Я пытаюсь сдержаться, но, черт возьми, мне нравится препираться с этой женщиной.
– Это точно.
Тут нет никаких сомнений. Миллер чертовски хорошо смотрится на моей кухне, когда я позволяю себе смотреть на нее.
– А твой парень знает, какая ты кокетка?
– Да ладно, Кай. Ты выше этого. Будь откровенен. Спроси меня, не замужем ли я. – На ее губах появляется лукавая улыбка, которая говорит о том, что ей нравится флиртовать со мной так же, как и мне – с ней.
В Миллер что-то есть, что-то настолько яростное в ее характере, что я нутром чую: верность – ее вторая натура. Так что нет, она не флиртовала бы со мной, если бы у нее был парень.
– И спрашивать не стоит. У меня уже есть ответ.
– О, в самом деле? И каков же он?
Я скучаю по раскрепощению и флирту с красивой женщиной, по воспоминаниям о том, какой легкой была жизнь раньше, а Миллер позволяет мне довольно просто вообразить, что у меня все еще есть свобода быть тем мужчиной.
Но я, черт возьми, не могу. Один парень в соседней комнате напоминает мне об этом.
Я прочищаю горло, не отвечая на ее вопрос.
– Позвони охране у главного входа, когда привезут продукты. Они придут и принесут их.
Она оглядывает комнату.
– Здесь шикарно, папочка-бейсболист.
– Здесь безопасно.
– Рада знать, что мне не нужно беспокоиться о том, что внутрь может проникнуть что-то опасное.
Может, ей и не стоит беспокоиться, но мне стоит. Потому что, когда Миллер Монтгомери, дочь моего тренера, стоит у меня на кухне в таком виде, я боюсь, что в эту самую кухню уже проникло что-то очень опасное.
Черт подери, хуже всего – эти сиденья.
До того, как я подписал в прошлом году контракт, мне следовало внести поправку о том, что в буллпене нужны более удобные кресла. Восемь с половиной иннингов, а у меня затекла задница, пока я жду и наблюдаю, как моя команда выигрывает домашнюю игру.
Исайя играет на пределе своих возможностей. Его защита надежна. В четвертом иннинге он реализовал два броска, а в седьмом – еще один, увеличив преимущество «Воинов» до комфортного. Я собирался пригласить его после игры выпить по банке пива, которые, может быть, еще остались в моем холодильнике, а может, и нет, но учитывая, как хорошо он справляется, мистер Популярность вот-вот привлечет к себе много внимания, от которого ему не захочется отказываться.
Не то чтобы я не был командным игроком, но я ненавижу дни, проведенные в буллпене. Кроме тех сорока подач, которые я сделал, чтобы размять руки и оставаться активным в перерывах между стартами на этой неделе, я здесь ничего не делаю, только наблюдаю.
На протяжении всей игры мы сидим далеко от фол-линии, в то время как я мог бы сидеть дома и проводить время с сыном. Вот тут-то мне и становится тяжело. Когда я начинаю играть, я могу оправдать свое отсутствие, но в такие вечера, как этот, я бы хотел, чтобы Макс тоже был здесь.
Держа в руках кепку, я рассеянно вожу большим пальцем по фотографии Макса. Это вошло у меня в привычку, но также служит хорошим напоминанием о том, что, когда работы становится слишком много, ничто из этого на самом деле не имеет значения. Важен только он.
Я люблю эту игру, правда, люблю, но своего сына люблю гораздо больше, и я не понимаю, как мне найти этот баланс.
Возможно, если бы его мама не бросила его вот так, я бы справлялся со всем этим куда лучше. Возможно, я был бы более сдержанным. Но бо?льшую часть времени я чувствую, что мне нужно компенсировать ее отсутствие, быть родителем за двоих и просто надеяться, что Макс не заметит пробелов.
– Эйс. – Один из наших запасных питчеров хлопает меня по спине. – Мне нравится, когда я не работаю. Как думаешь, сможешь отыграть еще восемь иннингов в следующем старте?
Посмеиваясь, я откидываюсь на спинку стула и скрещиваю руки на груди.
– Постараюсь изо всех сил.
Присаживаясь рядом со мной, он предлагает мне немного перекусить, но я отказываюсь, продолжая грызть свои семечки.
– Твой брат будет невыносим после сегодняшнего вечера.
