– Если они будут по работе. А остальное мы там не обсуждаем. И последний момент. Я не целуюсь в губы. Чтобы ты знала и не касалась губами этой зоны.
Он со всеми так или только со мной? У меня что, пахнет изо рта? Или у него неприятный запах? Но я не стала ничего спрашивать. Не очень-то и хотелось целовать его. Я ничего не потеряю, если между нами будет это ограничение.
– Я дам тебе ключи от этой квартиры. У тебя есть ночь, чтобы подумать обо всем, что ты услышала. Если не согласна, завтра до 12.00 ты должна вернуть мне ключи. Положишь их на мой стол. Это будет означать отказ. Если согласна и ключи не появятся на моем столе до 12.00, после 12.00 ты получишь пятьсот тысяч рублей на свою банковскую карту. И некоторую сумму сверху, чтобы привести себя в порядок. А потом жди сообщения. В день, когда у тебя начнется менструация, положишь мне календарь на стол с указанием всех последующих месячных. Все ясно?
– Да. Ключи?
– Пошли, они в прихожей. Время вышло, я обещал вернуть тебя домой.
Глава вторая
Когда я вошла в свою старенькую затхлую квартирку, я вдруг ощутила себя Золушкой, вернувшейся с бала. Вместо кареты – тыква, вместо шикарной студии – «хрущевка». Но все равно она была мне дорога. Здесь вырос мой отец, здесь родилась и выросла я. И здесь все такое настоящее, даже грибок на стенах.
Кеды Жерара стояли на пластиковой этажерке.
– Жерар, ты дома? Прости, что задержалась. У шефа были деловые переговоры, мне пришлось…
Я вошла в зал и увидела брата, как будто бы спящего в неестественной позе на диване. Весь бледный с посиневшими губами. И сразу поняла, что это не сон. Я бросилась к нему и первым делом проверила пульс. От волнения и страха я не сразу определила его. Слабый, но пульс был.
– Господи, Жерар, ты же обещал… – проскулила я.
На полу я заметила пустой шприц. И еще один.
– Держись, миленький, я вызову скорую.
Меня всю трясет, и перед глазами пелена. Я несусь в прихожую и отыскиваю свой телефон. Судорожно набираю скорую, как полоумная ору в трубку свой адрес и сообщаю, что у моего брата передоз, срочно нужна бригада врачей.
Все последующие действия я делала на автомате. Как учили врачи. Я напугана, но заставила себя собраться. Ведь от моих действий зависела жизнь моего брата. Я сделала ему реанимационные мероприятия, и Жерар пришел в себя. Но еле дышал, и не вполне осознал, что происходило вокруг. Я разговаривала с ним, прижимая к себе его голову и гладя его длинные спутанные волосы, и как будто бы сама находилась в каком-то помешательстве.
Я вспоминала наше детство. Жерар старше меня на четыре года, но все равно мы дружили. Он был для меня любимым братом, защитником от любой угрозы, и ни один мальчишка меня не обижал, потому что знал, у меня есть заступник.
Жерар хорошо рисовал, ходил в художественную школу и дома учил рисовать меня. Я очень старалась. И Жерар меня хвалил. Когда мы вместе с ним делали зарисовки нашего отдыха на природе, мама умилялась нашему совместному творчеству, и удивлялась, откуда у нас такие таланты. Она не умела рисовать, но хорошо танцевала.
А папа вообще был далек от искусства, и единственная его связь с ним случилась еще до нашего рождения. Когда он встретил маму. В театре. Она была балериной, примой и любимицей публики. Он вынес ей цветы на сцену и между ними проскочила искра. Его ухаживания были недолгими, очень быстро мама согласилась выйти за него замуж и ушла из театра. В расцвете лет. В расцвете своей славы. И уехала с отцом в далекий сибирский городок, и никогда об этом не пожалела.
Эту романтическую историю мы знали с детства, и она звучала для нас как сказка со счастливым концом.
Но однажды сказка закончилась. Мы возвращались с озер, и в нашу машину со всей скорости въехала фура. Лобовое столкновение. Выжить у родителей шансов не было. И умерли они в один день.
