«Хорошая соль», – попробовал на зуб отчеканенную в Царьграде деньгу Бобёр.
Вятич Медведь помимо серебряной нашейной гривны и кинжала, жалован был из рук князя огромной секирой с отделанной серебром рукоятью.
Другие воины получили в награду серебряные арабские монеты, которые знаток денег Добровит назвал какими-то «дирхемами».
Сами воеводы приняли из рук князя драгоценные перстни.
Последними, не получив ничего ценного, встали перед князем на одно колено отроки: Клён, Бажен и Доброслав.
Вонзив мечи в землю и положив руки на перекрестие, глядя в глаза князю, по очереди произнесли «роту верности».
Первым клялся Доброслав:
– Княже Святослав, прими роту на верность тебе и Руси, – поднял глаза на князя, тот в ответ коротко кивнул.
– Клянусь мечом своим, – волнуясь, продолжил Доброслав, – Богом и Перуном, что буду служить верно, ни за страх, а за совесть. А если нарушу свою роту, буду клят от Бога и Перуна, и приму смерть от меча своего, – поднявшись, извлёк меч из земли, поцеловал лезвие, приложив затем ко лбу.
То же самое повторили за ним Клён и Бажен.
– Я принял вашу клятву, – встал Святослав. – И отныне вы не отроки, а гриди мои, – подошёл и обнял каждого из них.
Через седмицу Святослав устроил во дворце кагана «почестен пир».
Как водится, мёды рекой текли, и уже не Итилем, а Волгой, как подметил присутствующий на пиру Богомил, и вина заморские, но ни столько заморские, сколько с предгорий Кавказа, свои, почитай…
– Самое быстрое на свете, князюшка, – ласково повеличал Святослава волхв, – не стрела или молния, а жизнь. Пролетает быстрее молнии. У некоторых проходит с громом, как у тебя, а у некоторых тихонько коптит, чуть светясь. И, главное, в конце жизни достойно встретить смертный миг. У тебя, думаю, это получится… И потомки долго станут помнить пресветлого князя Святослава и его деяния в этом мире.
– Рано хоронишь меня, волхв, – отпил из чаши Святослав, вспомнив последние события и пытаясь вникнуть в замысел вышних Сил, потому, что в мире Яви ничего не делается без воли Богов. – Нельзя доверять хазарам и ромеям. Не устаю повторять: Русь – гигантский деревянный дом, и пожар может возникнуть в любом углу, и даже на крыше. Потому, разбив хазар, займёмся ромеями.
– Чернобог их побери! – вставил Валдай, волхв Семаргла.
– Потому догонять кагана или царя не станем в лабиринте волжских протоков, а пойдём по берегу Хвалынского моря, которое ромеи зовут Гирканским, и будем штурмовать древнюю столицу каганата Семендер. Туда побежали брошенные на произвол судьбы арсии, где их окончательно и разобьём, – чуть расслабился, глянув на развлекающих дружинников у входа в тронный зал, скоморохов, затеявших под громкие трели музыкальных инструментов задорную пляску, приправляя топот ног такими скабрезными куплетами, что краснел даже пляшущий вместе с ними, обряженный в бухарский халат и чалму, медведь.
Многие дружинники, под свист и хлопки приятелей, тоже кинулись в пляс, попутно во всю глотку подпевая скоморохам.
« Похоже, тронный зал многое видел на своём веку, – подумал Святослав, – но такого буйства, как пляска скоморохов и гридей, не переживал».
Бова, прослезившись от тёплых чувств к косолапому, пытался обнять его, но медведь был не дурак, и помня прошлые поползновения и тычки под рёбра, ловко уворачивался от объятий.
Всё приятное когда-нибудь имеет свойство заканчиваться.
Отдохнув – то есть, пограбив, попив зелена вина, и вволюшку поудив хазарок, воинство, сыто икая, двинулось воевать.
Настроение после взятия Итиля и пира было совершенно не боевое.
У кого-то в обозе заманчиво булькало в бурдюках недопитое вино, а у Горана, на двухколёсной арбе, во всю лужёную глотку, то есть на три поприща, ругалась с тощей хазаркой, что тряслась следом на такой же арбе, толстая, с лошадином крупом, булгарка.
Пылила на телеге ещё и буртаска, но сумела сбежать: «бабы, как известно – дуры, – подумал Горан. – Потом ещё плакать и искать меня будет».
Святослав на этот раз гарцевал не на белом жеребце, а вороном, из конюшни царя Иосифа, коего, с трудом удерживая под уздцы, привели в сад кагана служители.
Похмельная рать медленно катилась вдоль побережья Хвалынского моря и дружинники, дабы сбить похмелье, беспрестанно окунались в тёплые солёные воды, бесконечно удивляясь, где же хазары столько соли взяли, чтоб целое море засолить.
– Эх, молодь бестолковая, – подтрунивали над молодыми гридями опытные воины, – это Сварог так задумал и сварганил.
