Там над травой плыла страшная кобылица, описанная Дорофеевной. Плыла, будто не касаясь копытами земли, – с атласной переливающейся шкурой, с пылающей мертвым светом шелковистой гривой. Зеленоватое холодное сияние исходило от лошади, как от болотных огоньков, что горят на мертвецких сердцах, отбрасывая блики в темном поле. Глаза, темные и умные, глядели прямиком в душу. Предвестница смерти прядала ухом, издавала мерное ржание; а еще она шагала в сторону замершего Демьяна, угрожающе помахивая пушистым хвостом. Каждый шаг копыта будто втаптывал в землю оставшиеся годы жизни – один, второй, третий.
Зна?ток попятился назад, а когда лошадь прибавила ходу, то и вовсе рванулся бегом к хате, чуть не запутавшись в расстегнутых штанах. Ворвался в избу, запер дверь и выдохнул, стараясь не разбудить Максимку. Сердце колотилось как бешеное. В голове роились путаные пугливые мысли: «Что ж это я теперь, умру? Так ведь всяко умру. Или теперь скорее? А коли зараз прям? Вон как сердце долбит – а ну как инфаркт?!»
Пожалуй, впервые в жизни – пережив и фрицев, и Купаву, и много еще чего другого – зна?ток по-настоящему испугался смерти. Не погибели от лап какой-нибудь кикиморы, не лютого смертоубийства от рук фашистов, а такой вот банальной, спокойной даже смерти, когда сердечко раз – и привет. Перед глазами стояла длинная морда вестницы погибели. Буквально заставив себя, через силу Демьян выглянул в окно – лошадь удалялась в сторону леса, мерно перебирая копытами.
«Вроде пронесло. Отметила она меня али нет? Поди разбери!»
Зна?ток схватил со стола солонку и насыпал соли под дверь, у окон и, подумав, вокруг их с учеником кроватей. Прошептал заговор со свечкой (Максимка заворочался и что-то пробормотал во сне) и сел на кровать. Посмотрел еще раз в окошко. Кобылицы не было видно. «Вот те на, не выдумала Дорофеевна!»
Ложась спать, он прошептал молитву и крепко сжал ладанку на груди. «Чертовщина в Сычевичах непонятная, где такое встретишь яшчэ?» – подумал он, засыпая.
Максимку разбудило играющее радио. Кое-как пытался подпевать Демьян:
Я гляжу ей вслед,
Ничего в ней нет,
А я все гляжу,
Глаз не отвожу…
Зна?ток, раздетый по пояс, тягал пудовый чурбан: играл мышцами и легко перекидывал импровизированный снаряд из ладони в ладонь. Заметив, что ученик проснулся, Демьян грохнул чурбаном о пол, улыбнулся с непонятной грустью:
– Доброй ранницы! В здоровом теле – здоровый дух! Надо б нам тоже радиолу в дом приволочь, не скушно буде.
– Ага, можно, – Максимка широко зевнул. Поставив ноги на пол, удивился при виде рассыпанной соли. – Гэта вы солью напорошили?
– Я-я. Ночью гости приходили. Нехорошие… – задумчиво сказал зна?ток, выключая радио. – Поди умойся, да работать пора. Нам тама бабки блинцов натаскали – подкрепись.
Максимка поплелся во двор – к бочке. Зна?ток крикнул в спину:
– Слышь, Максимка, а как певца звать?
– Иосиф Кобзон…
– Анна Демидовна его слухает, як думаешь?
Максимка пожал плечами. Чего Демьян Рыгорыч к этой Демидовне привязался?..
На улице слегка моросило, сырость была такая, что хоть в стакан наливай. Отправились прогуляться по деревне. Заглянули в гости к Дорофеевне – той совсем стало плохо, даже разговаривать не могла. Бабки суетились рядом, с платками, суднами и лекарствами; в общем переполохе на знатка с учеником и не обратили внимания. В общем, не до них было.
– Вы идите тама с чертями разбирайтеся, поплохело ей, – бормотала Марфа, выталкивая их наружу. – С сердцем шо-то… Слухай, зна?ток, а мож, чаго посоветуешь, кстати? Травку якую, а?
