По одному повороту безликой головой я понял, что завуч сейчас взорвётся от возмущения. Боюсь представить, что бы случилось, если бы я попытался оправдаться.
– Ты как со мной разговариваешь? – злобно проговорила она, и я ощутил в её стальном голосе десятки лет мучений школьников. – Ты кто такой вообще здесь?!
– Я-я?.. – Мой голос дрогнул, и я только в этот момент понял, что отвечать нет смысла, её теперь не остановить.
– Да ты устав почитай, как должен разговаривать с взрослыми! Ещё стоит, ухмыляется! Отойди от парты сейчас же, тебе подпорки нужны?! Без них не можешь стоять? Так, быстро собирай вещи и ПОШЁЛ ВОН ОТСЮДА!
Я остолбенел и поднял глаза на учителей, ощущая на себе колющие взгляды класса.
Мысли в голове свернулись в клубок от потока информации.
Я ухмылялся?
Мне казалось, что я пытаюсь сдержать слёзы, которых уже нет, это было даже доблестно. А с взрослыми я сейчас и не говорил.
Я не сдвинулся с места, будто парта – мой единственный островок в этом океане крика и злобы, хоть я бы с большим удовольствием сейчас провалился под землю.
От мысли об ударе об асфальт я ощутил облегчение и смог поднять голову, не находя ни слова в ответ на этот поток агрессивной ругани.
Мне почему-то казалось, что взрослый человек в этой ситуации я.
– Лебедев, нельзя себя так вести, понимаешь? – услышал я знакомый голос нашего учителя русского языка.
Спасибо, конечно, Андрей Владимирович, но лучше застрелите.
Судя по дыханию, он боялся сейчас что-то сказать, но, видимо, попытался из меня хоть что-то вытянуть.
– Не надо с ним сюсюканья разводить! – обрубила завуч, и я услышал стук каблука в мою сторону. Она сделала шаг. – Отойди от парты! Я стою! Я женщина и старше тебя, но я стою! Уважение надо проявлять! Или тебя этому не учили?!
Но я ведь тоже стою…
Я вжался пальцами в деревянную поверхность парты, будто хотел её продавить и упереться ещё крепче, чтобы меня даже с силой не оторвали, но строгий взгляд пробивал тараном мою голову.
Меня учили уважать старших, но не учили, что им необходимо отвечать в ситуации, когда они орут на меня при всём классе, не позволяя сесть или вставить слово.
Кажется, я потерял нить происходящего…
На меня орут за опоздание? Или уже на все грехи этого мира? Не похоже, что учитель русского языка разводил со мной «сюсюканья» или даже пытался, но в голове стучал лишь один вопрос: почему я должен её сейчас уважать?
По-прежнему хотелось провалиться под землю.
– Любой человек, НОРМАЛЬНЫЙ, должен уважать человека старше себя! – строго произнесла завуч и упёрлась взглядом в мою забившуюся куда-то в пятку душу.
– Нет… – тихо ответил я и даже сам толком не знал, на что именно.
– Нет, не должен? – уродливо передразнил меня старческий голос и тут же стал выше, будто вот-вот своим напряжениям выбьет окна. – Да ты элементарных вещей не знаешь! С тобой говорит НОРМАЛЬНЫЙ человек, а ты хамишь! Пошли к директору, с тобой поговорят НОРМАЛЬНЫЕ люди и научат, как ты разговаривать должен с учителем! Я тебе это обещаю!
– Обещайте, – с ноткой безразличия ответил я, мысленно молясь, чтобы это поскорее закончилось. Акцент на нормальности заставлял усомниться.
Кроме ступора и тревоги я ощутил ещё кое-что… Злость. Злость от несправедливости происходящего. И, когда я взглянул на свои руки, то увидел, как побелели костяшки пальцев.
– Так… – выдох завуча, казалось, подписав мне смертный приговор. – Ты хорошо подумал? Ты хорошо подумал, что сейчас сказал?
– Да, – набрав воздуха в грудь, ответил я, но эта женщина решила добить меня своим тоном.
– Вот при всех скажи, ты хорошо подумал, что сейчас сказал?! – гаркнула она.
А что я сказал? Я уже не помнил.
