Этот Вермеер сквозил Питером как любая арка, ведущая в закрытый двор-колодец. Но было в нем что-то торгашеское, от Москвы, хабальское – наверное, все дело было в глазах. В больших, темно-серых глазах с расширенными зрачками, которые ощупывали Даню все то время, пока он стоял рядом. И Даня чувствовал неприкрытый, откровенный, фонящий не похотью, как у Виталия, а любопытством интерес. Словно его изучали, как редкую многоножку. Но удивило Даню не это, а то, что он сам вдруг испытал то же. От этого человека было трудно отвести взгляд, хотя поначалу он принял его за приставучего участника выставки. Но потом повернулся, встретился с ним взглядом и уже не отлип. Странное ощущение.
Вечером, пока Виталий был в душе – он сегодня рано приехал, вместе с ним, – Даня забил имя и фамилию нового знакомого в поисковике и долго листал его статьи. Почти все они были обличающими, абсолютно все – ядовитыми, как рыба-фугу, которую Вермеер знал, как готовить, раз до сих пор был жив. Либо у него была «крыша» – да по-любому была, очевидно же. Его бы давно посадили на нож за такие выходки. Хотя… Нет, депутатов, дочек ФСБшников и майоров полиции он не трогал.
Даню чтиво затянуло – он испытал нечто вроде восторга от того, как умело Вермеер жонглировал фактами, ходя по самому краю и балансируя. Для того, что он писал, нужна была смелость и любовь к адреналину. Ну и честолюбие, конечно. Со статей он плавно перешел на изучение списка наград и побед журналиста, потом на его личную страничку в соцсети и галерею фото. Еще более странно было видеть этого человека улыбающимся. Искренне, а не как там, на выставке, где пришлось торчать до самого вечера. С точки зрения Виталия день был плодотворным – Даня обзавелся нужными знакомствами и его заметила известная в городе поэтесса, которая могла потом расхвалить его своим друзьям-меценатам. Не то чтобы Виталий не имел средств на его раскрутку, но от вливания капитала не отказался бы.
– Что ты там смотришь? – прозвучало за спиной, и Даня неохотно захлопнул ноут:
– Изучал статьи этого Савелия. Хотелось убедиться, так ли он плох, как его малюют.
– И что ты скажешь о его статьях?
– Они дерзкие. Как будто обличая кого-то, он с ним умудряется заигрывать. Это не статьи человека, который просто любит поливать кого-то говном. Он с их помощью будто хочет получить ответ на свои вопросы, добиться внимания к проблеме и выслушать оппонента. Но и самолюбования там много.
– Меня радует, что уроки этикета и логики пошли тебе на пользу, мысли ты формулируешь неплохо, не то, что раньше, – произнес Виталий, становясь у него за спиной и опуская руки на плечи. Даня хорошо знал этот жест – значит Марш настроен на неторопливый, долгий секс с оральными ласками. Дане нравилось грубо и сильно, но так было только первое время, когда Виталий был голоден до него и никак не мог насытиться. Потом понял, что так может быть постоянно, глотать кусками блюдо, которое нужно есть вдумчиво – чистой воды кощунство, и открыл Дане мир нежных опытных ласк. Виталию было сорок два, и он умел и хотел открывать ему новое. Дане должно было исполнится девятнадцать – и он был жаден до любых ласк и любого внимания, которого не получал раньше.
– Но, – продолжал Виталий, разминая его плечи, – меня не радует твой интерес к этому человеку. Я ведь и приревновать могу.
Даня закатил глаза:
– Умоляю тебя! Смешно.
– В любом случае завтра же начнем вбрасывать дезу про твой роман с блогершей. Я уже выбрал – Маша Баунти, она делает обзоры на брендовую косметику. Вроде как даже поет… Придумаем легенду и я скажу, что делать дальше.
– Обязательно завтра начинать?
– Да, слишком уж часто нас видят вместе – учти и это тоже. Даже если у кого-то возникли сомнения по поводу наших сугубо рабочих отношений, пора их развеять.
Глава 5.
Савва был из тех, кто зонт с собой не брал никогда. Потому что всегда действовал по ситуации – если пойдет дождь, он зайдет в кафе по пути и дождется такси, если не на байке, а если на байке – какой зонт?
