Шаман сидел чуть поодаль с трубкой в зубах и пускал в сизый полумрак длинные струи дыма. Нет, я не видел их, конечно, но отчетливо ощущал запах табака.
– Вот и ты, маленький белый колдун. Ну как, полегчало немного?
– Да… Нет. Не знаю… – Я и правда не знал. – Кайзар, я слышал голос. В голове. Мне кажется, я схожу с ума.
– Нет, парень. Ты возвращаешься в свой ум. И не зови меня Кайзаром, это имя для старых бабок, что любят традиции. Для близких я просто Кайза. Держи, – он всунул мне в руки меховую флягу. – Здесь вода из ручья. Твое тело жаждет ее. Напейся как следует, а потом мы пойдем в хижину. Думаю, пока тебе не стоит возвращаться в становище. Поживешь несколько дней здесь. Эта земля приняла тебя и готова поделиться своей силой.
Вода была холодной и сладкой. Я припал к горлышку фляги и осушил ее до последней капли. Потом избавился от излишков влаги, отыскал в кустах свою одежду и, кое-как ее натянув, поспешил за степным колдуном, который уже шагал в сторону хижины.
Когда Кайза развел костер у старых каменных стен, я подумал, что вскоре нас ждет ужин, но этой надежде не суждено было сбыться. Едва только огонь разгорелся как следует, шаман подвесил над ним маленький котелок, в который набросал только каких-то трав и кореньев. Пахли они очень ароматно, однако же на еду это не походило. Я послушал жалобные песни своего живота, но ничего не сказал. Решил, что так, должно быть, надо.
Готовый отвар Кайза разлил в две глубокие деревянные пиалы и одну вручил мне.
– Пей, мальчик. Все до капли.
На ощупь пиала оказалась шероховатая, с щербинами по краю. Я втянул носом незнакомый запах, пытаясь угадать хоть одно растение, попавшее в котелок, но мне это так и не удалось. Все они были отсюда, из степи, и прежде я никогда не пробовал ничего подобного.
– Пей. Это не отрава. Хотя могу поспорить, ты ощутишь много нового.
Я сделал осторожный глоток – напиток был обжигающе горячим.
– Кайза, почему ты не зовешь меня по имени? И почему называешь мальчиком? Я уже давно не ребенок.
Шаман ответил не сразу, сначала тоже пригубил отвар.
– Потому что ты годишься мне в сыновья. И потому, что твое имя ничего не значит в этой земле. Я дам тебе новое. Такое, которое будет говорить о тебе и твоей сути. Или защищать тебя.
Я криво усмехнулся. Моя суть казалась мне не слишком-то красивой.
– В степи все имена говорящие?
– Да. Допивай, пока не остыло. Это нужно пить горячим.
Нужно так нужно. Я поднес пиалу к губам и осушил ее до дна. А после понял, что смертельно хочу спать.
– Ступай под крышу, там есть лежак и теплые бараньи шкуры. – Голос Кайзы показался мне далеким и похожим на шелест ветра. – Укройся получше, в тепле нужные сны быстрее придут к тебе.
Я поднялся, задумавшись, где может быть вход в эту древнюю лачугу. В сумерках глаза мои становились совсем бесполезны.
– Кайза… Скажи, ты вернешь мне зрение? – Я приложил руку к стене, чтобы нащупать дверь.
– Ты сам вернешь его себе. Если хватит смелости и воли.
– Но… Патрик сказал, что тут дело не во мне, а в моем проклятии.
– Нет, ты неправильно понял. Проклятье навлекло на тебя много бед, но они давно позади. Сейчас твой главный враг – ты сам. И спасения тебе нужно искать только в себе. Иди уже. Дверь справа, за углом.
Ощупью я нашел в хижине широкий лежак, на котором поместилась бы целая семья. Он был сколочен из досок и покрыт тюфяком, набитым высохшей травой. Кто бы ни соорудил эту нехитрую постель, мое сердце исполнилось благодарности к нему. Натянув на себя одеяло из овечьих шкур, я закрыл глаза и позволил себе провалиться в сон. Глухой и темный сон без сновидений.
Поутру меня ждала еще одна порция отвара. На сей раз травяной вкус был терпче и горше, чем накануне. Шаман вручил мне пиалу, едва только я продрал глаза, а после велел идти за ним. И я пошел. Удивительное дело: столько лет не доверял никому, но этому человеку поверил сразу. Как и Патрику.
