Глава 2
Семейные узы
Утром я, спотыкаясь, спустилась на кухню – я проспала гораздо дольше, чем собиралась. Неясные кошмары то и дело прерывали мою дрему чуть не до рассвета; только под утро мне наконец удалось на несколько часов погрузиться в здоровый крепкий сон. Когда я снова открыла глаза, было почти 10:30. У подножия лестницы я остановилась, уловив свое имя, и прислушалась.
– Джессика не имела права так на тебя кричать. Я слышал ее снизу, – говорил Ной.
– У нее были на то все основания. Мне не следовало поднимать эту тему, – отвечала Карен.
– Ну, если хочешь знать мое мнение, это свидетельствует о скверном характере.
– Вообще-то я не помню, чтобы спрашивала твое мнение.
– Да, ты предпочла не советоваться со мной, принимая решение, не так ли? Мы ведь ничего не знаем об этой девушке.
– Она дочь Лиззи, Ной. Это все, что мне нужно было знать.
– Думаю, было бы неплохо узнать еще кое-какие детали! Ей действительно нужно одеваться вот так? Соседи увидят, что она околачивается поблизости, и вызовут полицию!
– О, расслабься, ладно? У нее уникальный стиль, в этом нет ничего плохого.
– Ты уверена, что она не увлекается колдовством, или поклонением дьяволу, или чем-то в этом роде?
– Ной, не говори глупостей, пожалуйста! Она милая девочка, просто одевается немного непривычно. Это не делает ее панком. На самом деле она, должно быть, одаренная ученица, раз получила полную стипендию в колледже Святого Матфея. И вообще, она через многое прошла: переезжала с места на место, каждые полгода меняла школу, а теперь еще и мать потеряла. Если она немного капризничает с точки зрения внешнего вида, вряд ли ее можно винить. Ребенок самовыражается, не более того. Честно говоря, Ной, ты не был таким чопорным, когда мы познакомились. Я помню, в каких кожаных брюках ты щеголял…
– Да-да, хорошо. Но не могла бы ты по крайней мере сводить ее на Ньюбери-стрит и купить ей что-то…
– Если ты думаешь, что я собираюсь указывать этой девушке, как ей одеваться, то ты явно не в своем уме…
– Это было всего лишь предложение. Ладно, пойду поработаю с документами.
Я услышала скрип стула по полу, и по коридору застучали шаги, когда Ной направился в свой кабинет. Как только за ним закрылась дверь, я придала лицу бесстрастное выражение и прошла на кухню.
– Доброе утро, Карен.
– Вот и ты! Я раздумывала, стоит ли пойти проверить у тебя пульс, – ответила она, когда я прошаркала к столу.
– Прости. Наверное, я действительно устала.
– Не извиняйся! Я помню времена, когда сама могла так долго спать, и скучаю по ним. Теперь же не могу заставить себя сомкнуть глаз после восьми утра, как бы мне этого ни хотелось. Моя нечистая совесть всегда вытаскивает меня из постели. – Карен устремилась к шкафчикам, но вдруг остановилась. Она обернулась и окинула меня критическим взглядом. – Между нами все в порядке? Мы с тобой на одной волне?
Я на мгновение встретилась с ней глазами. Меня подмывало сказать «нет», но я сдержалась. Я больше не злилась на нее, по правде говоря. Она всего лишь высказала предположение, которое сделали все остальные, включая полицию. Все, кроме меня.
– Да, между нами все в порядке.
– Хорошо. – Карен открыла шкафчик и смущенно осмотрела его содержимое. – Похоже, на завтрак я могу тебе предложить хлопья «Лаки Чармс» или «Олл-Бран»[16 - Lucky Charms – овсяные хлопья с маршмеллоу в виде волшебных фигурок; All-Bran – цельнозерновые пшеничные хлопья с отрубями.].
Я не смогла удержаться от смеха.
– И кто у вас питается «Лаки Чармс»?
– Ну, может, я и не могу спать как подросток, но запросто сочетаю нездоровую пищу с самыми вкусными хлопьями, – призналась Карен.
