– Но есть одно маленькое условие, – продолжил он, и его голос стал жёстким, как сталь. – Ты исчезаешь. Тихо. Без скандалов, без интервью для жёлтой прессы, без адвокатов и разделов имущества. Ты просто берёшь свои вещи, свою тявкающую принадлежность, – он презрительно кивнул на Шанель, – и испаряешься. Завтра утром сюда въезжает… новый арендатор.
Меня качнуло. Ноги, казалось, вот-вот подкосятся.
– Новый арендатор? – переспросила я, уже зная ответ, но отчаянно, по-детски надеясь, что ошиблась.
Гена усмехнулся. Взял со стола свой телефон. Несколько отточенных движений пальцем по экрану, и он развернул его ко мне. С экрана на меня смотрела юная, лет двадцати, девица с неестественно пухлыми губами, точёным носиком и абсолютно пустыми, стеклянными глазами. Она была в крошечном бикини, демонстрируя идеальный пресс и стальное, высушенное тело на фоне какого-то тренажёра. Подпись под фото гласила: «Кристи-фитнес. Сделаю из тебя богиню! Записывайся на персональные тренировки!» и миллион сердечек под постом.
– Кристина, – с нежностью, которой я не слышала от него уже много-много лет, представил он. – Прекрасная девочка. Амбициозная, целеустремлённая. У неё большое будущее. И, что немаловажно, её биологические часы тикают в правильном ритме. Мне нужен наследник, Алиса. А твой ресурс, как мы оба прекрасно знаем, в этом плане исчерпан. Пора двигаться дальше.
Он убрал телефон. Мир вокруг меня сузился до этой фотографии, до этого пустого взгляда и подтянутого живота. Я вспомнила все унизительные визиты к светилам репродуктологии. Все болезненные процедуры. Все надежды и горькие слёзы после очередного отрицательного теста. Всё то, что он сейчас хладнокровно назвал «исчерпанным ресурсом».
– Ты… гад, – выдохнула я. Голос был чужим, сиплым, надтреснутым.
– Я – прагматик, – поправил он, застёгивая пуговицу пиджака. – Я ухожу. У меня встреча с юристами, нужно подготовить документы для нашего цивилизованного развода. Мой водитель поможет тебе собрать вещи. Рекомендую взять только самое необходимое. Остальное… утилизируют. У тебя есть время до полуночи. Не разочаровывай меня, Алиса. Давай закончим наше сотрудничество так же красиво и достойно, как и начинали.
Он двинулся к выходу, даже не взглянув на меня. У самой двери он остановился.
– Ах, да, – обернулся он, и на его холёном лице промелькнула тень брезгливой жалости. – И не пытайся что-то предпринять. Все наши общие друзья, все твои светские знакомые… они останутся моими друзьями. Таковы правила игры в нашей песочнице. Ты выходишь из неё с очень хорошим выходным пособием. Не порть себе некролог.
Тяжёлая дубовая дверь за ним захлопнулась. Тишина, которую на несколько секунд нарушил его уход, обрушилась на меня с новой, оглушающей силой. Джаз из колонок теперь казался похоронным маршем по моим надеждам. Я стояла посреди огромной гостиной, в доме, который больше не был моим, с собачкой, которую назвали «принадлежностью», и с шампанским, налитым в честь моей официальной утилизации.
Бокал выпал из моих ослабевших пальцев и с хрустальным, пронзительным звоном разлетелся на тысячу осколков по безупречному мраморному полу. Золотистая жидкость растеклась унизительной, липкой лужей.
Шанель спрыгнула с моих рук и начала испуганно лаять на сверкающие осколки. А я не могла сдвинуться с места. Я смотрела на своё отражение в тёмном панорамном окне. Там стояла тридцатисемилетняя женщина с идеально гладким, но мёртвым лицом, в платье за несколько тысяч евро, которое через пару часов превратится в ветошь.
«Ты была хорошей инвестицией».
«Любой актив со временем амортизируется».
«Мне нужен наследник».
Его слова бились в моей голове, как обезумевшие птицы в тесной клетке. Я медленно, как во сне, побрела по дому. Вот спальня. Наша спальня. Огромная кровать, на которой я провела десять лет, каждую ночь стараясь быть идеальной. На туалетном столике в безупречном порядке расставлены мои баночки и флаконы – моя личная артиллерия в войне со старением. Я посмотрела на себя в огромное венецианское зеркало.
