Он перестает растерянно оглядывать меня и кухню, его лицо смягчается.
– Ну, мой сын жив, и ты не сожгла дом дотла… пока что. Я бы сказал, что у тебя все в порядке.
– Возможно, это самое приятное, что ты мне когда-либо говорил, но нет. Не эта работа. Не присмотр за Максом, а моя настоящая работа. Я в ней – полный отстой.
В этот момент раздается звуковой сигнал таймера духовки. С помощью перекинутого через плечо кухонного полотенца я достаю противень и обнаруживаю, что мой гарнир подгорел до хрустящей корочки.
– Черт бы все побрал. Это должен был быть черный кунжутный крамб[44 - Крамб – сорт печенья.].
– Похоже, у тебя получилось. Он определенно черный.
Я прищуриваюсь, глядя на слишком привлекательного гигантского бейсболиста, который прислонился плечом к холодильнику и наблюдает за мной.
– Это даже не основной десерт. Это просто гарнир. Я не в состоянии даже гарнир нормально приготовить. Что со мной не так? – Я бросаю на стол противень с печеньем.
Я не плакса. Не имею привычки лить слезы, но у меня появилась привязанность к тому, что, как я думала, должно было вытащить меня из колеи. Запрокинув голову, я закрываю глаза, пытаясь подавить разочарование.
Так продолжается до тех пор, пока я не чувствую, как меня заключают в объятия две длинные мускулистые руки. Я резко открываю глаза и обнаруживаю, что уткнулась лицом в туго натянутую на груди серую футболку.
– С тобой все в порядке, – успокаивающе произносит он. Он говорит это так, как сказал бы своему сыну, если бы тот упал и ударился головой. Мягко и уверенно, и это слишком хорошо действует на мои хаотичные мысли.
Я растворяюсь в нем, мои руки обвивают его тонкую талию.
– От тебя хорошо пахнет.
Он прижимается грудью к моей щеке.
– На этот раз я принял душ после игры.
– Значит ли это, что ты доверяешь мне своего сына?
– Не спрашивай меня об этом, Монтгомери. Ты и так расстроилась, и мне пришлось бы солгать тебе, чтобы не чувствовать себя виноватым.
– Кай?
– Хм?
– Зачем ты меня обнимаешь?
Он выдыхает, и мое тело прижимается к нему в такт этому движению.
– Не знаю. Мне показалось, что тебе это нужно. Мне говорили, что я умею утешать, так что, думаю, это был инстинкт.
Возможно, он не так уж неправ, потому что у меня такое чувство, что если и есть что-то, что может мне помочь, так это глубокий тембр его голоса, сопровождаемый крепкими объятиями.
– Что случилось? – мягко спрашивает он, поглаживая рукой мою обнаженную спину.
– Я просто посмешище. Меня больше никто не возьмет на работу. Меня уволят, и все потому, что я не в состоянии приготовить чертов гарнир к фромаж блан[45 - Фромаж блан – французский мягкий молодой сыр густой кремовой консистенции, отдаленно напоминающий российский диетический творог.] из козьего молока, который, по сути, сам по себе – просто гарнир. Я даже гарнир к гарниру приготовить не могу! Я еще даже до чизкейка не добралась.
Он замолкает, явно не находя слов. Когда он наконец находит их, то поражает меня:
– Ну, если уж говорить начистоту, кто, черт возьми, вообще может захотеть гарнир из козьего сыра?
Я хихикаю ему в грудь.
– Круто, что ты в какой-то степени это понимаешь.
– Не хочешь объяснить мне, почему няня с татуировками запросто разговаривает так, словно она владелица ресторана, отмеченного звездой Мишлен?
Вырвавшись из его объятий, я тут же теряю уверенность. Благодаря этому простому объятию я немного понимаю, что именно в Кае так нравится моему отцу. Он надежен. Уравновешен.
– Прости. – Я показываю на его рубашку, которая теперь тоже в муке, как и я сама. – Я не владелец ресторана, отмеченного звездами Мишлен, но я помогаю кухням их получать.
Я вижу замешательство в его взгляде.
– Я работаю по контракту. Шеф-повара нанимают меня на три месяца, чтобы я приходила к ним на кухню и готовила их десертные меню, как правило, в надежде заработать звезду. Некоторые повара превосходны как в приготовлении ужинов, так и в приготовлении десертов, а некоторые просто не разбираются в сладком. Вот тут-то и подхожу я.
– Итак, Майами…
– Я работала там на кухне, но постоянно все портила. Я решила взять летний отпуск, чтобы подготовиться к следующему проекту. Это мой самый масштабный проект на сегодняшний день.
– А что это за обложка, о которой ты так беспокоишься?
– Обложка журнала «Еда и вино». И я предполагаю, что заголовок будет примерно таким, – я жестом показываю перед собой, как будто читаю, – «Миллер Монтгомери. Ни черта не умеет печь».
Он понимающе кивает.
– Цепляет. Думаю, это будет хорошо продаваться.
Частичка внутреннего разочарования покидает меня вместе со смехом, который срывается с моих губ. Как удар в грудь, меня поражает осознание того, что Кай потенциально может мне понравиться. Особенно если он продолжит вести себя очаровательно и поддерживать меня, вместо того чтобы быть таким властным по отношению к своему ребенку.
– Что ж, если это что-то значит, я глубоко впечатлен.
– О, хорошо. – Я опускаю плечи. – Жду от тебя врезку в свое интервью. «Бейсбольный питчер из Чикаго недоумевает, кому, черт возьми, может понадобиться козий сыр на десерт, но, тем не менее, он впечатлен».