– А как же те, что с отрубями?
– Ной пытается меня перевоспитать. Тщетно, но я все равно позволяю ему попробовать. Хочешь, чтобы тебя тоже перевоспитали? – Она помахала передо мной лаконичной коробкой в шутливом искушении.
– От «Лаки Чармс» не откажусь. Я готова съесть все что угодно, если к этому прилагается кофе.
– Вкусный и крепкий, – пообещала Карен.
Когда я села за стол, в голове возник вопрос, который мучил меня еще ночью: собираются ли меня познакомить с моим дедушкой? Я не ожидала увидеть его прошлым вечером по приезде, решив, что в столь поздний час он уже спит. Но теперь, когда наступило утро, мое любопытство снова пробудилось. Насколько я помнила, Карен даже не показала мне его комнату.
– А где мой дедушка?
– Что? – Карен быстро подняла глаза, отрываясь от газеты «Уолл-стрит джорнал».
– Я думала, он живет с вами. Мама всегда говорила, что он с вами в Бостоне.
– О, – Карен отложила газету и посмотрела на меня поверх очков для чтения. – Думаю, ты неправильно поняла. Твой дедушка не живет с нами в одном доме. Он находится в стационарном медицинском учреждении за пределами города. Что рассказывала тебе мама о… состоянии здоровья твоего дедушки?
– На самом деле не так уж и много. В детстве я расспрашивала ее о нашей семье, прежде чем поняла, что она не любит об этом говорить. Она сказала, что у него деменция и он ничего не помнит, потому и не возила меня к нему, когда я просила.
Карен просто кивнула. Я почувствовала легкий укол вины, когда поняла, что и ей, должно быть, тяжело говорить об этом. Тем не менее это не помешало мне продолжить разговор о деде.
– И часто вы с ним видитесь? – спросила я, возвращая пустую миску в раковину.
– Конечно, я навещаю его так часто, как только могу, хотя нетрудно догадаться, что этого явно недостаточно, ведь работа у меня сумасшедшая. Как дочери мне бы хотелось стать лучше. Но, как верно заметила твоя мама, у него помутился рассудок; он даже не может вспомнить, кто я такая, поэтому я стараюсь не корить себя.
– Он где-то поблизости?
– Да, относительно. В Винчестере, примерно в получасе езды отсюда. – Она помолчала, а затем добавила: – Он был хорошим человеком. Любил своих девочек, и я уверена, что тебя тоже полюбил бы. Мне жаль, что ты так и не узнала его.
Внезапный переход на прошедшее время немного расстроил меня, но я все равно продолжила:
– Можно мне… я имею в виду, если ты не против, может, отвезешь меня к нему?
– Джесс, я правда не думаю, что это хорошая идея.
– Послушай, если ты слишком занята, я могу просто вызвать такси или…
– Нет, дело не в этом! – отрезала Карен. – Дело не в том, насколько я занята! Просто видеть кого-то в таком состоянии – это очень тяжелое эмоциональное переживание. – Она невольно содрогнулась. – Я не вправе подвергать тебя такому испытанию сразу после того, что случилось с твоей мамой… В общем, не думаю, что время подходящее.
– Послушай, прости, если я тебя расстроила, но тебе не кажется, что это мое решение? Он мой дедушка, а я никогда с ним не встречалась. Я имею полное право…
– Ты меня не расстроила, – сказала Карен. – Я просто не была готова… Давай ты сначала обустроишься здесь, потом отправим тебя в колледж и все такое, хорошо? Мы можем поговорить об этом снова, когда ты приедешь на рождественские каникулы.
Я пожала плечами, решив пока оставить все как есть. Впрочем, Карен солгала. Она расстроилась, я это видела. Ее прежде спокойное лицо раскраснелось от волнения, и она явно не могла снова сосредоточиться на газете.
Удрученная, я вернулась в комнату, чтобы распаковать вещи, и решила сама придумать, как повидаться с дедушкой.