Кто это? Кто эта испуганная женщина с огромными, полными ужаса глазами? Это не Алиса Ланская, икона стиля, королева светских хроник. Это… списанный товар. Просроченный продукт.
Я подошла ближе к зеркалу, вглядываясь в своё отражение. Кожа натянута. Губы чуть припухли после уколов. Ни одной морщинки. Идеальная, дорогая маска. Но под ней… под ней была зияющая пустота. И дикая, всепоглощающая боль. Я коснулась своего лица, своих щёк, которые всё ещё горели. За эту гладкость я платила состоянием. За эту красоту я заплатила своей жизнью. А теперь мне выставили окончательный счёт, в котором было написано: «Не годна».
Слёзы хлынули из глаз. Бесшумные, горячие, злые. Они текли по моим «новым» скулам, смешиваясь с остатками дорогого крема. Шанель подбежала и начала скулить, тычась мне в ноги своим мокрым носом. Я опустилась на колени прямо на толстый шёлковый ковёр, обняла её и зарыдала. Некрасиво, беззвучно, сотрясаясь всем телом. Я плакала не о Гене. Я оплакивала себя. Ту глупую девочку из провинции, которая когда-то мечтала не о статусе, а о любви. Ту женщину, которая поверила, что красота – это самая надёжная валюта, способная купить счастье.
Сколько я так сидела, не помню. Может быть, час. Может, два. Слёзы высохли, оставив на коже противное чувство стянутости. Внутри образовалась холодная, звенящая пустота. Боль ушла, уступив место чему-то другому. Чему-то тёмному, острому и опасному, как осколок разбитого бокала. Ярость. Холодная, расчётливая, всепоглощающая ярость.
Я встала. Подошла к гардеробной – комнате размером с мою первую съёмную квартиру в Москве. Здесь висели бесконечные ряды платьев, костюмов, стояли стеллажи с туфлями и сумками. Моя коллекция. Мои трофеи. Моя броня.
Гена сказал, чтобы я взяла самое необходимое. Что ж…
Я достала самый большой чемодан от «Goyard». Открыла его на кровати. И начала методично, спокойно, с ледяным огнём в сердце, складывать в него не платья от кутюр и не кашемировые свитера. Нет.
Я подошла к огромной картине современного художника, висевшей в кабинете Гены. Безвкусная, но баснословно дорогая мазня. Я знала то, чего не знал никто из прислуги. За ней был сейф. Не тот, что для вида стоял в углу, а настоящий. Его «чёрный» сейф. Код я подсмотрела много лет назад, совершенно случайно. День рождения его первой собаки, давно умершей овчарки. Сентиментальность тиранов – их самое уязвимое место.
Пальцы не дрожали. Щелчок. Дверца поддалась. Внутри, в идеальном порядке, лежали не только документы. Оттуда пахнуло властью и грязными деньгами. Я достала туго набитую спортивную сумку. Открыла. Пачки евро. Свежие, хрустящие. «Неучтёнка» с последней медийной сделки, о которой шептался весь город. Я не стала считать. Просто бросила сумку в чемодан. Рядом с ней положила папку с документами на его оффшорную компанию на Кайманах, о которой он думал, что я не в курсе.
Мой взгляд упал на бархатный мешочек. Внутри – коллекционные часы «Patek Philippe», которые он собирался подарить какому-то министру на юбилей. Теперь их подарю я. Себе.
На его рабочем столе, рядом с компьютером, лежала флешка в платиновом корпусе. Та самая, которую он всегда носил с собой. Его «теневая» бухгалтерия, его страховка, его компромат на партнёров. Он оставил её впопыхах, уверенный в моей полной недееспособности и шоковом состоянии. Какая самонадеянность. Флешка отправилась в чемодан.
Я не брала деньги с его счетов. Я не брала украшения, которые он мне дарил. Я брала то, что было ему по-настоящему дорого. То, что было его силой. Его оружием. Я экспроприировала свою долю.
Когда чемодан был полон, я с трудом застегнула его. Окинула последним взглядом комнату, которая ещё утром была моей. Взгляд упал на прикроватную тумбочку Гены. Там лежал его второй телефон, для «особых» звонков. Я взяла его. Включила. Пароль был предсказуемо простым – дата рождения его новой фитнес-богини. Мужчины так примитивны в своей похоти.
