В последнем я теперь не сомневаюсь.
Ведь советский народ медленно прирастал. А отношения, определяемые штампом в паспорте, прироста дать не могут: нормальный мужчина, пока находится в пригодном состоянии, сознательно не желает детей. Ну, хотя бы бессознательно стремится препятствовать чрезмерному деторождению в упорядоченной интимной жизни. Излишние дети появляются лишь как плата за секс ради секса, в котором совершаются ошибки ненужной продуктивности.
Сейчас я твердо убежден, что человечество до сих пор не вымерло лишь благодаря внебрачным межполовым отношениям.
Впрочем, я сильно отклонился от асимптоты, тем более что у меня-то все было иначе: мои собственные дети возникли почти сознательно, хоть я не совершил прироста, а лишь вышел в ноль.
Заговорил я об адюльтерах лишь потому, что сейчас подумал об отце и спроецировал свои нынешние знания на времена моего детства.
Уже тогда я откуда-то знал, что у них на работе хватало молодых женщин и при желании он мог получить все недостающее.
Но теперь я понимаю, что отец ничего не получал.
И это побуждает назвать его советским социалистическим дураком.
Впрочем, умным отец не казался мне даже в детстве, равно как и мать – они были два сапога пара.
Отец с матерью жили довольно дружно, поскольку зарплаты имели не самые маленькие, а вредных привычек не имели. Никаких нескромных мыслей применительно к ним у меня не возникало.
Щекотливая тема интимной жизни в нашем доме стояла под негласным запретом. Ни один из родителей не пытался взять на себя ответственность сделать что-то если не для воспитания, то хотя бы для информирования меня в процессе непонятного взросления.
В нашей семье – как в подавляющем большинстве советских ячеек общества – все было пущено на самотек.
В качестве примера «просветительной беседы», касающейся семейной жизни, я помню слова, однажды сказанные матерью:
– Когда люди долго живут вместе, они привыкают друг к другу и общие черты переходят в детей, которые появляются тоже от привычки.
При таком положении дел недостающую информацию я получал сам.
Сейчас у всех есть возможность быстро выяснить любой интересующий вопрос.
В моем мальчишестве такого быть не могло.
Я не говорю об элементарной порнографии, дающей информацию о чем угодно: за нее в те годы предусматривалась статья.
Даже само устройство противоположного пола оставалось тайной за семью замками.
Это было так, хотя в наше время утверждение покажется диким.
Правда, и тогда существовали фильмы «про любовь». Французские, нудные, которые нравились только девочкам. Но и там лишь пару раз целовались, потом в лучшем случае вели философские беседы в постели, укутавшись по горло, а в худшем мерк свет и начинался другой эпизод. Сейчас всем известно, что советские партийно-культурные органы заставляли вырезать из импортируемых фильмов все сцены, где виден хотя бы край женского соска. Или женский зад, про который ясно, что на нем нет трусов.
В преимущественном положении оказывались жители больших городов, где имелись картинные галереи: там можно было посмотреть устройство женского тела в художественном воплощении. Почти тем же могли похвастаться дети из семей, владевших иллюстрированными альбомами по живописи. И уже совсем невероятными счастливчиками казались те из нас, чьи родители были медиками, и в домах имелись книги с точным изображением и описанием всего, что нужно. Но таких среди моих друзей не имелось. Точнее, друзей у меня не было вообще.
Да, как ни странно это прозвучит, я никогда не любил общаться со сверстниками, людям я предпочитал книги.
Их в нашем доме имелось достаточно: дед с материнской стороны оставил обширную библиотеку, что в те годы было явлением довольно редким, поскольку уже с первых лет моей жизни книги стали дефицитом.
Но по существу к делу это не относится.
Ведь дедовы книги были художественными, из справочных имелась лишь 50-томная синяя «Большая Советская Энциклопедия», где все без исключения темы освещались под коммунистическим углом зрения и усеченно.
Я подробно вспомнил то время и свою семью, чтобы отметить, что тогда не имелось ничего для получения информации о самой главной стороне жизни.
Пожалуй, пора приступить к содержательной части.
Но должен оговориться, что, нырнув в глубины памяти, я перестаю быть математиком. То есть не строю временной ряд динамики, не пытаюсь расставить даты и в каждой точке определить свой возраст, когда происходили те или иные события.