– Видать, соль ему девать некуда было, – удивлялись безусые и безбородые, что означало – зелёные, перешедшие из отроков в гриди: Клён, Бажен и Доброслав.
– Айда искупнёмся, робяты, а то зной стоит, как у бабушки в печи, – звал друзей окунуться в море, Доброслав.
– Тихон, гони желторотых из воды, – велел бывшему холопу, а ныне ловкому славному вою, подъехавший Святослав. – Да чтоб вас медведь утопил, – пожелал суровую кару визжащим от восторга скоморохам, купающим довольного на этот раз жизнью косолапого. – Свенельд, прикажи сотникам за несколько стрелищ от моря ратникам следовать. Никакого порядка в строю, – плюнул он и тоже полез купаться.
Поход, ни шатко, ни валко, но продолжался, и войско, выпив припасённое вино, где добром – за серебро, где силой, грозя мечами – у кого какой нрав и характер, забирали бурдюки и амфоры с вином у местных жителей.
В предгорьях Кавказа, на радость русичам, народ разводил прекрасный виноград.
Разбив стан под стенами Семендера, русские ратники продолжили отмечать взятие Итиля.
Местный царёк, коему на помощь прибыли три тысячи арсиев и степные беки со своей конницей, не поленился ночью забраться на стену и оглядеть многочисленные, мерцающие в ночи костры и послушать русские песни.
Утром приказал трубачам дуть в трубы.
Хазарские воины, зевая, седлали коней и строились.
Беки и командир арсиев, окружили царя Семендера, поставленного каганом и платящего дань Хазарии. Он красовался перед ними в сверкающем панцире и начищенном серебряном шлеме.
– Я сам поведу войско, – воинственно выхватил из дорогих ножен изогнутую саблю.
– А боевой опыт у тебя есть? – снисходительно произнёс украшенный шрамами степной бек в войлочном колпаке и замусоленном халате.
– Арсии подчинялись только царю Иосифу, а теперь мне, – холодно зыркнул в сторону местного царишки командир арсиев. – Потому всем слушать меня, – сурово глянул на недовольного бека.
– Встретим руссов за городом, – осмелился предложить сникший семендерский царёк.
Беки и командир арсиев согласились.
Русичи спокойно ждали противника, построившись тремя плотными шеренгами и прикрывшись овальными красными щитами.
Конница печенегов с правого фланга, и русичей – с левого, ждали боя.
Как положено, чёрные хазары, подлетев на лошадях к боевому строю пехоты, завизжав для бодрости, на скаку стали осыпать врага градом стрел, что для руссов было привычно.
Загородившись щитами, они переждали нападение.
По приказу командира арсиев, трубы заиграли «атаку», и конная лавина хазар в тяжёлых доспехах ринулась на русскую пехоту.
Пешцы не дрогнули, наклонив в сторону нападающих копья.
Арсии, теряя товарищей, вклинились в шеренгу русичей.
– Лошадям ноги подрубай, – орал молодым гридям сотник Возгарь, рубя конников пудовой секирой.
Доброслав отбился от князя в хаосе боя, и умело отражал удары вражеских сабель. Пот заливал глаза и он, парировав очередной удар, резко потряс головой, пытаясь его смахнуть, и тут же встретил на меч смертоносное железо злобно ощерившегося арсия, сабля коего сверкнула в пяди от горла.
Собрав все силы и приняв второй удар на клинок, Доброслав, что есть мочи полоснул противника, рассекая, словно масло, бронь доспеха, и замер, наблюдая, как тот валится под копыта его коня.
– Неплохой удар, племяш, но не зевай, – отбив саблю и поразив другого арсия мечом в грудь, дядька Богучар растворился в суматохе боя.
В начавшейся рубке арсии и руссы не уступали друг другу, выказывая стойкость и отвагу. Но в этом бою превосходящая численность была на стороне русичей. Первыми дрогнули воины из ополчения Семендера, за ними побежали кара-хазары.
Царь Семендера был убит, погибли несколько беков.
Остатки арсиев бежали последними, направившись к далёкой горной гряде.
Хазары ринулись в сторону степи, а ополченцы, побросав оружие, чесанули в город. На их плечах в Семендер влетели печенеги и русские конники. Чуть позже подоспела и пехота.
Город разочаровал печенегов. Богатых домов было меньше, чем в Итиле, а в крытых соломой хижинах из грубо обработанных камней поживиться особо нечем.
Сидя вокруг небольшого костерка у глинобитного дувала и жаря на огне кусок баранины, Доброслав вспоминал свой удар, кровь врага, и словно во сне увидел, как тот заваливается и падает под копыта его коня.
Увидел и себя, недоумённо взирающего на убитого им человека: «Спасибо дядьке, отбил вражескую саблю и сохранил мою голову», – подумал, что если бы не Богучар, лежать бы ему на истоптанной траве рядом с убитым арсием.