Я открыла галерею. И тут же закрыла. Даже мне, с моими закалёнными светской жизнью нервами, стало дурно от тех фотографий и видео, что там хранились. Компромат на очень, очень влиятельных людей. Его страховка. Его власть. Мой джекпот.
Я быстро перекинула всё содержимое на облачный диск, доступ к которому был только у меня, а сам телефон бросила в чемодан. Всё. Пора уходить.
Я взяла Шанель на руки, выкатила тяжёлый чемодан в холл. Водитель Гены, угрюмый тип с бычьей шеей, уже ждал меня. Он молча взял чемодан, даже не удивившись его весу. Он – часть механизма. Функция. Ему всё равно.
Когда мы выезжали за ворота, я не обернулась. Я смотрела только вперёд, на дорогу, уходящую в серые ноябрьские сумерки. Телефон в кармане завибрировал. Сообщение от банка: на мой счёт поступила сумма с шестью нулями. Отступные. Плата за молчание. Гена всегда был пунктуален в финансовых вопросах.
Я горько усмехнулась. Он думал, что купил моё молчание. Глупец. Он только что купил себе войну.
Я достала свой телефон. Руки всё ещё мелко дрожали, но уже не от страха, а от предвкушения. Пролистала контакты. Вот Аня. Вот Марина. Пальцы замерли над их именами. Нет. Не сейчас. Я не могу позвонить им в таком состоянии. Не могу показаться им жалкой, раздавленной, выброшенной на помойку. Позже. Когда у меня будет план.
Мой палец нашёл другой контакт. Филипп. Мой старый друг, самый известный светский стилист и сплетник Москвы. Единственный человек в этом змеином клубке, которому я могла доверять. Он был циником, каких поискать, но он был преданным циником. И он был мне обязан.
Я нажала кнопку вызова.
– Алло, звёздочка моя, неужели соскучилась по гению стиля? Надеюсь, ты звонишь, чтобы записаться на примерку, а не чтобы спросить, как вывести пятна от красного вина с белого шёлка, – раздался в трубке его манерный, певучий голос.
Я сглотнула комок в горле, заставляя голос звучать ровно и даже немного весело.
– Фил, дорогой, мне нужна твоя помощь, – произнесла я, глядя, как огни рублёвских особняков остаются позади, превращаясь в размытые пятна света. – Мне нужно… исчезнуть на пару дней. И ещё мне нужен лучший в этом городе специалист по решению очень деликатных финансовых проблем. И нет, это не для того, чтобы составить модный образ.
В трубке на секунду повисла напряжённая тишина. Филипп был не только стилистом, он был умён и прекрасно читал между строк.
– Дорогая, – его голос стал серьёзным, в нём пропала вся игривость. – Судя по интонации, кто-то только что объявил Третью мировую войну. Мне приезжать с шампанским или с лопатой?
Я посмотрела на своё отражение в боковом зеркале. Там, в полумраке, на меня смотрели глаза женщины, у которой отняли всё. И которая теперь была готова на всё.
– Бери и то, и другое, Фил, – тихо, но твёрдо ответила я. – Похоже, нам предстоит сначала праздновать, а потом закапывать трупы. И я сейчас, чёрт возьми, не шучу.
ГЛАВА 4
МАРИНА
Тошнота стала моим новым будильником, безжалостным и точным, как швейцарские часы, которые Вадим дарил мне на десятую годовщину свадьбы. Каждое утро, ровно в семь, она выдёргивала меня из вязкого, тревожного сна и гнала в ванную, где мир сужался до холодного фаянсового овала и ледяного кафеля под босыми ногами. Третий день подряд я встречала рассвет на коленях, обнимая унитаз, словно единственного верного друга, оставшегося в моей новой, убогой реальности. Организм, привыкший к свежевыжатому апельсиновому соку и круассанам из частной пекарни, яростно бунтовал, отказываясь принимать эту жизнь, пропитанную запахом сырости и дешёвого растворимого кофе.
Когда очередной спазм, вывернувший наизнанку пустой желудок, наконец, отпустил, оставив после себя лишь звенящую слабость и привкус желчи, я кое-как поднялась на дрожащие ноги. Зеркало над раковиной, треснувшее в углу, как моя разбившаяся вдребезги жизнь, отразило незнакомку. Бледное, осунувшееся лицо, под огромными серыми глазами залегли фиолетовые тени, а спутанные светлые волосы безжизненно висели тусклыми прядями. Прежняя Марина Белова, холёная, безмятежная, безупречная жена перспективного политика Вадима Белова, умерла. Она осталась там, в прошлой жизни, в роскошной квартире с панорамным видом на Москву, и её сердце остановилось в тот самый момент, когда муж, улыбаясь своей фирменной белозубой улыбкой, произнёс: «Прости, Рина. Наш брак – это проект. И, к сожалению, этот проект исчерпал себя».