Мы с Жераром выжили, но у брата осталась хромота.
Нас хотели забрать в детский дом. И я даже пробыла там две недели, пока Жерар и бабушка лежали в больнице. Мать нашего отца. У нее было больное сердце, и она еле оправилась от инфаркта, который случился с ней после смерти папы. Но она выкарабкалась. У нее были внуки, и ради них она должна была жить. И жила. Пока мне не исполнилось восемнадцать.
Мои грустные воспоминания прервал приезд скорой помощи, и я быстрее помчалась открывать дверь. Жерара увезли в наркодиспансер, я поехала с ним, чтобы сунуть врачам очередную порцию денег, последних, что у меня были, и не позволить им поставить его на тот самый проклятый учет, который сломает ему жизнь. Даже несмотря на то, что она и так уже сломана.
Домой я вернулась, когда забрезжил рассвет. Спать оставалось не больше трех часов. Я поставила несколько будильников, настроила громкость на полную и, не застилая дивана, упала на него сверху. И мгновенно отключилась.
Был ли у меня после этого выбор? Выбора не было.
Ключи остались у меня.
Я вошла в квартиру и оставила свою сумочку на тумбе в прихожей. До 18.00 оставалось пятнадцать минут, и я торопилась все успеть.
Первым делом пошла в ванную комнату. Еле разобралась с душем. Кабина напоминала космический корабль, в котором несколько кранов и кнопочная панель, и они заставили меня немного понервничать. Никто не предупреждал, что я должна ознакомиться с инструкцией душевой кабины. Но времени разбираться не было, и я стала крутить и тыкать все подряд, настраивая воду. То она полилась мне прямо на голову, то стала бить по моему телу из боковых форсунок, то потекла из душевой лейки на панели. Благо, что бежала холодная, и кипятком я не ошпарилась.
Кое-как я победила этот «корабль» и вышла из кабины. Глянула на висевший на стене фен, но решила не тратить на него время. Высушу голову позже, если останется свободная минута. В конце концов ничего не было сказано, в каком состоянии должны быть мои волосы – сухом или влажном. Главное, чтобы распущенные.
Быстро натянула на себя кружевное белье белого цвета, и посмотрела в зеркало. Оно было между кабиной и стеной. Во весь рост. В отражении я увидела длинное худое тело с проступающими костями на бедрах, острыми плечами и неким подобием груди. Она округлая, сосок темный точно по центру, но маленькая и в одежде практически незаметна. Но что ж поделаешь, такой меня мама родила.
Я не всегда была худой. Когда-то на лице присутствовали щечки, и кости прятались за мясом. Но после смерти родителей мое тело стало растворяться и за счет роста казаться тощим и нескладным. И никакие бабушкины булочки не наращивали на него жирок.
Но я особо не переживала по этому поводу. Сколько девушек мечтают похудеть, и у них не выходит, а если и выходит, то сидят на строгих диетах, чтобы вновь не набрать вес, а мне и мечтать не надо. Все при мне. Поделиться опытом? Но думаю вам такого не надо.
Я набросила на себя прозрачный белый пеньюар, и вышла из ванной. Оставалось пять минут. Я быстро проследовала до кофемашины, открыла сайт с инструкцией к этой модели и принялась готовить кофе. Оказалось, все очень просто. Все ингредиенты засыпались по специальным отсекам и нажатием одной кнопки готовилось сразу кофе со сливками. И не требовалось их взбивать отдельно.
Кофе успело приготовиться, но Роман Викторович не спешил показаться. А что ему грозит за опоздание?
А, впрочем, хорошо, что он задерживается. Есть возможность полюбоваться городом.
Я включила музыку, взяла свою чашку с кофе и прошла к окну. Глянула вниз. Чуть закружило голову, и я отступила. Как здесь все-таки высоко! Люди внизу такие мелкие. Как муравьишки – куда-то спешат, торопятся.
Я сделала глоток кофе. Какой божественный вкус и аромат! Эдак я совсем избалуюсь. Как потом пить ту пыль, что у меня дома?
