– Что мне нравится на химии, так это полная свобода, – говорил при этом. – Тут я сам себе хозяин. На базе вот так не полетаешь.
– Это точно! – вторил ему Кутузов. – На химии – милое дело, если работа хорошо поставлена. Ну и досуг, конечно. Жаль, химии почти нет сейчас. Эх, какие времена были!
– Какой досуг ты имеешь в виду? Химия – это тяжёлая работа и тут не база отдыха.
– Какой досуг? – ощерился техник. – Известно какой. Чтоб всё, как у людей было, чтобы традиций не нарушали.
– Понятно. Надо полагать, ты имеешь в виду, чтобы в холодильнике всегда стояла холодная водка? Уф, хорошо!
– Это первым делом! – снова расцвёл в улыбке Кутузов. – После трудов тяжких очень полезно.
Работу закончили поздно вечером. Приехал агроном и вместе с ним из машины вышел, покачиваясь, мужчина средних лет.
– Вот, – сказал, – молодого сторожа вам привёз.
Мужик стоял, озираясь вокруг. Его повело в сторону, и он схватился за дверцу машины. Кутузов почесал репу.
– Он же пьяный в стельку!
– А где же вечером трезвого взять? Они с утра пить начинают. Да это ещё не пьяный.
– Расписаться-то сможешь? – обратился к мужику техник.
– Не, – замычал тот, – расписываться я нигде не буду. Не…
– Чёрт с тобой! – махнул Кутузов рукой, пряча тетрадь. – Иди вон, – кивнул на будку, – спи. Смотри, чтобы тебя не украли.
– Вы это, утром похмелиться привезите, – пробормотал «сторож» и, качаясь, направился к будке.
Через день с саранчой было покончено. Отдельные особи ещё летали, но они уже не представляли опасности.
– Что бы мы делали без авиации? – сказал председатель, подписывая документы. – Спасибо вам, ребята.
– Спасибо в карман не положишь и в рот не нальёшь, – ответил Кутузов.
– А шашлыки уже готовы, – улыбнулся агроном. – Сейчас поедем на природу, к берегу реки. Такое дело не грех отметить, – подмигнул он.
– Нет, мы, наверное, откажемся? – сказал Григорий и посмотрел на Митрошкина, а затем на часы. – Время есть, ещё домой улететь успеем.
Кутузов испуганно взглянул на командира.
– Домой? – воскликнул он. – Никак нельзя! Нельзя!
– Это почему?
– Материальную часть нужно перед перелётом осмотреть, самолёт помыть, вещи загрузить. Нет, домой никак нельзя.
– А что? – принял игру Митрошкин. – Сейчас всё быстро загрузим, заправимся – и на взлёт. До захода солнца ещё четыре часа.
– Да вы что? – взвыл Кутузов. Лицо его выражало крайнюю степень возмущения. – Не могу я на базу грязный самолёт пригнать.
– А вон, – кивнул на горизонт Митрошкин, – видишь тучи? Как раз на маршруте. Войдём в дождь и помоем твой самолёт.
– Вам в грозу нельзя летать, – не сдавался техник. Лицо его выражало неподдельное расстройство. – Да вы что, на самом деле? Дома семеро по лавкам? Завтра полетим.
– Не расстраивайся, Лёша! – успокоил его Григорий. – Завтра после обеда полетим. Уж и пошутить нельзя.
– Шуточки у вас! Так и инфаркт недолго получить, – просветлел техник и заорал: – Сторож, твою мать, ты опять пьяный? Иди сюда!
Шашлыки из баранины были великолепны. До темноты купались в реке. Выпивали по рюмке, закусывали и снова бросались в воду. Последнюю бутылку допивали уже при мерцающем свете костра. Курили, шутили, смеялись, рассказывали анекдоты.
– Всё-таки бывают и в нашей бродячей жизни хорошие моменты, – мечтательно произнёс Митрошкин, вытягиваясь на траве. – Даже не верится: тихая летняя ночь, нежный плеск воды, запах костра, звёзды над головой, пение соловья. Как мы отвыкли от всего этого в своих городах! Ах, ребята! И жить хочется, и летать хочется! И ни о чём плохом не хочется думать.
– Отлетаемся скоро, – бросил окурок в костёр Долголетов. – С каждым годом дела всё хуже.
– Если бы не дефолт – ничего, – сказал председатель. – Только начинали чуть-чуть из дерьма выбираться, как опять туда же. Просто удивительно, как люди выживают?