Бизнес. Господи, какое же точное и циничное слово он подобрал. Пятнадцать лет моей жизни, моей слепой любви, моей преданности и заботы оказались лишь статьёй расходов в его грандиозном бизнес-плане под названием «Карьера». Статьёй, которую пришло время списать за нерентабельностью. А на моё место пришёл новый, куда более перспективный «стартап» – юная, пышущая здоровьем дочка губернатора, с округлившимся животиком в качестве главного актива. В отличие от меня, «бесплодного придатка», как он однажды обронил в пылу ссоры, тут же извинившись и списав всё на стресс. Тогда я проглотила обиду, поверила. Дура. Нужно было уже тогда, в тот самый миг, собрать свои вещи и уйти, не дожидаясь, пока меня вышвырнут, как сломанную куклу, оставив на столе пачку денег – плату за годы безупречной службы.
Я плеснула в лицо ледяной водой, пытаясь смыть не только остатки сна, но и липкий туман отчаяния. Хватит себя жалеть. Хватит пережёвывать прошлое. Нужно жить дальше. Вот только как? Деньги, которые Вадим «великодушно» оставил, таяли с пугающей скоростью. Я механически пролистывала сайты по поиску работы, но что я умела? Быть идеальной хозяйкой светского салона? Безупречно подбирать галстуки к костюмам? Угадывать настроение мужа по изгибу его бровей? Такие навыки не требовались помощнику менеджера с зарплатой, которой едва хватило бы на аренду этой конуры на окраине вселенной.
На кухне, где капающий кран отбивал похоронный марш по моей загубленной жизни, я заварила себе дешёвый пакетированный чай – горький, как и моя судьба. Просто чтобы нарушить оглушающую тишину, я включила маленький телевизор, оставшийся от прежних жильцов. Бесконечная реклама средств от изжоги, глупое утреннее шоу с натужно смеющимися ведущими, а затем – выпуск новостей. Я обычно не смотрела их, слишком уж они напоминали о мире, частью которого был Вадим, о мире, из которого меня изгнали. Но сегодня пульт выпал из ослабевших пальцев, и я застыла, уставившись в экран.
– …трагедия в семье известного банкира Андрея Орлова, – бесстрастным, отстранённым голосом вещала дикторша, пока на экране сменялись кадры роскошного особняка на Рублёвке, оцепленного полицейскими машинами. – Сегодня ночью его супруга, Ксения Орлова, была найдена мёртвой в собственном доме. По предварительной версии следствия, речь идёт о самоубийстве…
Мир качнулся, накренился и поплыл, теряя чёткость. Чашка с чаем выскользнула из моих пальцев и с оглушительным звоном разлетелась на сотни тёмных осколков по выцветшему линолеуму, забрызгав мои босые ноги горячей, липкой жидкостью.
Ксения… Орлова…
Нет. Не может быть. Это ошибка. Просто совпадение. В Москве тысячи Орловых. Это не наша Ксюша Журская, после замужества взявшая фамилию Орлова. Не моя весёлая, нежная, романтичная Ксю Журская, которая пятнадцать лет назад, на замызганной кухне съёмной квартиры, заставила нас писать свои самые сокровенные мечты на бумажных салфетках и запечатывать их в старую деревянную шкатулку. Она верила в вечную любовь и настоящую дружбу больше, чем мы все, вместе взятые.
Но потом на экране появилось её фото. Свадебное. Счастливая, сияющая Ксюша в объятиях своего лощёного, самодовольного банкира. Та самая фотография, которую она присылала нам в общий чат много лет назад с восторженной подписью: «Девочки, я нашла его! Своего принца!»
Воздух кончился. Он просто исчез из комнаты, из моих лёгких, из всего мира. Я хватала ртом пустоту, как выброшенная на берег рыба, но грудь разрывала беззвучная агония. В ушах нарастал оглушительный гул, похожий на рёв реактивного двигателя, заглушая голос дикторши, которая продолжала бубнить что-то про предсмертную записку и возможные причины, связанные с финансовыми проблемами мужа.