Играла музыка Чайковского из «Лебединого озера» и, закрыв глаза я представила маму, танцующую в этом балете. Конечно, Одетту. Она движется легко и бесшумно. Делает пируэт, второй… Я повторяю ее движения, медленно и аккуратно, чтобы не разлить кофе. Тяну носок, спину держу прямо, подбородок поднимаю вверх, делаю поворот и открываю глаза.
И вздрагиваю. На пороге стоит Роман Викторович. В офисной одежде с переброшенным за спину пиджаком, который он придерживает двумя пальцами за воротник. Его бровь изогнута, и он пристально смотрит на меня. Невозможно понять, что он думает и чувствует.
Я быстро ставлю свою чашку на барную стойку.
– Извините, я не слышала, как вы пришли. Ваш кофе готов, выпейте, пока не остыл.
Он поворачивает голову вправо, и я машинально следую за его взглядом. И ахаю. Я забыла расправить постель. Я мчусь к ней и ловко, точно тренировалась заранее, складываю покрывало квадратом и кладу на прикроватную тумбочку. Оглядываюсь. Роман Викторович избавляется от пиджака, отправляя его в шкаф в прихожей, и приближается ко мне.
– Раздень меня. Я хочу принять душ.
По ноздрям бьет его парфюм, и голову кружит то ли от дурманящего аромата, то ли от его слов. Он останавливается совсем близко, и я ощущаю его теплое дыхание на своем лбу. Руки отказываются меня слушаться, но я заставляю их подняться и прикоснуться к пуговицам на его рубашке. От волнения они поддаются мне не сразу. Я не вижу его глаз, но чувствую, что он смотрит на меня. И дышит, тяжело дышит. А мне и вздохнуть страшно.
Я дохожу до последней пуговицы, и чтобы расстегнуть остальные, тяну подол его сорочки из брюк. Справляюсь и с ними. Распахиваю полы его рубашки и передо мной его грудь. Крепкая, мускулистая, без единого волоса. Мне кажется я краснею, и хочется отвести глаза от этой мужественной красоты, но куда? Он как будто заполонил все пространство.
Не поднимая глаз, я скольжу руками по его плечам и спускаю сорочку с его тела. С рукавами приходиться повозиться, ведь он мне нисколько не помогает. Держу рубашку и не знаю, куда деть. Надо ли сразу ее повешать на плечики? Чтобы не помялась. Или бросить на кровать? Он молчит, и я выбираю кровать.
А потом смотрю ему в глаза и спрашиваю:
– Дальше тоже мне раздевать?
– Не останавливайся.
Я беру в руки его ремень и пытаюсь его расстегнуть. Но не понимаю, как. На нем какая-то странная защелка и без инструкции не разобраться. Я снова поднимаю глаза на Храмцова и прошу помочь.
– Как в самолете, – только и говорит он.
– Я никогда не летала.
Он берет мои руки в свои и показывает, как. Потом отпускает меня, и я остаюсь один на один с его ширинкой. Я чуть оттягиваю на себя замок и стараюсь не касаться того, что выпирает в его брюках. И не просто выпирает, оно шевелится и будто бы торопится вырваться наружу. Я поднимаю глаза и теперь смотрю на его грудь. Она вздымается еще выше, и моя челка ходит ходуном.
Я приседаю, опускаю голову как можно ниже и помогаю ему выбраться из брюк. Они следуют за рубашкой.
А потом встаю, смотрю в глаза шефу и жду, что он прекратит мои мучения, но больше не узнаю его. Он с рыком срывает с меня пеньюар и припадает губами к моей шее. А его руки в это время сдирают с меня всю одежду, я слышу, как трещит ткань и меня охватывает ужас.
Но даже звука не могу издать, чтобы закричать.
В следующее мгновение я оказываюсь на кровати, и его губы начинают жадно лобызать мое тело, но чувство такое, будто он ищет место помягче, чтобы меня укусить. Но таких мест нет на моем теле. И тогда он раздвигает мне ноги и припадает губами туда, где я и не ждала его видеть.