– Валидолу и нитроглицерина, – буркнул Демьян на пороге. – И врача годного.
– Поговорку слыхал? Врач – исцелися сам! – блеснула эрудицией бабка. – Не нада нам коновалов тута, управимся.
Дверь избы захлопнулась, изнутри донесся горестный стон Дорофеевны.
– Ей же в больницу надо… – сказал потом Максимка, шагая рядом с Демьяном по улице.
– Так-то да, не помешало бы. Но мы кто такие, шоб людей жизни учить? Они поболе нас эту землю топчут. Умные! – с горечью крякнул Демьян. – День добрый, бабуль, у вас тоже сердечко прихватило?
У крайней избы на лавке сидела бабка, держась за грудь, – Агаповна, кажется. Максимка уже стал их различать. Маленькая, подслеповатая, в кургузом платочке, она щурилась в сторону леса и заполошно целовала нагрудный крестик.
– Ой, божечки, чаго ж гэта деется-то…
– Вы чего, бабуль?
– Да сами гляньте! Опять поле жгеть! Полудница!
– Твою мать, да чаго у вас тута за бесовщина такая! – аж вскрикнул Демьян, проследив за пальцем Агаповны.
На поле, у лесной чащобы, крутилась высоченная, как будто на ходулях, женская фигура в белом платье до пят. Маленькую по сравнению с телом голову покрывал наспех повязанный куколь. Под ним зиял пустыми глазницами череп – издали вроде даже как козлиный. Может, такое ощущение возникало из-за повисшей в воздухе стылой взвеси, но жуткая баба вертелась так, что от нее веером брызги летели – брызги огня. От сырости трава не загоралась, огонь сразу гас; белесая фигура крутилась-крутилась, а затем резко замерла, заметив наблюдателей. Совершила театральный низкий поклон – от движения из широко разинутой пасти выкатился длиннющий, как змея, розовый язык. Агаповна охнула со страху, вцепилась в руку Максимки. Раскрывший от удивления рот, он увидал, как полудница напоследок подняла руки и выплюнула из рукавов очередную порцию пламени, что прокатилось по полю, оставляя за собой дымящийся след. Хлопчик даже услышал протяжный огненный гул.
Чудовище на поле гулко захохотало, довольное устроенным представлением, и оборотилось спиной. Несколькими быстрыми прыжками полудница достигла лесной опушки. Перед тем как она скрылась в кустах, случайные зрители увидели, что она горбатая, что верблюд, как если бы у нее в спине был спрятан мешок.
Демьян с Максимкой переглянулись. Агаповна все крестилась без остановки, читая молитву Николе Заступнику, шугливо косилась на них – как бы прося покончить с напастью.
– М-да-а, во дела… – Зна?ток с несвойственной ему растерянностью почесал бороду, ошеломленно глядя на обугленную землю вдалеке.
– У вас тут вся паскудь с Беларуси, шо ль, обосноваться решила? Черти, лошадь белая, полудница яшчэ… А банника нема.
– И так кажный день… – пискнула бабушка. – Хоть какое чудище да явится.
– Вы, бабуль, тут не сидите. Идите-ка домой. А то мало ли яшчэ якая сволочь припрется…
Проследив, чтоб Агаповна ушла до дому, отправились к опушке – поглядеть следы чуда-юда, когда на пути им попался председатель Никодим. Мужик стоял на крыльце клуба, мрачно попыхивая папиросой, и глядел волком. С издевкой крикнул:
– О, граждане чародеи! Ну как, много рублев у бабок выколдовали?
– И тебе не хворать, товарищ, – вытягивая сапоги из месива, Демьян кое-как подошел к председателю. – А ты шо это, никак нас поджидаешь?
– Делать нечего, – буркнул Никодим. – Но разговор имеется.
– Так говори.
Демьян присел на упавший забор, поставил рядом трость и полез за табаком. Максимка разглядывал окрестности – все как и вчера: безлюдное, упадочное, только из трубы избы бабки Дорофеевны валил ленивый дымок. И не поверишь, что пять минут назад своими глазами наблюдал, как жуткая белая тетка огнем плюется.