– Теперь, племяш, ты стал настоящим дружинником, – хлопнул по плечу Доброслава Богучар. – А вот твоим друзьям только предстоит пролить вражью кровь, – подмигнул Клёну и Бажену, – с завистью бросающим взгляды на удачливого приятеля.
К тому же Богучар не поленился, и после боя нашёл и принёс племяннику саблю с вязью на клинке в дорогих, украшенных небольшими драгоценными камнями, ножнах.
У самого Богучара толстые кольца кольчуги были рассечены, а широкие булатные пластины на груди примяты.
– А я, братцы, подумал уже, что стою на Кромке и душа моя смотрит в Ирий… И если бы не дядечка, – уронив мясо с оструганной ветки в костёр, зябко передёрнул плечами Доброслав, благодарно глянув на Богучара, – быть бы мне убитым. А дядю моего, думаю, призвал на помощь Громовик, что тётя Благана на шею надела, – расстегнув рубаху, вынул и поцеловал «Знак Перуна».
То же проделал и Богучар, с трудом вытащив из-под кольчуги амулет.
Через четыре дня, ясным и прохладным утром, когда красное солнце только поднималось на небосклоне, громкие звуки боевых рогов разорвали тишину, призывая воинов строиться вокруг своих стягов и готовиться к походу.
– Кого чичас громить идём? – зевая, вопросил у сотника Возгаря Чиж.
– Не идём, а летим, – почесал за ухом, тоже зевая, Бобёр.
– Учись задней лапой, как пёс Тишка, за ухом чесать, – ответил на шутку приятеля Чиж.
– Гы-гы! Не пойдём и не полетим, Бобрятина, а поплывём, – внёс свою лепту в перепалку друзей обладатель хорошего расположения духа, Бова.
– Ступай с косолапым мишей борись, – вяло огрызнулся Бобёр. – А что, утренней трапезы не будет? – всполошился он.
– Будет. На ходу копчёного мяса пожуёшь с сухим хлебом, и водицей запьёшь, – нахмурился сотник. – И никаких бурдюков с вином… Водицей, я сказал…
– А скоморохи кулеш над костром в котле варят, – сглотнул слюну Бобёр.
– И медведя своего помешивать деревянной ложкой научили, – хмыкнул неунывающий нынче Бова, чем вызвал подозрение бдительного Возгаря.
– Из бурдюка напитка отведал с утреца? – прицепился к конопатому гридню сотник.
– У меня в ём только водица ключевая, – оправдался, стараясь дышать в сторону, Бова.
– Ему волхв Богомил за амфору вина амулет от похмелья дал, теперь сколько хошь пить могёт и калган болеть не будет…
– Мотри Чиж, дочирикаешься… Как кукушка на ветке куковать станешь, – предупредил о нежелательных последствиях приятеля, Бова.
– Хватит языки чесать, словно бабы, э-э-э…
– У колодца, – подсказал, хохотнув, Чиж.
– Нет, за прялкой, – показал ему кулак сотник. – Стройтесь под стягом, нехристи.
– Бурдюк, бурдюк, – бурчал Бова, которому общими усилиями всё же испоганили жизнерадостный утренний настрой. – Какой-то охламон амфору мою с вином вчерась расколол, и то не рыдаю, а тут бурдюком попрекают. Нашли винопивца забулдыжного. Злостный забабенник[26 - Забабенник. Бабник. (уст).] Горан семендерскую паву на телегу погрузил, и то ничё… Половина обоза – бабы пленённые… А тут – бурд-ю-ю-к…
– Хватит ворчать, Бова, – почесал пудовой секирой спину Возгарь – благо, был в кольчуге. – Идём, по словам воеводы Свенельда, не в богатые города, что на берегу Хвалынского моря расположились, а каких-то ясов и касогов воевать, ибо они – союзники хазар.
Через несколько дневных переходов войско русичей остановилось у реки Терек, как называли её местные жители, или Гарм, на языке хазар.
– Хорошо идём, неспешно, – молодые гриди, раздевшись, били острогой рыбу в тихой заводи.
– Во какую взял, – поднял рыбину Клён.
– Хорошая река. Рыбой переполнена как повозка Горана, бабами, – тоже поднял над водой крупную рыбину Доброслав, и во всю глотку заорал: – Баже-е-ен, береги мужские причиндалы, к тебе сом огромный плывёт,– развеселил вятича.
– Да не найдёт у него сом ничего, окромя ушей, – зашёлся смехом Клён.
– Тьфу на вас, – улыбнулся Бажен, поднимая над головой огромного сома.
– Всё на месте у тебя? – не унимался развеселившийся Клён.
– Уши, вроде, на месте, – набрав воздух, нырнул Доброслав, явив голову над водой далеко от приятелей. – У-ух, красота, – воскликнул он, вновь уйдя под воду.
– Не война, а божья благодать, – глядя на молодь, ворчал Возгарь, тоже надумавший окунуться в реку.