– Наверно только наш народ на такое способен, – ответил Григорий. – И выживает, не благодаря, а вопреки нашим правителям. Уж этим славна Россия.
– Да, какой ещё народ позволит над собой так издеваться?
– Не оттого ли и сбегаются всякие авантюристы устраивать над ним свои эксперименты, что он терпелив? Представь такое во Франции или Германии?
– Хватит вам о политике, – агроном разлил остаток водки, – давайте просто за жизнь выпьем! И по домам! Время – три часа.
– Хороший тост! – оживился Кутузов, не принимавший участия в разговоре. – Грех не выпить. За жизнь!
В гостиницу они вернулись, когда начало светать.
– Ну, отсыпайтесь, – пожал всем руки председатель. – Завтра я сам вас на аэродром отвезу. Во сколько подъехать?
– К двенадцати будет нормально.
Утром встали поздно, позавтракали холодным шашлыком, оставшимся от вчерашней трапезы.
– Как самочувствие, Алексей Иваныч? – спросил Долголетов. – Голова не болит?
– Кость же! – постучал тот себя по лбу. – Чего ей болеть? Да с такой-то закуской.
– Ну, тогда вперёд. Вон и машина подкатила.
– Сколько мы налетали? – уже в воздухе спросил Григорий второго пилота.
– Двадцать шесть часов, – ответил тот. – Мало?
– Это ничто, если сравнить с тем, что раньше в эти месяцы эскадрилья налётывала тысячи часов. Месяцами дома не жили.
– Так, то было раньше.
Через час Митрошкин повёл самолёт на посадку.
– Вот и вся химия в этом году! – вздохнул он, выключив двигатель.
––
Эдуард второй месяц летал с левого пилотского сидения в качестве командира-стажёра. Как ни странно, но на Ту-154М не хватало лётчиков даже сейчас, когда многие компании (а их в России развелось более 400) совсем не летали, а только числились на бумаге. Ну что это, скажите, за компания, если она имеет всего 2-3 или даже один старый самолёт Ан-24, который сжигает на перевозку одного пассажира столько топлива, что этого пассажира можно в этом топливе выкупать, как в бассейне? Конечно, такие компании обречены. И пока такие самолёты, как правило, частные способны были с горем пополам подниматься в воздух, их эксплуатировали, не вкладывая в них ни копейки. И они стали падать. Где-то в районе Краснодара у одного отвалилось хвостовое оперение, и он загремел с пяти тысяч, убив более 40 человек. Через некоторое время упал ещё один…
С каждой такой катастрофой пресса раздувала неимоверный шум, что все самолёты наши самые старые в мире и летать на них нельзя. Да, на некоторых и нельзя. Но что не сделаешь ради денег. И делали, подставляя экипажи и пассажиров. Дикий капитализм, что ж тут взять. Но от такого резонанса страдали и честные перевозчики.
Что взять с корреспондента, написавшего, например, что все Ту-154 у нас тоже старые. Старый конь борозды не портит. Летают же в некоторых отнюдь не бедных странах ещё военные СИ-47. И ничего. А падают даже новейшие самолёты. Да в той же Америке, сколько Боингов попадало? Новых. Техника отказывает гораздо реже, а вот человеческий фактор подводит гораздо чаще. Последний пример: в Кении после взлёта упал новейший Б-737, налетавший всего… 200 часов, унеся жизни более 100 человек. Не в этом конечно дело. Но мы отвлеклись.
Обстановка в России с авиацией складывалась таким образом, что в некоторых компаниях образовалась хроническая нехватка лётчиков, а в иных они месяцами сидели без дела. В крупных компаниях, которые, несмотря ни на что, ещё летали, лётчиков постепенно стало не хватать. Старые пилоты уходили на пенсию, других списывали по состоянию здоровья, третьи увольнялись сами, найдя хорошо оплачиваемое место в коммерческих структурах. Особенно много пилотов начали увольняться после того, как их пенсии уравняли с пенсией уборщицы. А лётные училища почти перестали выпускать лётчиков.
