Галина Доронина "Кадры нашей любви"

– Мы что, проходим какой-то тест? – смеюсь я.

– А разве нет? Любое знакомство – это тест. Вопрос только в том, хотим ли мы его пройти.

Глава 4

Опять эта серьезность. Женя умеет так легко переходить от шуток к глубоким разговорам, что я не успеваю за сменой настроения.

– И как пока результаты? – спрашиваю я, пытаясь сохранить легкий тон.

– У меня? Отлично. А у вас?

Я молчу несколько секунд, собираясь с мыслями. Патологическая честность не дает соврать или увильнуть от ответа.

– Вы знаете, – говорю я наконец, – я не умею играть в игры. Не умею кокетничать или строить из себя загадочную. Поэтому скажу прямо: мне с вами интересно. Очень интересно. И это меня пугает.

– Пугает? Почему?

– Потому что я привыкла к одиночеству. Привыкла, что меня никто особенно не понимает. А тут вдруг… – я делаю паузу, ищу слова. – Тут вдруг появляется человек, который цитирует тех же поэтов, думает о тех же вещах. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Женя протягивает руку через стол и накрывает мою ладонь. Его пальцы теплые, чуть шероховатые.

– Инга, – говорит он тихо, – а что если это и есть правда? Что если нам просто повезло друг с другом встретиться?

Я смотрю на наши соединенные руки и чувствую, как что-то меняется внутри. Какая-то стена, которую я годами строила вокруг себя, дает трещину.

– Тогда… – начинаю я и запинаюсь.

– Тогда что?

– Тогда я не знаю, что делать дальше. У меня нет опыта в таких вещах.

– В каких вещах?

– Ну… – я чувствую, как лицо наливается краской, – в отношениях. Во всем этом. Я всегда была сама по себе.

Женя молчит, не убирает руку. В его глазах читается понимание, и это почему-то успокаивает.

– Знаете что? – говорит он наконец. – Давайте не будем ничего планировать. Просто будем узнавать друг друга. Без обязательств, без ожиданий. Просто два человека, которым интересно вместе.

– Это возможно?

– Почему нет? Мы же творческие люди, должны уметь импровизировать.

Я улыбаюсь. Импровизация – это то, чего я всегда боялась. Но с ним почему-то кажется, что можно попробовать.

– Хорошо, – говорю я. – Попробуем.

– Тогда первый шаг: давайте перейдем на «ты». Все-таки мы коллеги по цеху.

– Коллеги?

– Ну да. Ты – сценарист, я – режиссер. Нам суждено сотрудничать.

– Хорошо… Женя, – произношу я его имя и чувствую, как оно ложится на язык. Легко, естественно.

– Инга, – повторяет он мое имя, и от того, как он его произносит – мягко, с каким-то особенным теплом – у меня по спине пробегают мурашки.

Официантка приносит новый кофе, и мы отпускаем руки. Смотрим друг на друга и понимаем: граница пройдена.

– Знаешь, – говорит Женя, – у меня есть одна идея.

– Какая?

– Я снимаю документальный фильм о молодых поэтах Москвы. Может, ты согласишься принять участие?

Я чуть не давлюсь кофе:

– Что? Нет, нет, я не для камеры. Я же стесняюсь, заикаюсь…

– Ерунда. У тебя прекрасный голос, выразительные глаза. И потом, это будет не студийная съемка, а живое интервью. Ты просто будешь рассказывать о поэзии, читать стихи.

– Не знаю… Это же страшно.

– А ты попробуй. Я обещаю, что если тебе не понравится, мы сразу остановимся.

Я молчу, размышляя. С одной стороны, идея участвовать в фильме кажется безумной. С другой стороны, это же возможность поделиться тем, что мне дорого. И потом, делать это с Женей не так страшно.

– Хорошо, – говорю я неожиданно для себя. – Попробуем.

– Серьезно? – его глаза загораются.

– Серьезно. Но с условием: если я буду выглядеть глупо, ты обещаешь все удалить.

– Обещаю. Хотя уверен, что ты будешь прекрасна.

Опять эта легкость, с которой он говорит комплименты. Я не привыкла к такому и каждый раз смущаюсь.

– Когда ты хочешь снимать?

– А завтра можешь? После института? Я знаю отличное место. Старый двор на Арбате, там особенная атмосфера.

Завтра. Значит, мы увидимся завтра. Сердце радостно подпрыгивает.

– Могу, – киваю я. – А что мне надеть? Как подготовиться?

– Ничего особенного. Будь собой. И захвати блокнот со стихами.

Мы допиваем кофе, и я понимаю, что не хочу расставаться. За эти несколько часов я словно ожила, почувствовала себя настоящей. Рядом с Женей я не странная мечтательная девочка, а поэт, творец, интересный собеседник.

– Проводить тебя? – спрашивает он, когда мы выходим из кафе.

– Не нужно, я на метро доберусь.

– Тогда до завтра.

Мы стоим на тротуаре, и неловкость снова повисает в воздухе. Как прощаться? Пожать руку? Обняться? Я не знаю правил этой игры.

Женя решает за меня. Он наклоняется и целует в щеку. Быстро, по-дружески, но мою щеку жжет еще долго после того, как он исчезает в толпе.

Еду домой в метро и смотрю на свое отражение в темном окне. Девушка в стекле улыбается – счастливо, растерянно, влюбленно. Да, влюбленно. Можно не обманывать себя.