Я просто вспоминаю яркие моменты, особые точки и точки перегиба, хотя и пытаюсь излагать все в правильной последовательности.
2
До всего самого важного мне приходилось доходить самостоятельно.
Прежде всего, ближе знакомиться с собственным организмом, отмечать его метаморфозы.
Помню, как испугался я, обнаружив, что на моих руках, доселе гладких, вдруг начали расти волосы. И смешно признаться, но вначале я даже пытался их вырывать, потому что они казались неэстетичными.
Появление волос совпало с загадочными переменами той части тела, предназначение которой было однозначным с детства.
Описывать не имеет смысла; подробности помнит любой мужчина, а женщинам это неинтересно.
Вспомню лишь пару эпизодов, которые остались как ступени к моему собственному пониманию проблемы.
В мои времена – как, наверное, и в любые – по школе гуляли волны повальных увлечений. Тем более, что в первой моей школе свободного времени было хоть отбавляй.
Эпидемии неучебных занятий отличались разнообразием.
То все плели «кукурузы» из тонкого провода, вставляли туда иголки и кидались ими друг в друга.
То делали бумажные «бомбы», наполняли их водой и бросали из окон в гуляющих по школьному двору малышей.
То жевали промокашку и стреляли ею через трубочки от опустошенных шариковых ручек.
В какой-то момент нас захлестнула волна татуировок. Они, разумеется, были не настоящими, их просто рисовали ручкой. Темы преобладали стандартные, из мальчишеского набора начала семидесятых: звезды, танки, самолеты.
Однажды в туалете – над вонючим желобом для отправления малой нужды, где мы встречались каждую перемену – отвязный парень по фамилии Дербак расстегнул штаны и удивил всех.
Предмет, не предназначенный для всеобщего обозрения, у него был покрыт звездочками синих, черных, красных и зеленых цветов.
Показав украшения, он сделал нечто, сути чего я не понял.
Меня лишь поразил факт, что у дебила имелась редчайшая по тем временам ценность, четырехстержневая шариковая ручка.
По слухам, после школы этот Дербак стал профессиональным уголовником.
Второй случай произошел чуть позже.
Я играл с мальчишками во дворе, что самом по себе являлось делом редким, ведь основную часть времени я проводил дома, на улицу меня было не выгнать.
Но тот день вышел из разряда обычных, я спустился во двор. Мы собрались на стройке около кучи песка. И – за неимением источника для подражания типа звездных войн или какого-нибудь американского семейства XXI века – стали играть… в общественный туалет.
Набрав ржавых стальных уголков, неровно обрезанных сваркой, мы соорудили желоб, как было принято тогда в бесплатных заведениях страны.
Нас было человек пять или шесть.
Сложив сток и придав ему уклон, мы решили испытать устройство. То есть по очереди туда попИсали. Стояла жара, нам хотелось пить, а не пИсать, слабенькие струйки пропали между стыков без следа.
Тогда кто-то нашел отрезок водопроводной трубы, набрал туда песку, зажал себе между ног и обрушил содержимое в желоб.
Все понравилась идея; остальные тоже вооружились трубами и начали «пИсать» песком в туалет.
Но один замухрыжистый парень, сын дворничихи-то ли Колька то ли Толька – трубы не искал. Просто спустил штаны и выставил низ живота над желобом, чтобы все по очереди обсыпали его песком. И стоял так с мерзким, блаженным выражением на лице.
Пришедшие строители не дали довести игру до конца.
Хотя сейчас я уверен, что в итоге понял бы нечто серьезное.
3
Понимание пришло само по себе.
Совершенно внезапно и немотивированно – во время сна, как у всех порядочных, неразвращенных мальчиков из хороших семей.
Этот эпизод, пожалуй, стоит того, чтобы его конспективно описать.
Ко мне явились странные видения в которых присутствовала женщина – точнее, девочка – личность которой осталась неясной. У нее отсутствовало лицо, не имелось даже тела, не имелось вообще ничего реального, привычного в обычной жизни. Но она была существом определенно женского пола, которое растворилось в нереальности сна и обволокло меня с ног до головы незримым сильным присутствием. Все это сопровождалось сладостными томлениями, от которых я летел к облакам. Наслаждение нарастало с такой силой, что я готов был во сне потерять сознание. Но не потерял – просто проснулся от того, что как-то нехорошо обмочился.