Как оказалось, в этом не было необходимости. Позже в тот же день Карен появилась в дверях моей спальни и сообщила, что отвезет меня к деду ближе к концу недели, если я все еще хочу поехать. Я сразу согласилась, хотя и удивилась предложению. Думаю, она чувствовала себя виноватой из-за своей первоначальной реакции на мою просьбу. Однако когда наступила пятница, день нашего визита, не осталось никаких сомнений: она очень сильно переживает.
Я заметила это, как только спустилась по лестнице утром. Обычно жизнерадостное, приветствие Карен прозвучало приглушенно, как будто она плакала. Когда она повернулась, чтобы передать мне миску с хлопьями, мои подозрения подтвердились. Даже неизменно безупречный макияж не мог полностью скрыть красные припухлости под глазами и на кончике носа. От этого зрелища меня сразу окатило волной вины, и я почувствовала себя настоящим дерьмом из-за того, что затеяла все это.
– Мы отправимся в путь сразу после завтрака, – сказала Карен, храбро пытаясь сохранить свой обычный беззаботный тон.
– Карен, ты в порядке?
– Все хорошо, Джесс, даже отлично. Просто немного простудилась, вот и все. Или, может, аллергия, не знаю. – Она беспечно пожала плечами. – Не хочешь сделать остановку и выпить кофе по дороге? Думаю, мне нужно немного подкрепиться.
– Конечно. – Я уловила намек и быстро приняла решение.
Если она хотела объяснить мне, почему расстроена, – что ж, здорово. Если нет – это ее дело. Впрочем, мне казалось, что я могла бы ее понять. Она не потеряла своего отца физически, как я потеряла мать, но все равно лишилась его. Я догадывалась, что в некотором смысле это, возможно, даже хуже, чем если бы он действительно умер.
Я ждала в машине, пока Карен сбегала в «Старбакс» и вернулась через несколько минут с парой пенистых латте. Выезжая из города по шоссе в более тихие северные пригороды, мы молча пили кофе. Карен слушала ток-шоу по радио, проявляя повышенный интерес к политике. Не могу сказать, что я терпимо относилась к правым настроениям, но ханжеский голос ведущего странным образом гармонировал с ровным гулом двигателя автомобиля и как будто убаюкивал. Когда мы съехали с федеральной автострады на тихую обсаженную деревьями улицу, Карен заговорила:
– Просто помни, Джесс, он почти лишен рассудка. Иногда он узнает меня, но нечасто. И, естественно, не узнает и тебя, потому что вы никогда не встречались. Я, конечно, рассказывала ему о тебе, но не думаю, что он что-либо помнит. И порой… – Тут она сделала паузу, словно тщательно подбирая нужные слова. – Порой он несет совершенную бессмыслицу. В общем, делай скидку на то, что он не в своем уме.
Я с трудом сглотнула; нервозность Карен постепенно передавалась и мне.
Мы повернули и оказались перед белым викторианским зданием с отделкой в виде имбирных пряников и деревянной табличкой на воротах, гласившей: «Винчестерский дом престарелых». Снаружи дом окружала широкая веранда, уставленная пустыми креслами-качалками. От одного взгляда на эти заброшенные кресла мне пришлось бороться с внезапным и пугающим желанием расплакаться.
* * *
Дом, очевидно, когда-то был частным, и его переоборудовали для нового назначения. В его облике отчетливо ощущался стиль начала XX века, но последующие реновации бросались в глаза. Характерная современность поднимала свою уродливую голову, резко контрастируя с аутентичностью; стеклопакеты безучастно смотрели из высоких оконных рам, а кондиционеры усеивали стены безобразными наростами. Усиленные металлические поручни и пандусы для инвалидов добавляли последний штрих к картине глумления над стариной.
Внутри, в вестибюле с высоким потолком располагалось что-то вроде стойки администратора, за которой сидела медсестра.
– Доброе утро, миссис Хант. На этой неделе вы приехали с утра пораньше.
Она пододвинула к Карен планшет-блокнот, и та, явно зная правила, расписалась в нем.
– Да, я привезла племянницу из Нью-Йорка, чтобы она повидалась с дедушкой. – Карен склонила голову в мою сторону.