Неровная тропинка вела нас вдоль оврага в сторону скал и наконец уперлась в горловину просторной пещеры. Нутро этой каменной норы дышало холодом и сыростью, как будто здесь открывался проход на Ту сторону. Кайза взял меня за плечо – совсем так же, как это делал Фарр, – и направил куда-то вглубь. Несколько шагов – и мы оказались у широкой каменной чаши, чьи контуры я с трудом различал в полумраке. По большому счету, о том, что это чаша, я догадался только по звуку воды, падающей в нее.
– Этот родник имеет большую силу, – сказал шаман, – и здесь, у истока, его сила особенно велика. Давай, мальчик, попробуй к ней прикоснуться.
Я провел рукой по краю чаши. Он был гладким, словно отполированным, и очень холодным. А вода оказалась еще холодней: мои пальцы скользнули в нее, точно в жидкое пламя.
– Ледяная! – этот возглас неудержимо сорвался с моих губ, хотя я вовсе не собирался ничего говорить.
– Да. В самый раз, чтобы унять излишек жара, который испепеляет тебя. Пей.
Я зачерпнул полную горсть воды и поднес к губам, но даже не ощутил ее вкуса. Только зубы заломило.
– Вот и хорошо, тебе хватит. Теперь иди ко мне.
Как только я встал, Кайза положил руки мне на голову, накрыв виски серединами ладоней. Я подумал, что это будет похоже на то, как мягко и бережно Патрик касался моего сознания, но руки шамана обожгли сильнее огня. Дыхание мое оборвалось, а тело изогнулось крутой дугой. Крик зародился в груди, но так и не вырвался на волю, рассыпавшись ледяным пеплом. Я распахнул глаза и попытался снова вдохнуть, понимая, что если не сделаю этого, то просто умру. Но вместо того вдруг увидел себя на краю темной бездонной пропасти. Она была черна, как весь ужас мира, и походила на ожившее чудище, чьих зубов нельзя рассмотреть.
– Падай, – сказал мне голос, которого я не знал. – Падай туда, белый колдун с севера. Только на самом дне ты найдешь то, что ищешь.
Дыхания во мне уже не осталось, а страх заполнил сознание до таких пределов, что и его не стало вовсе. Я закрыл глаза и опрокинулся спиной в черную пустоту.
– Смотри мне в глаза, уродец! Смотри. Мне. В глаза.
Отец схватил меня за волосы на загривке, не оставляя возможности отвести взгляд. Его зрачки были огромными, черными и страшными. Я видел в них только бескрайние пучины боли. Его собственной и моей, которой он жаждал.
– Я говорил тебе, чтобы ты не делал этого?! Ну?! Говорил?! – Тяжелая пощечина заставила мир вспыхнуть огненными снопами. Мне показалось, что моя голова сейчас оторвется и укатится прочь по тщательно отскобленному служанкой полу в отцовом кабинете. – Отвечай, выродок!
Я почувствовал, как слезы неудержимо катятся из глаз, смешиваясь с кровью из носа, но не смел утереть лицо.
– Да, отец…
– Так почему же ты снова распускаешь свои поганые руки?! Я мало тебя лупил, засранец? Мало?! Тебе не хватило? Ты не все понял?!
Еще одна затрещина взорвалась болью в моей голове, а следующий удар пришелся в грудь. Не устояв, я упал отцу под ноги и увидел мыски его сапог совсем близко – так близко, что мог бы пересчитать пылинки на темной, отлично выделанной коже.
– Вставай, уродец. Я покажу тебе, чего ждать, если ты не забудешь про свои фокусы… – Он сгреб меня за ворот и поднял над полом. Я снова оказался перед самыми его глазами – холодными серыми глазами гернийца, не знающими ни жалости, ни любви. – Смотри, выродок! Видишь меч? Помнишь, на что он способен в моих руках? Если еще хоть раз увижу, как ты делаешь это, я сам отрублю тебе половину пальцев. Понял?! Ты понял меня, гаденыш?!
Я понял. Понял очень хорошо. И навсегда запомнил яркий отблеск света на остром лезвии, которое выскользнуло из ножен.
За что ты так ненавидел меня, отец? Почему? Ведь эти пальцы, которые ты грозился отрубить, могли облегчить твою боль. Уже тогда. Ты боялся? Боялся, что моя Сила отнимет и твою жизнь тоже? Или это крепкая монастырская брага помрачила твой разум?
Я смотрел в непроницаемую черноту.
Я снова ослеп.
«Отец?!»
Лишь тишина в ответ.