Поднимаюсь по лестнице старого дома в центре. Я месяц искала эту квартиру, объездила весь город, пока не нашла именно то, что нужно. Однокомнатная, на четвертом этаже, с огромными окнами, выходящими во двор-колодец. Хозяйка сдавала неохотно. Испугалась, когда узнала, что я поэт. «А вы не будете здесь всяких богемных вечеринок устраивать?» – несколько раз спросила она меня. Я заверила, что богема – это не про меня, я тихая и аккуратная.

И правда, квартира стала моим убежищем. Высокие потолки, паркет, который скрипит в одном месте у окна, старые батареи, которые зимой поют свои песни. В комнате мой письменный стол у окна, заваленный рукописями, стеллаж с книгами и кровать. На стенах – репродукции, которые я покупала на книжных развалах, и моя единственная дорогая покупка – акварель молодого художника с Арбата.

Кухня крошечная, но уютная. Я нашла в антикварной лавке чайник в горошек и расставила на подоконнике банки с травами. Получилось очень по-домашнему, хотя дом этот не мой.

Когда я только въехала, квартира казалась огромной и пустой. Теперь она обжита, пропитана запахом кофе и старых книг, согрета моими привычками и мечтами. Здесь хорошо думается, здесь рождаются стихи.

Захожу в прихожую, и тут же звонит мама из Петербурга:

– Детка, как дела? Что-то голос у тебя какой-то веселый.

– Все хорошо, мам. Просто хорошее настроение.

– Случилось что-то?

– Нет, ничего особенного. Просто хороший день был.

После разговора сижу за столом и пытаюсь писать. Но вместо стихов на бумаге появляется его имя, выведенное разными почерками. "Женя", "Евгений", "Е.В.". Как школьница, честное слово.

Ложусь спать поздно, но засыпаю быстро. И снится мне осенний двор, камера, и я читаю стихи, а он смотрит на меня так, как будто я – самое удивительное, что есть в этом мире.

Просыпаюсь с улыбкой и пониманием: что-то началось. Что-то важное, настоящее, пугающее и прекрасное одновременно. И я готова узнать, куда это меня приведет.

Глава 5

Утром я просыпаюсь раньше будильника с каким-то странным ощущением, будто мир стал ярче, а воздух слаще. Только потом вспоминаю: сегодня съемка. Сегодня я увижу Женю.

Стою перед открытым шкафом и понимаю, что понятия не имею, что надеть для съемок документального фильма. В конце концов выбираю то, в чем чувствую себя собой – темно-серое платье-свитер, высокие сапоги и свое любимое винтажное пальто. Волосы оставляю распущенными.

В институте весь день не могу сосредоточиться. На семинаре по сценарному мастерству преподаватель разбирает диалоги, а я думаю о том, что буду говорить в кадре. На лекции по истории кино обсуждают неореализм, а я представляю, как буду читать стихи перед камерой.

– Ларина, вы с нами? – окликает меня преподаватель.

– Да, конечно, – краснею я, возвращаясь в реальность.

– Тогда скажите, в чем особенность операторской работы Феллини?

Каким-то чудом выкручиваюсь, отвечаю про субъективную камеру и поэтичность планов. Но мысли все равно где-то далеко.

После пар выхожу из института и сразу же вижу его. Женя стоит у входа с камерой на плече и треногой в руках, разговаривает с каким-то парнем. Увидев меня, улыбается той особенной улыбкой, от которой у меня подкашиваются ноги.

– Готова стать звездой? – спрашивает он, подходя ко мне.

– Готова сбежать, – отвечаю я честно.

– Поздно. Оборудование уже настроено, оператор ждет. Знакомься – это Сережа, мой друг и правая рука.

Парень машет мне рукой:

– Привет! Женька о тебе уже все уши прожужжал.

– Сережа! – одергивает его Женя, и я с интересом отмечаю, как он слегка краснеет.

– Что именно он говорил? – спрашиваю я, чувствуя, как играю в какую-то новую для себя игру.

– Что ты гениальный поэт и что…

– Сереж, может, поедем? – прерывает его Женя. – Света на улице осталось часа два максимум.

Едем на старый Арбат в Сережиной машине. Я сижу на заднем сиденье, слушаю, как они обсуждают технические детали съемки, и пытаюсь унять дрожь в руках. Блокнот со стихами лежит у меня на коленях как талисман.

– Волнуешься? – спрашивает Женя, повернувшись ко мне.

– Ужасно.

– Это нормально. Все волнуются перед камерой. Главное, забыть о ней и просто разговаривать со мной.

– Легко сказать.

– А ты представь, что мы снова в том кафе. Только вместо капучино у тебя в руках блокнот.

Машина останавливается возле старинного дома на Арбате. Женя ведет нас через арку во двор, и я замираю от восторга. Это не двор – это декорация к фильму о старой Москве. Мощеная брусчатка, кованые фонари, желтые листья кленов, засыпавшие скамейки. В углу двора – старинный особняк с облупившейся лепниной, и даже облупленность эта кажется нарочитой, художественной.

– Здесь жил когда-то известный издатель, – рассказывает Женя, пока Сережа устанавливает камеру. – В начале века тут собирались поэты. Говорят, бывал даже Блок.

– Правда?

– Не знаю, – смеется он. – Но красивая легенда, согласись.