При любом раскладе, Сом не решал единолично. Братья проголосуют – как всегда. Решат, нужна ли им новая сестра.
СТРАНИЦА ВТОРАЯ. Суд
«Шторм идёт за тобой…»
Она смаргивает, прогоняя образ Сатофи и его последние слова.
Та, которую в прежней жизни звали Нурой, шагает за проводником, по щиколотку увязая в каше из песка и водорослей, оглядываясь на полоску моря – туда, где волны лижут низкие пенистые облака. Ей кажется, что даже здесь, на суше, она не в безопасности. И никто рядом с ней.
Нуре отмерен срок. А потом – всё повторится.
Долговязый Сом прибавляет шаг; она едва поспевает за ним, почти срываясь на бег, стараясь не споткнуться, когда влажные ещё водоросли обвивают лодыжки. Ему не стоит обижаться: в «рыбном» имени нет ничего плохого. Ныряя на глубину, Нура водила дружбу с самыми разными обитателями рифов: от ярких стаек гуппи до молочно-белых медуз и любопытных коньков. Под водой жил другой мир – опрокинутый, чуждый, пугающий глубинными тайнами и всё же прекрасный.
Нура помнит всё нечётко, смазано, будто в обмен на право жить шторм забрал часть воспоминаний, и те поблёкли, растворились, как крапинки соли в тёмной воде. Море повсюду разное: где-то тёплое и ласковое, лазурные воды позволяют заглянуть на дно, а где-то – неподъёмно-тяжёлое, как грозовые тучи на исходе лета, и плыть в таких водах – всё равно что продираться сквозь плотные заросли колючек: все мышцы ноют от усилия, и не чувствуешь рук, а в голове – мерный шум и пустота…
– Как имя этого острова?
Она догоняет проводника и теперь может без труда, протянув руку, коснуться его выступающих на широкой спине лопаток. Кожа у Сома бледная – по сравнению с её собственной. Волосы – цвета песка. Не здешнего, который больше напоминает меловую пыль, а крупного и тёмного, который она видела раньше – на другой земле, у берега, чьё название смыло волнами.
– Куда ты ведёшь меня?
– Домой, – отвечает он сдержанно и сухо. – Ты на острове Ржавых Цепей, юго-восток Окраины.
– Ок… раины? – Она спотыкается.
– Может, та-мери называют её по-другому, – он поводит плечом. – Цепь удалённых островов Силт-Айлского доминиона, бывшей имперской колонии. Бездна мира.
Судя по тому, как ходят желваки, Сом хотел использовать другое слово, но сдержался.
– Есть ещё Ядро, если ты не в курсе. Пять центральных островов, которые расположены ближе к материку. Там теплее. И жизнь лучше. Мы с парнями… – он осёкся.
– Хотите быть там, – заканчивает она. – Это значит, здесь плохо?
– Всегда было. – Сом по-прежнему смотрит мимо, но говорит свободнее.
Это похоже на игру: задавать вопросы друг другу и пытаться найти подсказки не в словах, а между. Например, в том, как он говорит, Нуре видится простота и рассудительность. Сом не стал при ней сквернословить, как наверняка привык в другой компании, а значит, уважает женщин. Хотя статус женщины ещё нужно заслужить, а она пока… просто Нура. Рыбёшка, выброшенная на берег, которой нужно подыскать другое имя.
– А теперь вон, – он указывает рукой на север, откуда доносится мерный гул, – в Клифе эпидемия. Говорят, много где. И сюда зараза добралась. Колокола звонят.
Он выглядит расстроенным.
Нура легко подмечает мелочи: мимолётные жесты, изменения в голосе и развороте плеч. Она не может разумно объяснить – проговорить словами. Просто чувствует нового знакомого – познаёт, наблюдая, как мудрецы познают объекты своего изучения, – пропускает через себя и отсеивает важное. То, что может пригодиться. Даст понять, с каким человеком свела её ка-тор.
Если Сом руководит группой мальчишек, называя их братьями, значит, к его словам прислушиваются. Значит, они могут помочь. Нура пока не знает как. Но обязательно поймёт, если сумеет собрать разлетевшийся жемчуг воспоминаний. Пальцы невольно касаются подвески на груди: алая ну-нор – «капля жизни» – остаётся тёплой. Она приведёт хозяйку к ответам.
– Это и есть твой… дом?