Факт не укрылся от матери, утром она поинтересовалась, что произошло.
– ОпИсался, – честно признался я. – Но как-то странно. Я не знаю…
– Ничего страшного, Алеша, – спокойно ответила мать. – В тебе начинают работать всякие желёзки, и это нормальное явление.
Фраза прозвучала кругло, в ней было не за что зацепиться дальнейшими вопросами; ничего более конкретного я не услышал.
Думаю, мать просто не знала, что говорить в подобном случае.
Хотя, забегая на целую жизнь вперед, должен сказать, что мы с женой на эти темы с сыновьями не разговаривали вообще.
Ведь сейчас иное время: некупированность и общедоступность информации позволяют каждому человеку прояснить жгучие тайны самостоятельно. Тем более, что тонкий вопрос лучше решать без посторонних, а единой истины не существует, есть лишь набор индивидуальных точек зрения.
Но в дни мои детства все было иначе. Узнать что-то существенное было негде, убогий журнал «Здоровье» лишь учил мыть руки перед едой – но не после! – и безграмотность родителей могла исковеркать жизнь.
В этом отношении можно сказать, что лично мне с родителями не повезло. Впрочем, сверстников, которым повезло, я не знаю.
Та ночь меня потрясла, а утро затуманило бессмысленным материным ответом.
Я даже подумал, что происшедшее случайно и однократно.
Но сны стали повторяться. Через некоторое время я стал ожидать их каждую ночь – заранее себя настраивал и почти всегда видел что-то из этого разряда.
Довольно скоро я понял, что все эти сладкие – «сладострастные», хотя термин я узнал позже – сновидения вызывают вполне реальный результат, всегда одинаковый.
Раздражало лишь одно: сколь бы ярким ни оказывалось сонное действо, оно всегда обрывалось в самый неподходящий момент, разрешалось без моего участия и не давало прочувствовать до конца.
4
И вот однажды, ложась спать, я подумал – а почему, собственно говоря, не попробовать вызвать все то же самое наяву?
Я с нетерпением дождался, пока уснут родители в спальне нашей двухкомнатной квартиры, и приступил к действиям.
Действовал я вслепую, опасался не только издать лишний звук, но даже дышать сильнее обычного: моя маленькая комнатка не имела двери. Я уже не помню, по какой причине она исчезла, события происходили в таком раннем детстве, что от них остались лишь какие-то волнообразные картинки. Но я знаю, что с дверью что-то случилось еще при моем деде, а отец потом не удосужился поставить новую, повесил занавеску на проем.
Подробно расписывать все, что я делал и к чему это привело, я не вижу смысла.
Процесс известен каждому нормальному мальчишке – да и девочки, я полагаю, в общей массе не чужды чему-то подобному.
Жена, правда, мне ни о чем таком никогда не рассказывала, но я кое-что понял из слов другой девочки.
Выскажу лишь свое мнение, прочувствованное и сформулированное на этапе зрелости.
Умение получать высшее наслаждение от собственного тела является важнейшим для развития человека в том возрасте, когда иные способы недоступны.
Удовлетворение самого себя столь же полезно, как и порнография всех уровней.
Да, и она тоже, сколь бы ни странно звучали такие декларации из уст взрослого мужчины.
С порнографией борются лишь ханжи и асексуалы. Если бы она не являлась важнейшей компонентой чувственной культуры человечества, то не просуществовала бы с древнейших времен до наших интернетских дней, при непрерывным совершенствовании и растущем разнообразии мировых порноресурсов.
Ведь сексуальные ощущения являются смыслом жизни всех живых существ.
Сейчас, по опытам жизни, самоудовлетворение видится мне единственным способом пройти подготовительный период без потерь, потом заменить его полноценным сексом и больше не вспоминать. По крайней мере, у меня получилось именно так.
Я твердо уверен, что это искусство должно стоять в перечне важнейших дисциплин школьного курса. И, пожалуй, даже выше, чем умение выжить при пожаре или найти дорогу из леса. Я уж не говорю о таких никчемных предметах, как история или органическая химия.
Но медиками это занятие всегда осуждалось, педагогами считалось постыдным.