«Я ведь был ребенком! Я же был просто ребенком! Как ты мог обойтись со мной так?!»
Мой крик был громче, чем грохот волн во время шторма, но оставался неслышим. Он сотрясал только меня, разрывал на части, раздирал в клочья мое тело и мой разум.
«Я ненавижу тебя, ублюдок! Слышишь?! Будь ты проклят, сволочь! Будь проклят твой меч и все твои слова! Это ты сделал меня таким! Ты отнял мое детство, ты создал мои страхи! Я не хотел быть как ты! Я не хотел этой дряни, сожравшей мою душу!»
Темнота прикоснулась к моим глазам, стала мной, а я стал этим мраком. И во мраке ощутил, как острое лезвие фамильного меча вспарывает тонкую кожу моих ладоней, уходит вглубь плоти, рассекая ее на части. Кровь залила руки, лицо и весь мир, заполнила собой все.
– Нет! Пожалуйста, нет! Не надо! Пожалуйста, только не руки! Не трогай мои руки!
Но лезвие пронзало вновь и вновь – с каждым разом все глубже, все больней и страшней.
– Я сделаю это, Кешт! Я сделаю все, что ты хочешь! Пожалуйста… не надо!!!
Не надо… Не надо больше боли. Ее слишком много…
Я сжался в комок, обхватил голову руками и превратился в ничто.
Меня нет. Нет нигде. Ни рук, ни глаз, ни мыслей, ни чувств.
Только пустота.
И мрак.
Падать было больше некуда, но я все равно падал.
Пока не увидел крошечный осколок света. Где-то на самом дне моего сознания.
Я прикоснулся к нему и опрокинулся в воспоминание, которого никогда не знал прежде.
– Смотри, у него твои глаза, Лорен. Такие же синие.
– А волосы как у тебя, Крис.
– Нет, приглядись внимательней… Они не просто светлые, они как будто сияют! Говорят, такие были у моего деда, пока он не поседел, как северный филин. Красивый вырастет мальчик… Я научу его владеть мечом и разбираться в людях. Какое же счастье – у меня наконец есть сын! Спасибо тебе, любимая… Скажи, как мы назовем его?
– Элиан.
– Хорошее имя. Для человека из достойной семьи. Мне нравится. Но что оно значит?
– Я не знаю… Оно пришло ко мне во сне.
– Лорен, ты такая чудачка! Люблю тебя… И этого мальчика я тоже уже люблю. Но тебя – все-таки больше! Если б ты знала, Лора, как сильно я тебя люблю!
«Люблю…»
Осколок света был таким крошечным, что, казалось, вот-вот погаснет.
Но он не гас.
И чем дольше я смотрел на него, тем ярче разгоралось теплое сияние, раздвигая границы мрака.
– Лиан, посмотри, это тебе!
Отец улыбнулся и протянул мне тонкий клинок в изящных ножнах.
– Потомок дарсов должен иметь свое оружие. Когда ты подрастешь, я подарю тебе настоящий меч, а пока пусть будет этот. Он детский, как раз по твоей руке. Ну-ка, проверь его баланс! Давай, сын, не стесняйся.
Я осторожно извлек маленький меч из ножен и положил на ладонь, как прежде учил отец. Да, баланс был прекрасен. И сам клинок тоже. В свои четыре года я был вполне способен осознать красоту и ценность этого подарка.
– Спасибо, папа!
Отец улыбался. И эта улыбка делала его суровое лицо самым лучшим и любимым в мире.
– Будь осторожен, Элиан. Это настоящее оружие. Оно может ранить, а может и убить. Никогда не доставай его из ножен ради забавы и ради глупости.
– Я знаю, отец. Когда ты будешь учить меня?
– Скоро, сын. Сегодня. Но сначала я обещал твоей маме прогулку верхом. Только мы двое и никаких детей. – Он коротко усмехнулся и взъерошил мои волосы. – А после обеда мы пойдем в сад, и я дам тебе первый урок.
Я смотрел на него с восторгом. Я был счастлив. Счастлив как никогда после.
Едва отец и мама покинули дом, я понял, что это счастье разорвет меня изнутри, если ему не дать выход. И тогда в моих ладонях впервые вспыхнул огонь. Он был нежным, как мамины поцелуи, и сильным, как взгляд отца.
Огонь.
Начало и конец, оружие и защита, радость и боль – он был для меня всем. Он был мной, а я – им.
Я держал огонь в ладонях и смотрел на него без отрыва. Я видел его так ясно, словно и не было этих долгих лет слепоты.
