме гвардейцев императорской армии.
«Даже охрана имеется», – подивился он и вошел вслед за привратником в прихожую.
– Обождите тут, господин, – сказал тот, поставив саквояж у стены. – Я доложу патронессе, что вы добралися.
Вскоре в прихожую вошла полноватая женщина лет пятидесяти в черном, шелковом платье с длинными рукавами. На поясе у нее висела небольшая кожаная сумочка. Темные волосы она зачесала на прямой пробор и убрала в пучок на затылке. Ее карие глаза смотрели с подозрением, глубокие складки в уголках почти незаметного рта и обвисшие щеки придавали лицу недовольно-пренебрежительное выражение.
– Приветствую вас, господин Привис, – произнесла она неприятным, хрипловатым голосом и сделала книксен, надо сказать довольно неуклюжий с точки зрения человека, привыкшего вращаться в высшем обществе, где дамы постоянно соревновались в изяществе подобных приветствий. Эдман тут же догадался, что женщина принадлежит к среднему сословию и научилась исполнять книксен уже во взрослом возрасте, а реверанс, скорее всего, у нее вообще не выходил. – Меня зовут Рейчел Пигирд. Я служу патронессой школы. Прошу, следовать за мной. Госпожа Гризар ожидает вас.
– Мое почтение, патронесса Пигирд, – Эдман склонил голову.
Она развернулась и тяжелой походкой направилась вглубь здания, он последовал за ней, прихрамывая на правую ногу и опираясь на одну из любимых тростей с набалдашником в форме головы льва.
Длинные коридоры поражали невзрачностью: серые неокрашенные стены, каменные полы с трещинами столетней давности, неприятные сквозняки даже в такой погожий день и полное отсутствие каких-либо украшений, картин или ковров. Патронесса остановилась около двери с табличкой: «Директриса Гертруда Гризар» и громко постучала. В ответ раздался уверенный голос:
– Войдите!
– Максис Эдвард Привис прибыл, госпожа, – доложила патронесса.
– Спасибо, Рейчел, – кивнула седовласая пожилая женщина, сидевшая за широким письменным столом. – Можешь идти. Приветствую, господин Привис, располагайтесь.
Кабинет директрисы выглядел весьма недурно по сравнению с другими помещениями: мебель из дорогого темного дерева, стены, отделанные бордовыми с золотом обоями, портрет императора в полный рост с одной стороны и портрет пожилого широкоплечего мужчины с бакенбардами в форме майора императорской гвардии – с другой.
– Рад встрече, директриса Гризар, – поклонился Эдман, подошел ближе и уселся в жесткое кресло с низкой спинкой. Патронесса снова изобразила книксен и оставила их наедине.
Госпожа Гертруда Гризар относилась к той породе женщин, которые, достигнув определенного возраста, более не менялись. Несмотря на преклонные года, морщины пощадили ее лицо, а выцветшие глаза светились умом и несгибаемой волей. Густые волосы она укладывала в старомодную высокую прическу настолько искусно, что ни один локон не смел вырваться из общего нагромождения. Серое, из дорогого шелка платье с неглубоким вырезом украшал белый кружевной воротничок и такие же манжеты. Директриса носила скромные серьги с драгоценными камнями, но шею и руки оставляла без приличествующих украшений.
– Итак, – сказала она, пригвоздив Эдмана к неудобному креслу цепким взглядом начальницы с большим стажем, – я получила рекомендательные бумаги и ваши документы из департамента. Нужно сказать, я потрясена, что такой специалист отважился работать в нашей школе.
– Отчего же? – усмехнулся Эдман, проведя рукой по аккуратным черным усам и короткой бородке. Он ненавидел растительность на лице и никак не мог привыкнуть к новому образу. Забываясь, Эдман начинал теребить жесткие волоски, но старался пресекать подобные порывы на корню. Вот и теперь он убрал от лица ладонь и сказал: – Мне предложили это место, и я счел его не хуже и не лучше других. Кроме того, мне обещали приличное ежеквартальное жалование и определенное вознаграждение после нескольких лет службы.
– Да, департамент не обделяет нас средствами, – сдержанно улыбнулась она. – Но вы ведь до этого работали в престижном училище императорской гвардии! А там, думается мне, совсем иные порядки, да и адепты не в пример более дисциплинированные.
Эдман напустил на себя надменный вид и ответил:
– Как вы понимаете, департаменту нужен был надежный человек на такую ответственную должность, как преподаватель манологии в вашей школе. И я не в силах был отказать. Мой долг педагога велит учить каждого, кто тянется к знаниям.