Кажется, я согласился, что со мной поговорят НОРМАЛЬНЫЕ люди. Если это так, то я буду только рад, но если и она себя минуту назад называла нормальной, то я лучше потерплю её крики и потом пойду на мост.
Я знал, что следующий ответ будет равен контрольному выстрелу в голову, причем самому себе, но пути назад нет, иначе я дам слабину и просто расплачусь при всём классе, а все этого уже ждут.
Запястья подрагивали от напряжения.
– Да.
– Ах, да? – завуч демонстративно кивнула, сдерживая агрессию. Я это понял по её злобному дыханию, как у разъяренного быка. – Вот за свой «базар» ты ответишь. Ответишь за свой «базар», понял меня, тупица?! Так, рот свой закрой!
Я и не открывал.
Но ощутил, как десяток горячих игл впились мне в затылок, наливая голову жаром.
Главное – не заплакать.
Теперь ещё и обзывается…
– Ты понимаешь, что не прав? Раз по-хорошему не понимаешь, то идём к директору!
Это было по-хорошему?..
Вот на этом моменте я мог бы ухмыльнуться, не будь ситуация настолько плачевной. В прямом смысле этого слова.
Я уже думал наклониться за упавшей сумкой, как вдруг открылась дверь кабинета, и вошёл директор, я узнал его по деловому костюму.
Сегодня плохой день…
Завуч оказалась в одном права: это всё было по-хорошему.
Ноги предательски пошатнулись, и я опустился на стул именно в тот момент, когда Алевтина Анатольевна подбежала чуть ли не в истерике к вошедшему мужчине и начала ему с криком и очень криво пересказывать всё, что произошло за эти минуты.
Я с удивлением узнал, что являюсь дерзким хамом и выскочкой, но никто не посмел это оспорить, включая меня.
– ВСТАНЬ! – громом прокатился возмущенный голос завуча и я соскочил с места, будто подорвался на мине.
Пора начинать сначала.
– ТЫ У МЕНЯ НА ВТОРОЙ ГОД ОСТАНЕШЬСЯ! – проорал такой же безликий директор, и я вновь упёрся мокрыми ладонями в парту, будто крик мог меня свалить. – СЮДА ВЫЙДИ! ВЫЙДИ, ПУСТЬ НА ТЕБЯ ЛЮБУЮТСЯ, РАЗ ДЕРЗКИЙ ТАКОЙ! БЫСТРО!
Я не сдвинулся с места, пока моё сердце отбивало похоронный марш. Никто из одноклассников даже не решался переглянуться от накалившейся атмосферы.
С кем я сражаюсь, если даже лиц не вижу?
Возмущению директора не было предела, и именно в это мгновение я ощутил жуткий ком в горле.
Ничто не собиралось прекращаться.
– Почему опоздал на урок?! – крикнул директор, будто участвовал с завучем в соревновании на самый агрессивный крик. Сложно выявить победителя в этой борьбе. – Дневник немедленно мне давай! НЕМЕДЛЕННО РОДИТЕЛЕЙ В ШКОЛУ!
Я толкнул сумку под стул в надежде, что она сгорит со всем содержимым в пламени моего бессилия.
– Я вообще-то тут по делу, – вдруг сообщил багровый от злости директор и посмотрел на учителя русского языка, который не меньше меня ждал, когда пытка закончится. – Сегодня утром мне сообщили о смерти одной из ваших учениц. Всё никак не мог дойти сообщить, а в учительской Вас не было.
"Повезло ей!" – быстро пронеслось в моей голове от отчаяния, и я медленно сел под общий шёпот одноклассников о том, что случилось и кого в классе нет.
Не было Полинки.
Больше я не услышу просьбы улыбнуться. Меня сковал ужас.
Глава 8
Чтобы хоть как-то отвлечься от тяжелых мыслей, я разгребал хлам в квартире. Больше всего в уборке меня пугали насекомые… Хотелось бежать от них как можно быстрее и дальше, кричать, убивать их, но я терпеливо смахивал паутину и пыль, переставлял коробки и выкидывал накопившиеся стеклянные бутылки. Бывают вещи и пострашнее.
Может, я зря злился из-за зависимости отца?
Долгий период злость так окутывала меня, сдавливая изнутри, что я уже потерял счет времени, когда впервые её ощутил. После же смерти Полины во мне что-то щёлкнуло и я стал равнодушнее ко всему относиться, будто та смерть, которую я так лелеял в сердце, точно детскую тайну, показала собой, насколько жесток может быть мир, если за ним лишь наблюдать.