Примерно так же обстояли дела и в Бронске. Молодёжь с самолётов Ан-2, Ан-28 и Ан-24 уходила сама из-за отсутствия перспективы ввода в строй и переучивания – не хватало налёта. На переучивание брали только с определённым стажем и налётом на ранее освоенном типе. Но где взять налёт, если почти перестали летать? В итоге, вроде и есть лётчики, но на Ту-154 их переучивать нельзя. И поэтому Литвинов был рад каждому пилоту Ту-154, которые всё чаще просились к нему из других обанкротившихся компаний. А Ту-154 в Бронске – ещё довольно новые машины – летали. И даже увеличивали налёт.
– Знаешь, Эдик, – сказала как-то вечером Ольга, – мне пришла в голову одна мысль.
– Поделись? Облегчи душу.
– Не смейся. Через два года дочери в школу и хотелось бы, чтобы она начала учиться в Москве.
– Не понял.
– Ну, ведь квартира у нас там есть, я работой обеспечена. А тебя, я думаю, могли бы взять в Шереметьево.
– Но это твоя квартира.
– Ты боишься, что я тебя выгоню? – улыбнулась Ольга.
– Только попробуй!
– Продали бы твою квартиру здесь, я продала бы свою, и купили бы что-нибудь более вместительное. Например, двухкомнатную. У тебя ведь здесь нет родственников, как и у меня, так что нас ничего не держит.
Эдуард задумался. Ему и в голову не приходило покидать эту компанию, где его научили летать, где ему, когда были семейные неурядицы с Элеонорой, и он сорвался от отчаянья и запил, как говорят, по чёрному, поверили, не оттолкнули. Здесь ему всё знакомо. А в Москве придётся начинать с нуля. Впрочем, почему с нуля? Он слышал, там берут командиров из других предприятий, но только вторыми пилотами. Так что же, ему снова садиться на правое кресло?
– Я слышала, – продолжала Ольга, – что у вашего Дунаева испортились отношения с руководством региона и под него, как у нас говорят, начали копать. Он хороший руководитель, но он вынужден будет уйти. И неизвестно, кто придёт и что будет с компанией. В Москве – там всё надёжнее.
– Да откуда ты всё это заешь? Пользуешься слухами? У нас таких слухов нет.
– Не забывай, я работаю в прессе. А у нас узнают все новости первыми. Даже слухи на стадии их зарождения. И ты понимаешь, есть какая-то дикая и непонятная закономерность. Хорошие слухи сбываются редко, а вот плохие – почти всегда. И если это применить к вашему Дунаеву…
– Просто не понимаю, за что его можно снять? Он столько сделал для компании! Работаем безаварийно, развиваемся стабильно. Даже зарплату повышаем.
– Снимают с должности не только за плохую работу.
– Что ты хочешь сказать?
– Если такого человека, как Дунаев, начнут травить, то он долго не выдержит и уйдёт сам. Я не раз видела его на совещаниях в городе, слышала его выступления. Человек умный, но как мне кажется, излишне гордый. А такие люди не могут в полной мере пользоваться дипломатией в отношениях с властью.
– Что-то я тебя не понял.
– Чего ж непонятного? Иной бы и терпел, а этот долго не сможет и пошлёт их чисто по русскому обычаю. А после этого будет вынужден уйти. Вот и всё.
– Да, пожалуй ты права. Зад лизать парень не рождён. Он и из управления из-за этого когда-то ушёл. Хотел тамошнее болото расшевелить, где там. Ну что ж, выберем другого кандидата, если уйдёт. Но лично мне будет жаль.
– Боюсь, что эпоха выборности заканчивается, – вздохнула Ольга. – Газеты буквально захлёбываются, что горбачёвская выборность при демократии себя не оправдала.
– Знаю эту песню. В авиации то же самое. Люди выбирают таких же недисциплинированных и неисполнительных, как они сами. Отсюда и бардак в авиакомпаниях и повышенная аварийность. Да ещё вот многие из состава управлений вышли, контроля лишились. Чушь всё это. Известная песня бюрократов, лишившихся власти. Уж если на то пошло, у нас в правительстве и властных кругах ещё больший бардак. Рыба-то, не зря говорят, с головы начинает гнить.
– Я должна понять, что ты против моего предложения?
Эдуард пристально посмотрел на Ольгу:
– Скажи, тебе надоел Бронск?
– Москва есть Москва, – ответила она.
– Дипломатично. – Он обнял её, прижал к себе. – Давай вернёмся к этому разговору в начале следующего года. Мне нужно до конца долетать здесь программу ввода и набраться опыта. Пойми, лётчик – это не водитель «Икаруса». А на новом месте, особенно при недостатке опыта, будет очень трудно. А я не хочу показать себя плохим лётчиком.