Они поднимаются на холм. Из-за скалы, напоминающей ладонь со сложенными пальцами, показывается сооружение – двухэтажное, длинное, словно змея, с несколькими пристройками, покатой крышей и окнами, забранными сеткой. Каменные стены выкрашены в тёмно-красный цвет; краска местами облупилась, и серые пятна напоминают грибок. Без настоящей плесени тоже не обошлось: когда постройки находятся так близко к морю, она цветёт у дверных петель и ютится под крышами, деля пространство с жуками и ночными бабочками.
Нура немного знает о том, как строят белые люди. Как они называют дома; в чём разница между ними и почему так высоко. Сатофи говорил, у них есть архитекторы – те, кто придумывают здания и оживляют их. Как плотники та-мери некогда оживили Плавучий Дом. Разница в том, что кочевники не строят из камня – только из дерева. Для них не существует этажей: они не оскорбляют небо острыми башнями. Наоборот – чтут близость к земле.
– Наш, – поправляет Сом.
Она встречает его взгляд – прямой и с прищуром, которого не было раньше.
– Что, не нравится?
– Мне не с чем сравнивать.
Нура огибает стену Крепости – огромной, непонятной. Зачем столько пространства?.. Останавливается в нескольких шагах от двери, изучая дом пристально, гораздо внимательнее, чем человеческие лица.
Если приглядеться, заметно, что одна из стен идёт под уклоном, над окном, затянутым мутной плёнкой вместо добротного стекла, свил своё кружевное гнездо крупный паук. На петлях – чешуйки ржавчины. Боковая дверца пристройки хлопает, незапертая, на ветру. Изнутри доносится запах съестного.
Нура прислушивается к себе, пытаясь понять, насколько остро чувство пустоты под рёбрами. Терпимо. До тех пор, пока возможность утолить голод не оказалась так близко, она не думала о своих нуждах.
«Тот, кто обуздал желания тела, обуздает и страх».
– Ты чего?
Сом делает приглашающий жест. Ждёт. Глядит на гостью, не понимая, почему та замерла на месте, уставившись в пространство.
– Я… мы знакомимся.
– С кем? Ребята внутри.
– С ним, – Нура кивает на дом и тут же поправляет себя, – или с ней. Вы ведь её Крепостью зовёте. Я слышала. Иногда, прежде чем войти, нужно спросить разрешения. Так правильно. И вежливо.
То, что дома не могут ответить, не значит, что им нечего сказать.
Крепость одобрительно скрипит порогом, когда вслед за Сомом гостья входит в полутёмную комнату.
Не комнату даже – коридор, ведущий в жилую часть. Туда, откуда доносятся голоса, о чём-то живо спорящие.
– Постой тут.
Нура натыкается на выброшенную вперёд Сомову руку. Послушно отступает. На чужой земле нужно следовать местным обычаям. Даже если не понимаешь, в чём они заключаются.
Сом скрывается в… кухне? Нура чует, как аромат еды становится отчётливей. В носу свербит. Должно быть, дикий перец и что-то из пряных трав. Пищу, которую ели та-мери, редко признавали колонисты, и наоборот.
Исключения, конечно, есть – или Нуре нравится так думать. Это не воспоминание. Скорее, подспудная уверенность – как о том, что перец зовётся именно перцем, а солнце восходит на востоке.
Она придвигается к двери, склоняя голову, пытаясь уловить обрывки разговора.
Самый младший из мальчишек звучит взволнованно. Те, что постарше перебивают друг друга.
– Да не ведьма она!
– Почём знаешь?
– Сом, вразуми его. Ты же с ней шёл, ну! Скажи, опасна?
– Мухи не обидела, – низкий и размеренный голос Сома выделяется среди остальных.
– А я чём говорю!
– Пока, – отрубает, как острым лезвием.
Нура ёжится. Ей не доверяют. Оттого и попросили остаться за дверью.
Она оглядывается. Может уйти из Крепости прямо сейчас – направиться к городу, благо, дорогу она представляет: глядя по сторонам во время пути, подметила, как меняется мир за холмами. Там лежит неизвестность, но и здесь не лучше…
Если развернётся и уйдёт, что потом?
Остановит её кто-нибудь? Станет ли догонять?..
Когда Нура касается ручки наружной двери, внутренняя распахивается, и Сом втягивает её за локоть внутрь.
В тесной кухне царит полумрак. Пылинки кружатся, опускаясь на лужицы из света под окном. Грубо сколоченный стол завален всевозможной утварью и посудой. Нура улавливает запах чего-то кислого, но молчит.