А я напряжена и не могу расслабиться. Я жду, когда он прекратит пробовать меня на вкус, и войдет в меня. И боюсь, что мне будет больно.
Как это было в первый раз.
Да и во второй удовольствия я тоже не получила.
Мне было семнадцать, ему двадцать, он шептал мне о любви, но делал все резко и грубо, и я думала только о том, чтобы это поскорее закончилось. Он говорил, что во второй раз не будет больно, и я поверила. Но в третий – не согласилась, и мы расстались. Не о такой любви я мечтала и не так все себе представляла.
И неужели по-другому не будет? Неужели все мужчины грубые мужланы и им видится удовольствие именно таким?
Я не могу сдержаться и плачу: от страха, от разочарования, от обиды и от неизбежности терпеть эти муки как минимум полгода.
И вдруг все прекращается. И я слышу только свои всхлипывания и чувствую, как мои уши заливают слезы. А руки сжимают подушку, и мне кажется, она стала частью меня.
Я не открываю глаз, не вижу и не слышу Храмцова, и мне все равно, где он. Я думаю о том, что если он потребует вернуть ему деньги, то мне дорога одна – вниз головой с восемнадцатого этажа. Потому что большей части денег уже нет.
Жерар в частной клинике, кредит погашен. Оставшаяся сумма в банке. На ремонт и на непредвиденные расходы для лечения брата.
Я повернулась на бок, поджала ноги и, нащупав одеяло укрылась им с головой. Меня всю трясло, и я никак не могла успокоиться.
А потом я представила маму. Как она гладила меня по голове и прижимала к себе, когда я плакала или мне было больно. И я сильнее вцепилась в одеяло, воображая на его месте ее. Такое же теплое и нежное, как она.
– У собачки боли, у кошечки боли, – гортанно заканчивая фразы, говорила мама в таких случаях, – а у Валери заживи.
Но однажды я возмутилась. Почему у собачки и у кошечки должно болеть, они ведь тоже живые и все чувствуют? И тогда мама изменила присказку:
– У собачки не боли, у кошечки не боли, и у Валери заживи.
И я успокаивалась.
И сейчас успокоилась. Но продолжала всхлипывать.
Вдруг кровать возле меня прогнулась и прохладные полувлажные руки коснулись моего тела под одеялом. Мороз прошел по коже, и я снова вся сжалась. Господи, пусть это случится побыстрее, и он уйдет. Одеяло ускользает из моих рук, и я остаюсь обнаженной и беззащитной.
Роман Викторович освобождает мое плечо от волос и касается его губами.
– Прости, я не сдержался и напугал тебя.
Я молчу и зажмуриваю глаза. Будто бы возможность не видеть то, что происходит, позволит мне ничего не чувствовать.
Рука Храмцова осторожно следует от моего бедра к груди, он придвигается ко мне ближе, и я ощущаю его твердую плоть на своих ягодицах. Его тяжелое дыхание обжигает мне плечи, и я жду, что он снова сорвется и нападет на меня. Но он нежно мнет мою грудь (и где он ее только нашёл?), катает пальцами соски и неторопливыми поцелуями осыпает мои плечи и спину.
– Расслабься, – шепчет он мне в ухо, – я не сделаю тебе больно.
И хотя несколько минут назад все говорило об обратном, я ему верю.
И со мной начинает происходить что-то невероятное. Тело реагирует на его прикосновения, и я становлюсь точно пластилин, полежавший на солнце. В промежности начинает все свербеть, сердце ускоряет такт и кажется будто выпрыгнет из груди. И я не знаю, что должно произойти, чтобы эта блаженная мука закончилась. Вместо вздоха с моих уст срывается то ли всхлип, то ли стон, и я ощущаю, как сзади плоть шефа напрягается еще сильнее. И как ни странно, это находит отклик и в моем теле.
Он скользит ладонью к моему лону, и искусные движения его пальцев между складками моего тела заставляют меня дрожать и постанывать. К моей голове приливает кровь, и эта сладостная агония становится невыносимой.