– О, здесь я с вами полностью солидарна! – воскликнула директриса и оглядела Эдмана уже не столь сурово, как прежде. – Но я вынуждена сразу вас предупредить, здешние адептки – девушки из бедных семей лоунов. Хоть мы и прикладываем все силы для их перевоспитания, время от времени дурные наклонности все же дают о себе знать.
– Уверен, до молодых гвардейцев им далеко.
– Возможно, – отозвалась госпожа Гризар. – Ваш предшественник, господин Дудган, в силу своего крайне преклонного возраста не отличался усердием в преподавании манологии. Последняя проверяющая комиссия выявила значительные пробелы в знаниях адепток. Я искренне надеюсь, что вы восполните их, и осеннюю проверку воспитанницы выдержат с более впечатляющими результатами.
– Несомненно, – заверил ее Эдман, при этом нисколько не покривив душой. Расследование расследованием, но к своим обязанностям преподавателя он относился серьезно и не собирался работать абы как. – Приложу все возможные усилия.
– Отлично! – обрадовалась директриса и тут же перешла к более насущным вопросам: – Жить вы будете в этом здании, в крыле для преподавателей. Рейчел проводит вас. Столовая находится в главном корпусе, распорядок приемов пищи висит в вашей комнате на двери. По всем возникающим бытовым нуждам обращайтесь к Рейчел. Она – второе лицо здесь после меня. Сегодня вы можете отдохнуть с дороги, осмотреться и познакомиться с коллегами. Мы все здесь одна большая семья. А завтра уже приступите к своим непосредственным обязанностям. Рейчел покажет вам кабинет манологии и принесет расписание.
– Благодарю, директриса Гризар, – отозвался Эдман.
Она дернула за шнурок возле своего кресла, и в комнату вошла патронесса.
– Рейчел, проводи господина Привиса в его апартаменты.
Патронесса склонила темноволосую голову. Директриса посмотрела на Эдмана и с благожелательной улыбкой сказала:
– Приятного отдыха.
Эдман поднялся, отвесил легкий поклон и вышел за патронессой. Но не успела за ними закрыться дверь, как в него кто-то врезался и окатил зловонной жидкостью. На его последней чистой рубашке и единственном приличном сюртуке расползлись бурые пятна.
– Демон задери! – выругался он, совсем позабыв, что находится не в армии, где на многое закрывали глаза, а в школе для юных девиц, где подобные высказывания могли сурово караться. От осознания своей оплошности он разозлился еще сильнее и метнул разъяренный взгляд в того, кто осмелился так его скомпрометировать.
Перед ним стояла неказистая, тощая, пучеглазая адептка и с ужасом смотрела на последствия своей неуклюжести.
– Простите, господин, – промямлила она, сжимая в руках небольшой медный кувшин. – Я не…
Договорить она не успела.
– Беатрис Сонар! – прогремел хриплый голос патронессы, отчего даже Эдман слегка вздрогнул, а уж на девушку стало жалко смотреть. Она вся сжалась, побелела и еще больше вылупила и без того огромные глаза. – Немедленно принеси извинения господину Привису по всей форме, а потом отправляйся к бонне и получи от нее, что положено!
Адептка закусила нижнюю губу, ее глаза наполнились слезами, но она глубоко вдохнула, присела в идеальном реверансе и выпалила на одном дыхании:
– Глубокоуважаемый господин Привис, прошу простить мое недостойное поведение. Обещаю впредь не допускать подобных мерзких выходок и безропотно понести положенное наказание.
– Если желаете, господин Привис, – обратилась к Эдману патронесса, – можете отменить наказание.
– Нет, – отрезал Эдман, все еще негодуя на бестолковую девчонку так не вовремя очутившуюся на его пути. – Адептка должна научиться быть более расторопной.
– Уяснила?! Пошла прочь! – гаркнула патронесса, и девушка поспешила убраться с дороги, исчезнув за ближайшим поворотом.
Эдман настолько был раздосадован этой сценой, что до самого преподавательского крыла на втором этаже здания не проронил ни слова.
– Вот ваши апартаменты, – остановилась патронесса возле одной из дверей. – Держите ключ. Ганс уже занес ваш саквояж. Ужин в половине восьмого. Столовая в здании напротив, на первом этаже справа. Под ней на цокольном этаже есть прачечная, там ваши вещи быстро приведут в порядок. Если будут вопросы, обращайтесь.
– Благодарю, – буркнул Эдман, отпер дверь и поскорее скрылся от посторонних глаз.
Глава 4
Беатрис летела по коридорам, пылая, словно неугасимый факел, гневом, обидой и жаждой мести. Гренда Фулн снова переиграла ее! Да еще как? Сделала подножку из-за угла именно тогда, когда Беатрис несла кувшин с красителем для преподавательницы по рукоделию, и выставила неуклюжей тупицей перед каким-то важным господином и патронессой. Теперь пусть пощады не ждет, Беатрис так ей отплатит, век помнить будет!