У Саввы была спортивная «ямаха» на семнадцать литров, ядовито-зеленого цвета. Вообще-то он собирался купить черную, чтоб не выделяться и не слишком привлекать ненужное внимание, но с разбегу влюбился в эту. Помимо байка в его жизни была еще одна сильная любовь – написание фантастических романов, которые он публиковал под псевдонимом «Алексей Дэ» и которые неплохо продавались в сети. Обычный середнячок среди прочих, хотя его замечали и знали многие. Савва точно знал, что тот же Джон – поклонник Алексея Дэ, несмотря на то, что фыркал презрительно на Савелия Вермеера, называя его за глаза выскочкой. Савва мог бы подтолкнуть самого себя выше, на самую верхушку топов без особого труда, задействовав знакомства, но какой смысл тогда был во всем его творчестве? Популярности Алексей Дэ добился сам, поднимаясь с низов, как и Савва. Как раз это и было главной задачей – добиться любви читателя только благодаря усилиям своего ума и мастерству экскурсовода по придуманным мирам. Пиар и приспособленчество, шантаж и лесть были для него чужды как в самом начале карьеры, так и сейчас.
Савва давно смирился с тем, что в нем живут два человека – один мечтатель и лирик, другой прагматик и скептик. В обоих случаях он одинаково раскрывал свою душу, обнажая перед публикой все свои пороки и достоинства, вынимая поочередно из шляпы фокусника то пушистых белых кроликов, то их смердящие внутренности.
Конечно, реагировали по разному, но все равно одинаково – Алексею сыпались в личку оскорбления от хейтеров и признания в любви от поклонниц, Савве ломали ребра обличенные и вручали премию лучшего журналиста Питера – а один раз и России – такого-то года оценившие. В обоих случаях его все устраивало.
Савва родился и жил в Питере до семи лет, поэтому с молоком матери в него впитались «поребрики» и «парадные», вместо водолазок он носил «бадлоны», а вместо батонов покупал «булки». Потом отца перевели работать в Москву, там Савва пошел в школу и там же ее и закончил. А вот поступать на высшее вернулся обратно в Питер, потому что, что уж скрывать, где еще получать достойное образование, как не в культурной столице? Тем более, московская школа журналистики была жестче, а он хотел – глубже. Учился, несмотря на характер, на отлично, – еще бы, в семье учителей, – потому поступил на бюджет. Изначально собирался на филфак, но черт дернул выбрать журфак – наверное, из-за врожденной тяге к новому. Ему тогда показалось, что на журфаке будет куда интереснее, в чем он не ошибся.
Мама, само собой, цокала – где филология, а где журналистика. Как что-то действительно серьезное, настоящее и эрзац. Папа поддержал сына – ну что ему обещает филология, если он не станет именитым искусствоведом? Работу в музее или библиотеке? Преподавательство? А тут – журналистика, четвертая власть.
Родители так и остались жить в Москве, Савва приезжал к ним часто, но реже, чем хотелось бы – весь был в работе днем и творчестве ночью. Гордился тем, что не смешивает одно с другим: если он писал статью, то идеи по поводу мироустройства на планете в выдуманной накануне вселенной пресекались на подлете.
Новая идея как раз настигла его после знакомства с Чеховым, поэтому, сдав редактору обзор выставки на вычитку, он на некоторое время забыл про него, а когда вынырнул из своего творческого запоя, то в сети уже активно муссировалась тема романа блогерши Баунти с новой звездой шоубиза – Даниилом Чеховым. Савва ее знал, но все равно открыл свежие фото и вздохнул: боже, ну неужели Виталий серьезно?.. Мог бы подобрать своему интеллигентному трепетному мальчику что-то более одухотворенное. Певичку из своей плеяды или начинающую актрису. Но вот это, ярко раскрашенное, в розовых дредах, тощее и в конверсах с разноцветными шнурками… Таких Савва больше всего не переносил. За всю жизнь он видел их больше, чем кто-либо, и все они своим внешним видом кричали – посмотрите, я особенный, я личность, я не такой как вы, не такой, как все! У меня татухи на лице, шрамирование, яркие шмотки, пирсинг в клиторе и стразина в жопе, моя любимая книжка «Анна Каренина», а слушаю я Хоя и Клода Дебюсси, когда у меня наступает маниакальная стадия биполярного расстройства.
Савва когда-то допускал мысли, что такие люди могут быть особенными, и иногда были. Но чаще всего обычная дворничиха из Самары, любящая читать по вечерам Солженицына, оказывалась куда глубже, чем все эти личности. Потому что в мире особенных поистине особенными становились обычные. Без модных психических расстройств, зависимостей и татух. В такие моменты Савва вспоминал своих ласточек на шее – для кого-то они были символом свободы и скорости, а для кого-то…
Конечно, чтобы заявить всем о своей ориентации он мог бы ебануть розовый треугольник или иную символику прайда. Но и тем, кто был в теме, достаточно было знать, что среди своих ласточки на шее вопят о том, что их владелец очень любит горловые минеты. Любит, умеет и практикует. Иногда это помогало обзаводиться интересными знакомствами в тех же клубах, а если Савва знакомиться не хотел, то делал вид, что не понимает намеков. Какие татухи, вы о чем, любезный? Ну ласточки, ну и что. Красивые птички. Он же свои черные полосы у локтя не показывал. Никогда. Потому что носил всегда рубашки и футболки с длинным рукавом. А вот их набил реально по приколу – всегда было забавно замечать удивление на лице того, перед кем он раздевался, иногда и ужас – фистинг не все любили. Приходилось разубеждать парней в том, что им сегодня обязательно будут засовывать руку в зад. На такое у Саввы бы и не встало.