– Ты это, слышь, колдун…
– Да не колдун я, сколько вам раз…
– Не перебивай, – поморщился председатель. Разговор ему явно удовольствия не приносил. – У меня предложение деловое. Сколько тебе бабки пообещали?
– Хер да ни хера. Я не за деньги, а допытливости ради.
– Так, харэ мне тут воду мутить. Сколько тебе надо? Щас… погодь.
Никодим вытащил из кармана стопку денег, отсчитал оранжевые рубли, желтые трешки, синие пятаки и сунул их Демьяну. Тот даже не пошевелился.
– Ну ты че? Бери! Тут… десять, двадцать… тридцать пять рублей! Хоть рубаху новую купишь, мальчонку в школу к зиме оденешь!
– Взятку, шо ль, предлагаешь?
– Да какую взятку, дурной ты! Я тебе денег даю, шоб ты уехал и не путался под ногами! Ну хошь, полтинник дам? У меня в хате есть, одной купюрой…
– А чего ж ты, председатель, так от нас избавиться хочешь? Никак замыслил чего супротив партии и народа? А ты ща видал, кто к вам из лесу в гости ходит?
Никодим со злобой сплюнул под ноги.
– Ну и дурак! Хто там ходит-то, мракобесы? Ладно, некогда мне тут с вами… Не хошь – не бери.
Председатель еще раз сплюнул – вместе с папиросой, и вернулся в здание клуба. Демьян весело шлепнул ладонями по коленям.
– Во чудила! Ты видал, Максимка?
– Видал… У меня мамка в месяц пятьдесят рублей получает.
– Да заладили вы со своими паперками никчемными! Видал, как он вел себя? Чагой-то тут неладно… Давай-ка знову в засаду.
Демьян с Максимкой прошли в сторону леса, обогнули деревню и вернулись проулками обратно. Тут спрятались в соседней с клубом полуразрушенной избе. В ней тоже было грязно, за потемневшей от копоти печкой скопился мусор из мокрых журналов «Маладосць» и разбитых банок под засолку. Демьян зачем-то заглянул в печку – внутри зашуршало.
– Мыши, шо ль?
– Не-е, – с ухмылкой сказал зна?ток. – То анчутка шебуршит. На пустую избу позарился. Малой совсем, полудохлый, як таракан.
Расселись по углам в избе. Демьян выглядывал в окошко, Максимка пытался читать журналы. Ничего интересного, одни новости про засевы, успехи партии и белорусский чернозем. Из головы не шла белесая фигура, танцующая на поле.
– Т-с-с, пшел вон!
Максимка подобрался тихонько к окну и выглянул наружу. И впрямь – пошел! Воровато оглядываясь, председатель шагал к лесу; под мышкой он тащил здоровенный сверток.
– Гэт куды он?
– А вот ща, хлопче, и проследим. Зараз погодим немного, и пошли. Демьян от нетерпения закурил. Вот Никодим исчез в лесу, вот пробежал по лужам трехлапый пес. Протелепала куда-то местная бабка с коромыслом; Марфа – вспомнил Максимка. Гаркнула с церкви ворона.
– Ну усе, давай следом.
Потрусили быстро в сторону опушки. А в лесу Максимке стало как-то уныло – не такой совсем жизнерадостный лес, как в родном Задорье: квелый, сырой, помирающий будто. И… пустой, что ли? Как если б не хватало в нем чего-то живого. Ни малины дикой, ни грибов, хотя и сыро. Деревья вон хилые, тонкие, птиц почти нет, все не зеленое, а серое, и солнца не видать, один белый круг на пасмурном небосводе. Не светит, а так, видимость одна – для порядка.
– Давненько сюда лешак не заглядывал, – пробурчал недовольно зна?ток.
Следы сапог председателя вели через буераки и валежник, Демьян легко вычислял его путь даже там, где следы терялись – по сломанным веткам ельника, по едва придавленным кочкам мха у корней деревьев – сказывалось партизанское прошлое. Один раз зна?ток остановился, задумался. Максимка ткнулся ему в спину.