Храмцов опрокидывает меня на спину и начинает целовать все мое тело. Но уже не грубо, а нежно, ласково, местами играючи. Какие-то неведомые силы тянут меня вверх, я изгибаюсь в пояснице и хватаюсь за подушку, вдавливая пятки в матрас. Словно пытаясь удержаться и не улететь.
Его язык дразнит мой клитор – то приникая к нему плотнее, то отстраняясь и едва касаясь, и все мое лоно изнывает от нестерпимой сладкой боли, и из горла рвутся какие-то нездоровые животные звуки. И мне хочется ударить Романа Викторовича, чтобы он прекратил эту пытку, и дал желанную разрядку.
И вдруг всепоглощающая волна проходит через все мое тело и сосредотачивается в том маленьком бугорке, который теребит Храмцов. Мои конечности сводит судорогой, я замираю, дыхание перехватывает, и я боюсь, что умру от снизошедшего на меня упоения.
А потом меня медленно отпускает и по телу распространяется приятная нега. И я радуюсь, что человеку дано право на это удовольствие и что мне довелось его испытать.
Но это еще не все. Оказывается, это только начало.
Шеф рвет зубами бог весть откуда взявшуюся фольгированную упаковку, натягивает на свой вздыбленный фаллос презерватив и, склоняясь надо мной, осторожно входит в меня. Он движется медленно и аккуратно, и я снова возношусь в небеса. Мои глаза закрываются, и подбородок взмывает ввысь.
Где-то далеко я слышу музыку, и Храмцов движется с нею в такт. И этот танец необыкновенно чувственный и волнующий, и требует еще большего слияния с партнером. Я обнимаю его за плечи, обхватываю своими длинными ногами его бедра, и острее ощущаю, как он ритмично движется во мне. И вновь воспаряю в небеса от накатывающей в паху волны удовольствия.
Шеф опускается на меня, припадает губами к шее, и я скольжу руками по его спине. Под ними не сухопарое юношеское тело, что довелось мне когда-то прижимать к себе. Сейчас я ощущаю крепкий мускулистый стан, и от силы и мощи, исходящих от него, в промежности загорается огонь.
Роман Викторович страстно и порывисто целует мою шею, и я закусываю губу, чтобы не дать сорваться звучному стону с моих уст.
– Не сдерживай себя, – прерывисто говорит мне в самое ухо Храмцов. – Я хочу тебя слышать.
И он снова приподнимается на своих руках и начинает двигаться резче, но не ускоряясь. Меня накрывает очередная волна блаженства, и я вонзаю ногти в его спину, издавая нечеловеческие звуки своим горлом. Я сдавливаю его бедрами, находя безумное удовольствие от того, что этот огромный мужчина в капкане моих ног. И ему не вырваться. Его спина начинает покрываться потом, и я скольжу руками к его пояснице и помогаю ему проникнуть в меня еще глубже.
И мне хочется его целовать. В губы. И невозможность этого усиливает мое желание, и новый поток горячих струй разливается в нижней части моего тела и достигает голосовых связок.
Мне хочется, чтобы он двигался быстрее, и непроизвольно я даю ему это понять своими ступнями. А вместо этого он наваливается на меня, обхватывает за ягодицы и резко переворачивается на спину вместе со мной. Я оказываюсь сверху. Его руки остаются на том же месте, и он показывает, что ждет от меня. Эта несложная наука быстро поддается мне, и я начинаю самостоятельно елозить по его пенису. И понимаю, что мне нравится быть на лидирующих позициях, и контролировать частоту фрикций.
Я ускоряюсь, мое дыхание учащается, внутри все сжимается, и я больше не принадлежу сама себе. Откуда-то из забытья я слышу не только свои стоны, но и его, и мы сливаемся телами и голосами, и мчимся навстречу обоюдному удовольствию. Он сжимает мои бедра и начинает еще глубже насаживать меня на свой член, и мне кажется, что меня разорвет от того давления, что возникает у меня внутри. Мы одновременно достигаем оргазма, Храмцов еще несколько раз направляет меня вверх-вниз и замирает.
Я делаю последний выдох и падаю ему на грудь. И улыбаюсь. Если так будет все шесть месяцев, я готова и потерпеть.