Ольга притихла, с минуту о чём-то думала. Потом потёрлась щекой о его щёку и сказала:
– Я тебя поняла. Давай подождём до следующего года.
––
Ольга оказалась права. Отношения Дунаева с местными властями портились. Впервые конфликт возник год назад, когда он отказался дробить созданную им компанию на несколько мелких компаний. Повторный разговор об этом тоже ни к чему не привёл. Ему прямо ни разу не говорили, зачем это нужно, хотя он с присущей ему прямотой задавал этот вопрос. Отделывались общими фразами, дескать, весь мир так работает.
– Там так сложилось исторически, – возражал Дунаев, – у нас сложилось иначе. Но ведь в этом нет ничего плохого, наша тоже исторически сложившаяся система организации работает, и работает хорошо, если всё нормально делать. Зачем же её ломать?
– Время требует иного, – туманно объясняли ему.
– Так объясните, кто стоит за этим вашим временем? Какие структуры? Чего они добиваются? Развала компании? Но их и так достаточно в России, разваленных.
Конечно, он понимал, что такая большая компания, как его «БАЛ», не по зубам местным акулам, уже нагулявшим на приватизации других предприятий неплохой жирок и чтобы подобраться к такому лакомому куску, её нужно раздробить. Сначала раздробить и скупить за бесценок. А уж там видно будет. Жизнь, конечно, заставит снова объединиться. Но это потом, когда будет другой собственник, а не обезличенное государство. И ради этого всё ломать, коверкать человеческие судьбы? Ведь наверняка будут массовые сокращения. На такое он пойти не мог. Он родился в этом городе, учился в авиационном институте, пришёл работать сюда рядовым инженером и почти каждый из четырёх тысяч человек, работавших в компании, был ему знаком. Эти люди выбрали его своим руководителем в непростое для страны время и не просчитались. И вот теперь ему предлагают предательство. Наверное, если бы дела в компании были плохи, он и сам бы не стал особенно возражать против отсоединения от аэропорта. Мировой опыт тоже нужно учитывать.
Но ломать прекрасно работающую структуру было не в его характере, ведь он сам вложил в неё столько сил. Сколько бессонных ночей провёл он в раздумьях? Сколько раз, скрепя сердце, он унижался перед ещё вчерашними советскими ничтожествами, нынче ставшими банкирами, от которых теперь зависело жить авиакомпании или умереть. Ему шли навстречу, когда с охотой, а когда и под нажимом властей, которых он всё-таки убеждал в необходимости сохранения своей мощной авиакомпании в таком, как их, регионе.
Теперь всё обстоит иначе. Конечно, во многом виноват этот дефолт. Но только ли он один? Почему все местные власти, от которых зависело, жить компании или нет, вдруг заговорили совершенно в противоположной плоскости? Нет, Дунаев был далёк от мысли, что купили всех, но всё началось с администрации губернатора в какой-то момент вдруг изменившей политику в отношении авиакомпании.
А политику, как известно, просто так не меняют. Её меняют за обещания будущего. Если этого недостаточно, в дело вмешиваются деньги с обещанием ещё больших денег. О, где крутятся десятки, сотни миллионов долларов трудно устоять. А в такой продажной власти, как власть российская, невозможно. А если ты всё-таки будешь сопротивляться – сотрут. Каким способом? Да найдётся способ, вот проблема-то!
– Валерий Николаевич, – сказал как-то глава администрации в перерыве одного из совещаний, куда Дунаева стали приглашать всё реже, – вы проявляете неуважение к первым лицам нашего региона.
– Соизвольте разъяснить, в чём это выражается? – сухо произнёс Дунаев.
– Вы не считаете нужным ни встречать их, ни провожать, когда они летают по служебным делам в Москву или ещё куда-то. Согласитесь, если первое лицо региона приезжает на какой-то завод, то просто немыслимо, если его не встретит директор этого завода.
– Завод и аэропорт – совершенно разные вещи, – не менее сухо отвечал Дунаев. – На завод он приезжает по каким-то делам, в аэропорт же приезжает, чтобы лететь дальше по своим делам. Когда же работать, если постоянно это делать? Ведь улетают и прилетают ежедневно несколько каких-нибудь руководителей региона. Не считая тех, что прилетают к нам из центра. А что, есть какие-нибудь жалобы на обслуживание?