– Чего там?
– Да хитрый он, петляет. Видать, есть, на кой ховаться. Давай-ка лучше на муравьишек глянем.
– На кого?
Демьян с загадочной ухмылкой присел на корточки и уставился на огромный, с половину роста, муравейник в логе. Максимка сел рядом, с недоумением глядя на насекомых – не зная, то ли издевается зна?ток, то ли всерьез.
– У нас, брат, ремесло такое, что лес знать надобно, – рассуждал Демьян, – и обитателей его. Когда лешака нема и спросить совета не у кого, ты гляди внимательно кругом. Вот муравьи – гэта кто? Много их, они кучкой думают, поэтому один муравей дурной, а муравейником они умные. А коли человек рядом есть, то и идут они к нему, тянутся – у человека же на привале и сахарок найдется, и матерьял всякий для стройки. Так шо, зараз потеряли мы след, то поглядим за муравьем – муравей мудрый, выведет, куда надо.
И впрямь – Максимка увидал, что муравьиная дорожка ведет не абы куда, а по четкой траектории. Черная вереница из марширующих мурашей петляла промеж сосновых стволов, вытекала из лога и вела в глухую чащу, где деревья стояли густо, вплотную друг к другу.
Шли по муравьиному следу недолго. Вскоре деревья чуток расступились, меж ними выглянула небольшая прогалина. Демьян остановился и пригнул рукой голову Максимке, зашипел:
– Тихо щас!
Максимка увидел поляну. Посредине стояла треугольная палатка зеленой армейской раскраски, чадил дымом костерок, из покрытого сажей котелка аппетитно тянуло тушенкой. У костра сидели трое в накинутых на плечи плащ-палатках, а к ним спиной стоял председатель и что-то неразборчиво шипел на троих лесников:
– Куда вы… мать вашу! Сказано было – ночью! Это шо за самодеятельность? Афоня, твою-то мать! Обратно в часть захотели?
Те, потупившись, выслушивали ругань. Наконец, когда председатель «выдохся», один заискивающе спросил:
– Дядька, а ты нам консервы принес? Жрать уж совсем неча.
– Принес, – буркнул Никодим и вывалил на землю из свертка кучку блестящих банок. Троица сразу с довольными возгласами их расхватала, парни сноровисто начали вскрывать консервы ножами.
– А чаю? А табаку?
– Чай завтре, папиросы вот, нате, хоть закурись, покуда с ушей не закапает. Сахара на, кило с дому взял. И яблок авоську…
– Скок нам тут еще сидеть-то? – спросил третий, косой и лопоухий малорослый парень – он с высунутым от усердия языком открывал банку армейским штык-ножом.
– Сколько надо – столько и просидите. Или че – обратно захотели?
Трое замотали головами – мол, не, не хотим. Никодим удовлетворенно кивнул и направился обратно. Демьян прижал голову Максимки еще ниже к земле, тот постарался даже не дышать. Демьян погладил ствол стоящего рядом кустарника, и тот благосклонно сомкнул ветки, загородил знатка и ученика. Никодим прошел мимо, не обратив на них внимания. Демьян с Максимкой посидели еще некоторое время под кустарником, потом зна?ток потрепал его за ухо, сказал:
– Лады, свезло нам – не заметил. Вставай, по?йдем.
– Куды по?йдем?
– А туды и по?йдем, знакомиться с товарищами. Коли шо – ты сынка мой, зразумел?
Демьян выпрямился, громко кхекнул и шагнул на поляну, раздвинув кусты руками. Сидевшие у палатки парни застыли с открытыми ртами и с ложками в руках, уставившись на гостей.
Максимка понял, что они ненамного его старше – ну лет на шесть-семь, не больше. У того лопоухого вообще вся морда в прыщах. А здоровый Афоня встал резко и шагнул навстречу Демьяну.
– Э, вы кто такие?
– У мине такой же вопрос, – прищурился Демьян. – Я тут с сынком пошел в грибы, а в лесу якие-то личности странные заседают. Вы шо, хлопчики, браконьеры?