– О, как мило! Что ж, я уверена, он будет очень рад видеть вас обеих. Давайте я проверю расписание и посмотрю, в палате ли он. – Медсестра лучезарно улыбнулась и повернулась к нам спиной, чтобы позвонить по телефону.
Пока мы ждали, я осмотрелась. За дверью открывалась гостиная с камином. Солнечный свет струился сквозь белые кружевные занавески. Несколько столиков и кресел были расставлены по всей комнате в уютной, располагающей к отдыху обстановке. В гостиной было так тихо и неподвижно, что поначалу она показалась необитаемой. Однако когда я медленно обвела ее взглядом, стало понятно, что это не так.
В комнате тут и там расположились пятеро постояльцев, все совершенно недвижимые. Древняя сморщенная старушка в голубой флисовой ночной рубашке сидела в инвалидном кресле у окна, вероятно, чтобы любоваться видом, хотя выглядело все так, будто она вообще не подозревает о существовании какого-либо внешнего мира. Два старика сгорбились над шахматной доской; чья была очередь ходить, оставалось только гадать, потому что оба озадаченно смотрели на доску, как будто не уверенные в ее предназначении или отношении к ним. Над спинкой розового дивана виднелись две седые головы на костлявых плечах, обращенные к беззвучному телевизору, где внизу экрана мигали субтитры… Нет, я не ошиблась в своем первом впечатлении: комната была пуста. Боже, умоляю, сделай так, чтобы кто-нибудь пристрелил меня, пока я не состарилась настолько.
– Джесс? Теперь мы можем подняться. Медсестра сказала, что папа в своей комнате. – Карен указала на лестницу, ведущую из холла.
Я последовала за ней наверх.
Лестница выглядела как портретная галерея семьи, никогда не знавшей молодости. На меня смотрели фотографии пожилых людей, спонсоров дома престарелых и его программ. Под рамками размещались золотые таблички с именами жертвователей и, что очень печально, датами их рождения и смерти. Я с трудом сдерживала дрожь, но продолжала читать. Это было похоже на прогулку по кладбищу, оклеенному обоями, с надгробиями в виде позолоченных рамок.
Поднявшись по лестнице, мы вошли в первую комнату слева. Она оказалась на удивление светлой и жизнерадостной, с большими окнами, в которые врывался утренний солнечный свет, рисуя на полу упорядоченный геометрический узор. На окнах висели белые занавески с оборками, а две кровати были застелены яркими лоскутными покрывалами. Конечно, не обошлось без намеков на болезнь – инвалидное кресло, безликая душевая кабина, несколько больничных мониторов и подставок для капельниц, – но в целом создавалось ощущение собственного дома, а не медицинского заведения. Я ощутила внезапный прилив нежности к Карен за то, что она подыскала такое место для своего отца.
– Вон он, – прошептала Карен мне на ухо, указывая на зеленое плюшевое кресло, обращенное к окну.
Я всегда представляла себе, что именно в таком кресле мог бы сидеть веселый дедуля в домашних тапочках, окутанный клубами дыма из трубки, – образ, без сомнения, почерпнутый из литературных источников. Но этот старик мало походил на дедушку, которого я себе нафантазировала.
Он смотрел в окно, но не безучастно, как та женщина из гостиной внизу, а с явным ожиданием. Он был поразительно худощав, со впалыми щеками под резкими скулами, которые, казалось, вот-вот прорвут кожу. Его поза выдавала напряжение; он наклонялся к окну и так сильно сжимал подлокотники кресла, что побелели костяшки пальцев. С седыми разлетающимися волосами, закутанный до пояса в плед, он производил впечатление одуванчика, который тянется из горшка навстречу солнечному свету. Казалось, он совершенно не осознавал, что к нему пришли.
Карен провела меня через комнату, слегка придерживая за локоть. Мы сели на обитый такой же зеленой тканью диван напротив кресла. Вблизи я разглядела, что губы деда, ужасно потрескавшиеся и сухие, очень быстро двигаются, выдавая какой-то беззвучный поток слов.