Она выскочила из административного корпуса, где на первом этаже находились кабинеты всех служащих, имеющих отношение к управлению школой, а второй отводился под их жилые комнаты и апартаменты преподавателей, перебежала через двор и скрылась в главном здании. Два строения соединялись при помощи подземного перехода, но в теплое время года обитатели Камелии предпочитали ходить по улице, поскольку это было не в пример быстрее, да и глоток свежего воздуха всегда доставлял удовольствие.
Но сегодня Беатрис совсем не радовалась ни хорошей погоде, ни предоставленной возможности пройтись до кладовой за красителем. Гренда все испортила, и теперь Беатрис ждало наказание. Она поднялась по лестнице на второй этаж, дошла до аудитории выпускного курса, постучала и отворила дверь.
Бонна, Жозефина Виклин, сидела за узким столом и что-то писала в табеле. Ее истощенное тело, обтянутое серым, грубым, форменным платьем, скрючилось из-за несоответствия высокого роста и неудобной, слишком низкой для нее мебели, а на увядающем лице женщины за сорок застыло мученическое выражение.
– Сонар? – Она подняла невыразительные светло-голубые глаза от бумаг. – Ты почему здесь? У вас же скоро занятие у мединны Туард.
– Простите, бонна Виклин, – промямлила Беатрис, опустив голову и поставив кувшин на ближайшую парту, – но патронесса назначила мне наказание.
– Тебе? – удивилась бонна, и ее редкие брови взлетели на лоб. – Но как такое возможно? Подойди ближе, расскажи, что случилось.
Беатрис нехотя приблизилась, кратко изложила суть своей провинности и замолчала.
– Да уж, – протянула бонна. Складки в углах ее тонкого рта обозначились отчетливее и глубже. – Тут ничего не поделаешь. Придется тебе вытерпеть десять ударов и остаться сегодня без ужина.
Слезы навернулись на глаза, но Беатрис сжала кулаки, до боли закусила нижнюю губу и ничего не ответила. Она прекрасно знала, что просить и даже умолять бесполезно. Бонна Виклин, несмотря на всю свою вежливость и мягкость, до дрожи в поджилках боялась начальства и раболепствовала перед вышестоящими до полнейшего самоуничижения, поэтому наказывала адепток со всей строгостью и никогда не допускала ошибок в отсчитывании ударов.
Она достала розги из сосуда с водой, встряхнула их и сказала:
– Протяни руки.
В ее слабом голосе слышались нотки сожаления, но Беатрис это ни в коей мере не ввело в заблуждение относительно чувств Жози, так адептки прозвали свою воспитательницу еще на первом курсе за чрезмерную нерешительность, вялость и скованность. Но они очень быстро поняли, что за всеми этими качествами скрывается жестокая натура, упивающаяся в минуты наказания болью и страданиями девушек, и оставили за ней это прозвище уже в качестве насмешки.
Вот и на этот раз в мутных глазах бонны зажегся торжествующий огонек, она замахнулась розгами и ударила по ладоням ученицы, не жалея сил. Беатрис вздрогнула от резкой боли, впилась зубами в нижнюю губу и сомкнула веки, лишь бы не видеть, как ее изящные руки покрываются кроваво-красными следами от ударов.
Жози отсчитывала положенную «десятку», так среди адепток именовалось самое тяжелое наказание, медленно и с особым смаком. Ладони Беатрис горели огнем, боль становилась нестерпимой. Но когда мольба о пощаде уже готова была сорваться с губ, бонна выдохнула:
– Десять!
И стегнула с таким ожесточением, что Беатрис вскрикнула и упала на колени. Она посмотрела на свои опухшие бордовые руки с яркими отметинами и не смогла больше сдерживать рвущиеся наружу рыдания.
– Ну будет, будет, дитя мое, – запричитала над ней Жози и принялась гладить по голове. – Благостная Идана смилостивится над тобой и пошлет утешение.
Упоминание богини, покровительницы всех женщин, олицетворяющей любовь и прощение, прозвучало из уст мучительницы как изощренное издевательство. Беатрис разозлилась, резко подскочила на ноги, схватила кувшин и бросилась из аудитории.
– Ступай на рукоделие! – крикнула ей вслед бонна.
Но Беатрис и без ее указки бежала именно туда. Мединна Туард была единственной, кто по-настоящему любил и свой предмет, и учениц, только не все могли это оценить и ответить взаимностью.
Беатрис вбежала в кабинет рукоделия без положенного стука, поставила пустой кувшин на тумбочку возле двери и рухнула на свое место, заливаясь слезами.
– Что случилось?! – вскричала преподавательница и подошла к ней. – Где краситель?