– Вообще-то из Техаса.
– Хм?
– Я из Техаса. Если быть точным, из Остина.
Такая мелочь. Такой незначительный факт на общем фоне, но то, что Кай охотно делится информацией помимо того, что его сын любит есть или когда предпочитает спать, оказывает на меня совершенно неожиданный эффект.
– Деревенский парень, да?
Его образ во «Вранглерах»[46 - «Вранглер» (англ. Wrangler) – марка джинсовой одежды.], во многом из-за того, как он выглядит в своих бейсбольных штанах, вызывает у меня самые разные чувства.
– Миллер.
– Хм?
– Ты сейчас мысленно представляешь меня сексуальным, правда?
– Абсолютно.
Уголки его губ подрагивают.
– Твои родители, они еще в Техасе?
Он начинает собирать посуду, которую я испачкала, полностью игнорируя мой вопрос.
– Может, пойдешь? Я уберу. Не хочу, чтобы Монти завтра на тренировке надрал мне задницу из-за того, что ты разбудила его, вернувшись домой слишком поздно. Спасибо за помощь сегодня вечером. Надеюсь, что с Максом у тебя все было в порядке.
– Он был ангелом. Я действительно никак не пойму, от кого он мог это унаследовать.
Спина Кая вздрагивает, но я не получаю удовольствия от его смеха.
– И чтобы ты знал, я не собираюсь ночевать у отца.
Стоя у раковины, Кай бросает на меня взгляд через плечо.
– Я останусь в своем фургоне на его парковке.
– В центре?
– Да.
– Нет.
У меня вырывается недоверчивый смешок.
– Прошу прощения?
– Ты не останешься на парковке в центре Чикаго, Миллер. Можешь ночевать в моей комнате для гостей.
– Нет, спасибо.
– Миллер. – Его тон становится резким. – Не спорь со мной по этому поводу.
Я закатываю глаза.
– Может, ты и отец, но не мой.
– Хочешь, я позвоню твоему отцу, чтобы он сказал, насколько ты, черт возьми, не в своем уме?
– Серьезно, Кай? Ты собираешься позвонить моему отцу и донести на меня? Тебе не кажется, что я для этого немного старовата?
– Если это нужно для твоей безопасности, то да. Ты ведешь себя нелепо. Оставайся в моей комнате для гостей или спи в его доме на диване. Зачем тебе жить в своей гребаной машине?
Потому что это делает меня независимой. Это мое личное пространство на колесах, которое может увезти меня далеко от всего и всех. Моя карьера не способствует отношениям. Я люблю своего отца, но не хочу привязываться к ощущению, что он рядом. Ему нужно, чтобы я держалась подальше, чтобы он мог жить той жизнью, которой ему предназначено было жить до моего появления.
Кай вынимает руки из раковины и вытирает их полотенцем.
– Может, расскажешь, что все это значит?
– Нет.
– Круто. – Он кивает головой. – Вот и поговорили.
На моих губах появляется улыбка, и напряжение от нашего спора начинает рассеиваться.
– Не смеши меня сейчас. Ты меня раздражаешь. – Он обвиняюще тычет в меня пальцем. – У меня во дворе полно места. Если ты настолько одержима идеей жить в машине, может, припаркуешься хотя бы там? У меня есть водопровод и электричество, и тогда я бы знал…
– Хорошо.
Его брови взлетают вверх – наверное, он удивлен, что я так быстро сдалась.
– Да?
– Да.
– Вот и славно. – Он глубоко вздыхает, поворачиваясь обратно к раковине. – И, чтобы ты знала, единственная причина, по которой меня это волнует, – в конце сезона будет очень сложно найти новую няню. Это не имеет абсолютно никакого отношения к тебе как к личности. Я просто хочу внести ясность.
Улыбка, которую я пыталась скрыть, теперь видна во всей красе.
– Очаровательно.
– А теперь помоги мне прибраться после торнадо, которое пронеслось по моей кухне, и расскажи мне побольше об этой работе, с которой ты так плохо справляешься.
Взяв ближайшее кухонное полотенце, я складываю его вдвое и шлепаю его по пятой точке.
– Отличная попытка, Миллер. Но это все мышцы. Я ничего не почувствовал.
Занимая место рядом с ним, я вытираю посуду, пока он моет, и не обращаю внимания на то, что в двух шагах от него стоит отличная посудомоечная машина, потому что мне нравится, что у меня появился повод остаться. Он внимательно слушает, как я рассказываю о своей работе, задает подробные уточняющие вопросы, и только тогда я понимаю, что он делает именно то, о чем я его просила.
Он начинает меня узнавать.
Я уже смирилась с тем, что останусь на лето, но, когда мы стоим у него на кухне и вместе прибираемся, мне кажется, что в этот момент Кай тоже смирился с тем, что я остаюсь.
Отец везет нас в аэропорт, и его улыбка так и сияет. Я давно не видела его таким счастливым, и это подтверждает, что я приняла правильное решение провести лето рядом с ним.
Я уже неделю паркуюсь возле дома Кая, но каждое утро езжу к отцу, чтобы вместе позавтракать. Для него это достаточный компромисс, раз уж я не стала останавливаться у него на квартире.
– Очень мило, – говорит он. – Это как в старые добрые времена, когда ты была маленькой девочкой, приходила ко мне на тренировки и зависала в дагауте.
– Потому что ты подкупал меня мороженым.