Может, я правда зря злился на отца?
В детстве я так тщательно отрицал, что привычки папы опасны не только для него, но и для меня, что сам не заметил, в какой момент они стали доводить меня до ярости. А ведь отец просто расслабляется.
Убивая здоровье.
Расслабляется.
Я взвешивал эти противоречия, ярко вспоминая, как порой отец может слететь с катушек и начать бить стены, мебель, бутылки. Меня…
Он расслабляется…
Я кинул веник на совок при виде очередного паука размером с мой погрызенный ноготь. А ведь это мерзкое насекомое само меня боится, вон как бежит в поисках укрытия.
Я на минуту задумался. Паук боится меня, я боюсь паука.
А что если с отцом так же?
Если я боюсь его в моменты пьянства, то вдруг и он меня боится?
Поток мыслей дальше не пошёл, я лишь тряхнул головой и присел на корточки, заглядывая под пыльную тумбочку, у которой отсутствовал нижний выдвижной ящик.
Детское любопытство не истребить…
Я нашёл коробку. В ней были фотографии родителей из Загса, какие-то чеки и тетради. На исписанных аккуратным почерком листах я заметил даты, когда перелистывал страницы. Кажется, это принадлежало маме.
Женский почерк легко отличить от мужского, даже если из-за плохого зрения картинка перед глазами не чёткая.
Я никогда прежде не находил её вещей в нашей квартире, да и не старался искать. Только эта коробка.
Хлопнула входная дверь и я поспешно сунул коробку обратно под тумбочку, заканчивая выметать мусор из углов.
Перед сном я ещё раз пересмотрел фотографии, забрал коробку к себе и допоздна читал тетради, стараясь разобрать почерк.
На страницах мама описывала, как ездила на Байкал, в Москву, в Санкт-Петербург, на юг и многое другое. Как в машине кончался бензин и ей приходилось пересекать пешком сотни километров, угонять мотоциклы и ночевать в гостиницах и даже в лесу. Почти каждый день она писала и о своей собаке. Альта скрашивала приключения мамы и грела в холодные ночи.
Я бы тоже хотел собаку. Она бы меня любила.
Интересно, какой момент стал переломным, чтобы мама решила это всё бросить и завести семью?
Я перелистал несколько страниц, пропуская текст, лишь бы поскорее найти историю, как она встретилась с отцом. Одна тетрадь, вторая, третья… Все записи заканчивались одинаково по разному – мама снова куда-то ехала и даже не вспоминала дом.
Вечером я подошёл к отцу, который как обычно сидел перед телевизором на диване и смотрел новости. Пригвоздив к экрану стеклянный взгляд, он сжимал в руке пластиковую бутылку с пивом и хмурил брови, слушая о политических моментах в стране.
– Всех бы… – пробубнил он и отхлебнул мутное пойло.
Я взглянул на телевизор и ушёл к себе.
Чтобы решиться задать вопросы, которые всё крепче заседали в моей голове, мне потребовалось несколько недель и поймать момент, когда отец был в хорошем расположении духа.
Это было воскресенье, ближе к вечеру.
Он как всегда готовил огромную кастрюлю супа на неделю и попивал из бутылки какой-то напиток, пахнущий спиртом так резко, что всё внутри сжималось от тошноты.
По радиоприёмнику занудливый женский голос пытался петь что-то про любовь, повторяя один и тот же куплет раз за разом, так как из этого песня и состояла, а папа резал картошку и был где-то в своих мыслях.
От супа неприятно несло чесноком – хитрость, чтобы он не портился как можно дольше и отгонял от себя любого недостаточно голодного, вроде меня.
– Уроки на завтра сделал? – не глядя на меня, спросил папа, и я подошёл к заклеенному газетами окну, даже не отвечая на вопрос.
Такое ощущение, будто это была фраза из сборника базовых фраз для родителей, когда не воспринимаешь своего ребенка, как личность.
– Пап, слушай… – начал я, внимательно улавливая каждую эмоцию в движениях отца, каждый выдох и интенсивность вдоха. – А как вы с мамой познакомились?
Запретная тема. О маме вообще никто не говорил.
Только то, что она нас бросила.