Чужой дом – чужие порядки.
Она обводит взглядом братьев, которых уже видела на берегу. Сом по очереди представляет:
– Это Карп.
Великан со светлыми кудрями подмигивает. Он самый высокий из них и почти касается теменем потолочной балки. Сутулится заметно. Улыбка – что зовётся, до ушей. Только серо-зелёные глаза не смеются.
– Мон Карпаччо к вашим услугам, – он отвешивает шутовской поклон. Все остальные закатывают глаза.
– Не слушай его.
– Он даже не знает, что это такое.
– Позвольте!.. Как это не знаю? Моё полное имя, конечно! Они просто завидуют, – гневный тон сменяется доверительным шёпотом, – у меня в роду были аристократы.
– Врёт, – вздыхает самый младший.
– Как дышит, – подтверждает длинноносый.
Сом поводит плечом.
– Это Горчак, – кивает на носатого. Щуплого, невысокого, лет четырнадцати на вид, с широкими скулами и цепким взглядом. Нестриженые тёмные пряди падают на лоб. В то время как Карп строит из себя весельчака, Горчак не старается вовсе. Он молчит, но в усмешке кроется что-то плутовское. Нура в целом не испытывает доверия к белым людям, а с этим, думает она, надо держать ухо востро.
– И Ёршик.
Сом опускает ладонь на плечо младшего, но тот резво шагает вперёд. Блестят ясные голубые глаза.
– Это я тебя нашёл! И позвал остальных.
Нура поджимает пальцы ног. Всю жизнь она ходила босиком, но сейчас ощущает, как сквозняк обнимает колени. Вспоминает, что одета в короткую рубаху с чужого плеча, и сжимается под взглядами.
Дзынькает тишина.
Пылинки порхают от одной стены к другой.
Наверное, стоит поблагодарить братьев за помощь или сказать, что она рада знакомству. Это самое простое, не зависящее от языка и культуры, но почему-то Нура медлит.
– Ёрш, покажи ей Умбрину спальню, – говорит Сом после паузы.
Карп с Горчаком переглядываются. Носатый задумчиво жуёт губу. На Нуру он больше не смотрит.
– Уверен? Сейчас ведь Скат придёт…
– И что? – Несмотря на ровный, даже безразличный голос, на лбу Сома пролегает морщина. – Что он сделает? Проголосует против? Соберёмся за столом – обсудим. Не ходить же ей так.
Нура вздрагивает. Оказалось, это Ёрш взял её за руку своей ладошкой – тёплой и слегка липкой, пахнущей смолой.
– Пойдём.
Они идут наверх.
Нуре не нравятся лестницы. И высокие кровати. Та-мери всегда спят на досках Плавучего Дома – или на земле, если приходится сойти на берег. Чем выше от земли, тем тревожнее, будто с корнем выдирают.
Она выдыхает и касается стены ладонью. Слушает. Чувствует, как дом настороженно наблюдает за гостьей: не торопится принимать, но и не проявляет враждебности. Крепость приняла её приветствие, но осталась холодной на ощупь.
Верхние коридоры темны. Ёршик минует несколько дверей: Нура приглядывается, стараясь разобрать символы на створках. На каждой что-то изображено.
На последней – цветущая веточка.
– Тут свободно. – Ёршик проходит в комнату. Скрипит дверцами платяного шкафа. Нура долго вспоминает слово на имперском, вылетевшее из головы, – «гардероб». Ещё одна вещь, которой кочевники не пользуются, храня вещи в плетёных коробах. Да и вещей у них почти нет – по пальцам пересчитать. Амулетов и украшений, носимых на теле, гораздо больше, чем одежды.
– У вас есть… сестра? – спрашивает она негромко, наблюдая, как из-под вороха простыней мальчик извлекает платье тёмно-зелёного цвета, с пуговицами на груди и жёстким воротником.
Протягивает ей и отворачивается.
– Была, – отвечает как-то очень по-взрослому. – Может, есть до сих пор. Переодевайся, я не буду подглядывать.
Нура пожимает плечами. Они и так видели её на берегу – к чему стыдиться? Она относится к своему телу легко: это просто дом – временное пристанище души, – и потому не испытывает беспокойства. Если чужаки смотрят – пускай, ей не жалко. До тех пор, пока её дом не желают разрушить.
– Ка-нуй те ми, – говорит она.
– Что это значит?