– Боже, – выдыхаю я. – Кому ты это рассказываешь?
И как по команде, после игры в тренировочный зал под громкую музыку вваливается мой младший брат, как высокомерный ублюдок, которым он и является.
Под музыку Исайя медленно расстегивает свою форму, футболка с девятнадцатым номером падает на его все еще обутые в шиповки ноги.
– А вот и я, малыш!
Лежа на тренировочном столе, где мне разминают плечо, я изо всех сил стараюсь не рассмеяться. Но довольно сложно сдерживаться, когда весь зал на его стороне, и все подбадривают моего брата, пока он раздевается под музыку, радуясь нашей победе и своей личной игре.
– Родез, сегодня вечером ты у меня на столе, – говорит Кеннеди, одна из тренеров. – Я тебя разминаю.
Исайя замирает посреди своего танца, его глаза расширяются от возбуждения, потому что он обожает Кеннеди.
– Кенни… ты серьезно? – Он следует за ней к ее столику, словно влюбленный щенок.
– Да. Раздевайся и запрыгивай.
Внимание моего брата переключается на меня, его рот приоткрыт, но в то же время он улыбается. Кеннеди редко вызывается поработать с Исайей, потому что этот парень может быть настоящей занозой в заднице.
Посмотрев на меня, он указывает на нее, затем на себя, как будто она понятия не имеет, насколько он одержим ею.
Я не могу удержаться от смеха, глядя на него, но тут большой палец моего врача касается моего плечевого сустава и стирает улыбку с моего лица.
– Это часть моей награды за хорошую игру? – интересуется Исайя у Кеннеди, раздеваясь догола, при этом его стаканчик со стуком падает на пол. – А точнее, какой массаж меня ждет?
– Господи, Родез. – Кеннеди торопливо отворачивается, прикрывая глаза. – Не снимай свои чертовы компрессионные шорты. Это не тот массаж. – Она украдкой смотрит на меня. – Эйс, что, черт возьми, не так с твоим братом?
– Хотел бы я знать, Кен.
Исайя обеими руками быстро прикрывает член, стоя с голой задницей рядом с массажным столом Кеннеди.
– Ну, ты сказала раздеться, я и загорелся.
Я показываю на то, что он прикрывает.
– Понятно.
Весь зал взрывается от смеха. Исайя натягивает шорты и запрыгивает на стол животом вниз, подставляя икры.
– Я просто подумал, – продолжает он. – Наконец-то моя Кенни поймет, что я ей подхожу. После стольких лет и всего этого напряжения потребовался всего-то двойной хоумран[42 - Хоумран – игровой момент, когда отбивающий отбивает мяч и забивает в игре, не будучи выведенным из строя или не допуская ошибки. Почти в каждом случае хоумрана отбивающий отбивает мяч в воздухе над забором дальнего поля на фэйр-территории (внутренней части бейсбольного поля, на котором происходит вся основная игра).], чтобы открыть ей глаза.
В голосе Кеннеди звучит безразличие.
– Ну какое там напряжение.
Исайя ухмыляется, оглядываясь на нее через плечо.
– Детка, напряжение есть. Его ножом можно резать. Когда-нибудь ты это поймешь, Кенни. Тебе нужен настоящий мужчина, а я – настоящий мужчина.
Локоть Кеннеди врезается в правую икру Исайи.
– Ох, черт возьми! – кричит он, впиваясь зубами в мягкий стол, чтобы заглушить звук. Он издает сдавленный стон, его голос срывается.
– Кенни! Кенни!
– Вот так-то, малыш. Скажи это как настоящий мужчина.
Вся комната бьется в истерике, а мой эгоистичный братишка вжимается в стол, извиваясь, чтобы отодвинуться от нее.
– Тебе нравится причинять мне боль? – спрашивает он, садясь и отползая подальше. – Ты и не подозреваешь, как я люблю боль. В постели меня даже можно назвать мазохистом.
Кеннеди изо всех сил старается сдержать улыбку. Они проработали вместе три года, и мой братец изо всех сил старался затащить ее в постель. У него ничего не вышло. Впрочем, раньше девушка носила бриллиант на безымянном пальце левой руки, а в этом сезоне его нет, так что кто знает, может быть, это придает ему решимости.
– Если тебе так нравится испытывать боль, ложись обратно на стол. – Она похлопывает по подушке.