Ксюша… Наша Ксюша… мертва. Её больше нет.
В голове, как битое стекло, замелькали обрывки воспоминаний. Вот мы, четыре девчонки, клянёмся в вечной дружбе над бутылкой дешёвого шампанского. Аня, как всегда серьёзная и язвительная, пророчит, что мужчины – временное явление, а мы друг у друга – навсегда. Алиса, уже тогда ослепительно красивая, мечтательно закатывает глаза и заявляет, что её «временное явление» будет как минимум олигархом с личным самолётом. Ксюша смеётся своим заразительным смехом и говорит, что главное – это любовь, а всё остальное приложится. А я… я просто счастлива, что они у меня есть. Что мы есть друг у друга.
Куда, чёрт возьми, всё это делось? Почему мы позволили этому исчезнуть? Почему перестали звонить друг другу, оправдываясь занятостью? Почему наша дружба свелась к редким лайкам в соцсетях и дежурным открыткам в мессенджерах? Сначала наши мужья невзлюбили друг друга. Мой Вадим презрительно называл Гену Алисы «нуворишем из девяностых», а Игоря Ани – «заносчивым ботаником-социопатом». Гена в ответ фыркал на «политическую шестёрку» Вадима. Игорь же и вовсе не замечал никого, кроме отражения в экране своего ноутбука. И мы, идиотки, поддались. Мы позволили их эгоизму отравить нашу дружбу. Мы променяли наше «всегда» на их сиюминутный комфорт.
«Не дайте им сломать и вас», – пронеслось в голове эхо из ниоткуда, как чужой, но властный голос.
Я опустилась на пол, механически собирая липкие осколки чашки, не замечая, как острые края впиваются в кожу. Мелкие капельки крови смешивались с чаем на моих пальцах. Физическая боль была ничем по сравнению с той бездонной, выжженной дырой, которая разверзлась в душе. Это я виновата. Мы все виноваты. Мы бросили её. Оставили одну в её золотой клетке, где, видимо, творился такой персональный ад, что она предпочла ему смерть.
Руки сами нашли телефон, валявшийся на диване. Пальцы, дрожащие и испачканные, судорожно заскользили по экрану. Кому звонить? Алисе? Она, скорее всего, сейчас на очередной спа-процедуре или выбирает наряд для вечернего раута. Услышав такую новость по телефону, она просто впадёт в истерику. Её мир слишком глянцевый, слишком далёкий от смерти и отчаяния.
Аня.
Только Аня. Она всегда была нашим стержнем. Циничная, резкая, язвительная, но единственная, кто мог посмотреть в лицо любой, даже самой уродливой правде. Я не говорила с ней почти год. С тех пор, как мы крупно поссорились. Она назвала Вадима «скользким, беспринципным карьеристом, который утопит любого ради места под солнцем», а я в ответ накричала, что она просто завидует моему счастью, потому что её собственный брак с гением-социопатом трещит по швам. Господи, как же она была права. Во всём. До последнего слова.
Палец завис над её именем в телефонной книге. А вдруг она не ответит? Или ответит холодно, бросит что-то вроде: «Белова? Какой сюрприз. Что-то случилось с твоим идеальным мужем?». Я этого не вынесу. Просто не смогу.
Но образ сияющей Ксюши на экране телевизора придал мне сил. Я была должна ей. Мы все были ей должны.
Я нажала на кнопку вызова.
Длинные, мучительные гудки. Каждый – как удар молота по обнажённым нервам. Раз. Два. Три. Я уже была готова сбросить, сдаться, когда в трубке раздался резкий, отрывистый, до боли знакомый голос:
– Да? Воронцова.
Голос был уставшим и раздражённым, как будто я оторвала её от решения как минимум уравнения Ферма. Я живо представила её: высокая, идеально прямая спина, в строгом домашнем костюме, волосы собраны в небрежный, но элегантный пучок. На коленях, скорее всего, развалился её огромный мейн-кун Сарказм, который смотрел на мир с таким же вселенским презрением, как и его хозяйка.
Я открыла рот, но из горла вырвался лишь сдавленный, похожий на мышиный писк хрип.
– Говорите, у меня цейтнот, – нетерпеливо бросила она в трубку.
– Аня… – мой собственный голос прозвучал чужим, жалким, дрожащим шёпотом.