– Это обычное дело. Мне так и не удалось понять, произносит ли он что-нибудь на самом деле. Он теперь почти не разговаривает вслух, – прошептала мне Карен. Затем она повернулась к отцу и сказала громким ясным голосом: – Папа, я привела кое-кого к тебе в гости.
Я внимательно наблюдала за своим дедушкой. Что-то промелькнуло в его глазах, и он слегка повернул голову. Я поняла, что на каком-то уровне он осознал наше присутствие.
– Папа? Папа, я хочу тебя кое с кем познакомить. Это Джессика. – Карен замолчала и бросила на меня виноватый взгляд. – Вернее, Джесс. Это Джесс. Дочь Элизабет. Твоя внучка.
– Э-э-э, привет, дедушка. Приятно наконец-то познакомиться. – Даже попытка заговорить с ним представлялась верхом глупости.
Мне показалось, что он слегка наклонил голову, хотя бы и в ответ на звук моего голоса. Я открыла было рот, чтобы заговорить снова, но тут же его закрыла, не зная, что еще сказать.
Карен встала.
– Я оставлю вас двоих, чтобы вы познакомились.
Она быстро вышла на цыпочках. Ее голос снова звучал приглушенно, выдавая слишком сильные эмоции.
Долгую минуту я просидела рядом с дедом в полном молчании. Теперь, когда Карен не было рядом, мне стало спокойнее, и я просто смотрела на него, наблюдая за едва заметным, мерным движением его губ. Я наклонилась ближе в надежде различить, что он говорит, но это оказалось невозможно: либо он бормотал слишком быстро, либо движения губ вообще не складывали слова.
– Я давно хотела встретиться с тобой. Прости, что это заняло так много времени, – наконец произнесла я.
И снова легкий наклон головы.
– Мама нечасто говорила о тебе, потому что это ее огорчало, но я знаю, что она тебя очень любила.
У меня возникло странное ощущение, будто он слушает. Его губы больше почти не шевелились, а в глазах промелькнуло что-то вроде понимания. Воодушевленная, я продолжила:
– Мама говорила мне, что нет смысла приезжать к тебе в гости. Она сказала, мол, ты даже не поймешь, что мы здесь, и поэтому не хотела подвергать меня такому испытанию. Карен сказала то же самое. Но ты ведь знаешь, что я здесь, не так ли?
На самом деле это был не вопрос. Он знал, что я здесь, теперь в этом не было никаких сомнений. Его руки как будто ослабили отчаянную хватку на подлокотниках, костяшки пальцев уже не выглядели такими белыми и напряженными.
– Мама умерла. Карен, конечно, рассказала тебе об этом. Я просто хочу, чтобы ты знал: она очень любила тебя и ей просто было тяжело видеть тебя таким. Мама не хотела бы, чтобы ты думал, будто она забыла о тебе.
Я высказала больше, чем когда-либо намеревалась, особенно учитывая, что он находился в каком-то едва ли не вегетативном состоянии. Я даже не была уверена, что мама испытывала такие чувства; в конце концов, она никогда особо не распространялась о своем отце, тем более в столь многословных выражениях. Но до меня дошло, что ему, не способному ответить, я могу сказать все, что хочу, не беспокоясь о его реакции. Не знаю, это было похоже на молитву, исповедь или что-то в этом роде. По крайней мере, я так думала, потому что никогда не была в церкви.
Почувствовав внезапный прилив жалости к бедному старику, я потянулась к нему и накрыла его скрюченную паучью руку ладонью.
А дальше все произошло так быстро, что я не успела опомниться.
Я словно щелкнула каким-то невидимым выключателем. Его рука внезапно взметнулась вверх и сжала мою руку железной хваткой; я никак не ожидала такой силищи от дряхлого и немощного старика. Он так резко притянул меня к себе, что я слетела с дивана и внезапно оказалась перед ним на коленях. Его лицо, за мгновение до этого старательно обращенное в пустоту, смотрело на меня с необъяснимым отчаянием. Глаза все еще были затуманены, но что-то за пеленой проснулось, и это что-то испугало меня.