– Кенни, у тебя был тяжелый день. Я в порядке. Не хочу, чтобы ты слишком много работала.
– Слабак. – Она смеется, качает головой и уходит.
Я разговариваю с братом, а мой врач продолжает удерживать меня за руку.
– Когда-нибудь ты ее доведешь.
– Не-а, – говорит Исайя, его голос становится громче, когда он подходит к моему столу и смотрит на меня сверху вниз. – Она в меня влюблена. Она об этом даже не подозревает, но это так. И совершенно очевидно, что я влюблен в нее.
– Очевидно. Раз уж ты каждую ночь затаскиваешь в свою постель новую девушку, останавливаясь в тех же отелях, что и она.
Исайя пожимает плечами.
– У нас взаимопонимание. – Я усмехаюсь. – Удивлен, что ты остался на физиопроцедуры. Я-то думал, ты помчишься домой, чтобы забрать Макса подальше от горячей нянюшки, – продолжает брат.
– Да, я пытаюсь ослабить хватку по просьбе Миллер.
– Мы теперь исполняем просьбы Миллер? Интересно.
– Думаю, она не так уж плоха.
Брови Исайи взлетают вверх, на губах появляется озорная ухмылка.
– Не так уж плоха, а? Кто ты такой и где мой несносный старший братец?
Я показываю ему свободной рукой средний палец.
– Знаешь, я тут подумал, может, мне стоит зайти сегодня вечером. Убедиться, что с Миллер все в порядке. Если ей не нравится твой дом, она может пожить у меня.
Мимо, качая головой, проходит Кеннеди.
– По дружбе, – быстро добавляет Исайя, чтобы она услышала. – Как друг, Кенни!
– Ты идиот, и она не останется в моем доме.
– Но няни Макса всегда жили в твоем доме.
– У других нянь Макса не было отца, у которого они могли ночевать и который живет в тридцати минутах езды.
Они также не были похожи на Миллер, не говорили как Миллер и не вызывали у меня желания флиртовать с ними в ответ каждый раз, когда они открывали чертовы рты. Кроме того, от них не было дополнительной нагрузки на мою руку, когда я принимаю душ, потому что в моих чертовых дневных мечтаниях постоянно мелькают ее полные бедра и зеленые глаза.
10
Миллер
При звуке открывающейся входной двери я подпрыгиваю и со звяканьем роняю в металлическую миску венчик.
Я потеряла счет времени. Очевидно, я провела на кухне несколько часов с тех пор, как уложила Макса спать, но время пролетело незаметно, и я заблудилась где-то между маслом, сахаром и мукой. Кухня Кая – настоящая катастрофа. Я твердо намеревалась прибраться к тому времени, как он вернется домой, но, черт возьми, теперь это у меня точно не выйдет. Я наблюдаю на мониторе, как он проверяет, спит ли его сын, потом выходит из спальни и направляется прямо ко мне.
Интересно, насколько он разозлится. Бьюсь об заклад, он покраснеет, нахмурит брови и вытаращит ледяные глаза. Обожаю расстроенного Кая, и мне, кажется, отлично удается выводить его из себя.
Но я бы наслаждалась этим моментом гораздо больше, если бы сама не была так расстроена.
Ничего не выходит. Сегодня вечером я попробовала четыре новых рецепта, и все они оказались безнадежно неудачными. Продукты, которые я заказала? Их больше нет, кроме тех, что я купила, чтобы пополнить недостающие запасы в кладовой и холодильнике Кая. Даже сногсшибательная кухня, укомплектованная по последнему слову техники, не в состоянии раскрыть мой творческий потенциал. Моя последняя надежда – это чизкейк с кремом-фреш[43 - Крем-фреш (дословный перевод – «свежие сливки») – густой кисломолочный крем, который не свертывается при нагревании.], над которым я работаю, но даже он выглядит уныло.
– Что, черт возьми, случилось? – В голосе Кая слышится паника.
Повернувшись, я пытаюсь хотя бы немного отряхнуть фартук от муки, но тщетно. Я вся в муке.
– Как прошла твоя игра?
– Все в порядке. – Кай не смотрит мне в глаза, его внимание продолжает блуждать по кухне, в которой царит настоящий разгром.
Долгий выдох, который я издаю, отбрасывает прядь волос с моих глаз, но она тут же снова падает мне на лицо.
– Я плохо справляюсь со своей работой.