На том конце провода на несколько секунд воцарилась тишина. Напряжённая, звенящая тишина, в которой я, казалось, слышала, как щелкают шестерёнки в её мозгу, пытаясь идентифицировать мой голос.
– Рина? – в голосе Анны прорезалось холодное недоумение, смешанное с плохо скрытой тревогой. – Это ты, Белова? Что случилось? Твой сокол ясный сжалился и, наконец, выпустил тебя из золотой клетки подышать воздухом?
Её сарказм, как всегда, бил не в бровь, а в глаз. Но сейчас он не ранил. Он был привычным, знакомым. Он был якорем в этом бушующем море ужаса и вины.
– Аня… – повторила я, и слёзы, которые я сдерживала всё это время, хлынули из глаз горячим, обжигающим потоком. – Ты… ты видела новости?
– Какие ещё новости? У меня тут своих новостей по самую макушку, – проворчала она, но в её тоне уже не было прежней ледяной жёсткости. На заднем плане послышался язвительный подростковый голос, без сомнения, принадлежавший её сыну Кириллу: «Мам, кто это? Опять коллекторы от папашиной новой Силиконовой прошивки?».
– Заткнись, Кир, – беззлобно рявкнула Анна. – Что за новости, Рина? Говори толком, у меня нет времени на ребусы.
Я сделала глубокий, судорожный вдох, пытаясь собрать остатки самообладания в кулак.
– Ксюша… – прошептала я, и мир снова поплыл перед глазами, а осколки на полу превратились в расплывчатое пятно. – Наша Ксюша… её больше нет.
Тишина. На этот раз она была другой. Не напряжённой, а оглушающей. Вакуумной. Мёртвой. Я слышала только собственное сбивчивое дыхание и стук сердца, бьющегося где-то в горле. Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем Анна снова заговорила. Её голос изменился до неузнаваемости. Он стал глухим, севшим, лишённым всяких эмоций, словно из неё выкачали весь воздух.
– Что… ты сказала?
– По телевизору сейчас показали… – я всхлипнула, не в силах продолжать. – Самоубийство… Её муж, этот Орлов…
– Канал. Какой это был канал? – её голос прозвучал как щелчок хлыста. Чёткий, требовательный, деловой. Это была та самая Аня, которая в любой критической ситуации начинала мыслить алгоритмами.
– Я не помню… Первый… или Россия… Какая разница, Аня?! Она мертва!
– Огромная, – отрезала она. – Нужно проверить информацию по разным источникам. Жёлтая пресса чего только не напишет ради рейтинга.
– Там была её фотография! Свадебная! Аня, это она! Наша Ксю!
Снова молчание. Я слышала, как она тяжело, прерывисто дышит, как на заднем плане встревоженно спрашивает Кирилл: «Мам, что случилось? Ты белая, как стена».
– Так, – наконец, произнесла она, и в её голосе зазвенела сталь, вытесняя шок и боль. – Адрес. Назови мне свой адрес. Быстро.
Я, всхлипывая, продиктовала название улицы и номер дома, нелепые и чужие слова, обозначавшие моё нынешнее пристанище.
– Я выезжаю, – её тон не предполагал возражений. – Ничего не делай. Слышишь меня, Белова? Не пей. Не трогай больше ничего острого. Просто сядь и дыши. Ты меня поняла?
– Поняла… – пролепетала я, чувствуя, как по телу разливается спасительное онемение.
– Алисе я позвоню сама. Её нужно подготовить, иначе она снесёт половину ЦУМа в истерике. Просто жди меня. Я буду через сорок минут. Максимум час.
В её голосе звучал приказ, властный и непререкаемый. И я, впервые за последние мучительные недели, почувствовала не панику и всепоглощающее одиночество, а что-то похожее на облегчение. Кто-то взял на себя ответственность. Кто-то сказал мне, что делать. Кто-то ехал ко мне.
Я так и сидела на полу, посреди осколков и разлитого чая, прижимая к уху телефон, в котором уже звучали короткие, отрывистые гудки. Мир вокруг рассыпался на части, надежды рухнули, прошлое было отравлено предательством, а будущее пугало своей непроглядной тьмой. Одна из нас была мертва. Но в этой бездне отчаяния, в этом ледяном вакууме, короткая, властная фраза Анны, брошенная в телефонную трубку, прозвучала как клятва. Как обещание.