Как и у Чехова на Баунти – он готов был на что угодно поспорить. И дело даже не в самой этой размалеванной мартышке, а в том, что у Дани, похоже, на баб и не вставало. Подозревал Савва такой расклад. Поэтому, чтобы проверить и понаблюдать за «влюбленными» со стороны, он поехал на закрытую тусу в клуб, где Даня должен был выступать и где, конечно же, терлась его Маша. И их вместе – конечно же ненамеренно – засняли бы папарацци и слили бы видео в сеть. Савва эту схему знал до последней мелочи: сначала тайный роман, потом развитие отношений, красивая любовь, затем кульминация – измена или некрасивое расставание. Виталий, скорее всего, поставил бы на последнее. Для измены нужно больше времени на обсасывание истории в сети, а времени у него нет, надо сделать скандал раньше, перед самым ежегодным чествованием певунов с наградами от радиостанции, где на эфиры приглашают звезд уровня Киркорова.
В клуб Савва приехал как раз к выходу на сцену Даниила. И как только увидел его, сразу понял, что сегодня не выпустит его из этого клуба, не узнав «на ощупь».
Глава 6.
В клуб «Ленинградка» Даня ехал в настроении «бухать и плакать». Больше всего злило, что бухать было нельзя, – только не на людях! – а плакать ему дозволялось только во время оргазма. Ну, по предоставлениям Виталия, хотя такого ни разу не было. Виталий тоже сам верил в созданный им образ, утверждая, что просто раскрыл Даню, его суть, а то, что было в провинции… Провинция подавляет. Говорят, хорошие художники должны быть голодными, но никто не уточняет – не постоянно. Иногда, для остроты переживаний, чтобы на контрасте с сытой жизнью осознать, как это прекрасно, когда хлеб не только свежий, но еще и с маслом. Постоянная бедность и безденежье отупляют и низводят до уровня травоядного скота. Душе не развернуться среди урчащих кишок и торчащих ребер.
Даня с ужасом вспоминал те дни, когда приходилось петь на морозе простывшим голосом, ведь тогда он даже не знал, что так его можно потерять в принципе. Вспоминал, но все равно был рад, что приходилось, ведь иначе бы он точно сторчался. Это сто процентов. И отчасти Виталий действительно был прав в том, что раскрыл его – только тут, в Питере, в студии звукозаписи и на сцене он чувствовал себя в своей тарелке. Робость и страх были только в самые первые дни, потом они исчезли – когда он услышал свой голос со стороны.
– Годно, – сказал тогда друг Виталия, тоже композитор, Соколов. – Годно. Будешь нашим, русским Тео Хатчкрафтом. Есть что-то такое общее. Диапазон… хм. Я бы советовал пробовать синтипоп, инди-рок тоже, но попозже.
Виталий прислушался, и поэтому песни Дани поперли под электронщину. Чувственно, утонченно и в ритме нового времени, что подходило и для сцены, и для радио, и для клубов. На выступления в клубы Виталий направлял его теперь постоянно, чтобы быть ближе к потенциальному слушателю и местной богеме – как раз таки ради последней они таскалась и по выставкам.
В этот раз предстояло провести вечер с Машей Баунти, с которой они уже встречались два раза в кафе, но разговаривать не получилось – перекинулись парой слов и поняли, что друг другу не интересны. Маша спасала тем, что сидела в телефоне без перерыва, даже в клубе. Как и просил Виталий, Даня посидел рядом, положив руку ей на талию и улыбаясь, Маша поулыбалась в ответ, быстро чмокнула клубничными губами в губы, чтобы их сфоткал заранее приглашенный человек, а потом снова уплыла в интернет. Впрочем, Дане тоже было пора.
– Девочки и мальчики, сегодня у нас особенный гость – кто еще не знает Даниила Чехова? Ты? Или ты? Ты знаешь, вижу, из кармана торчат твои мокрые трусики или это салфетка?
Да уж, админ у них тут точно странноватый. Но он был прав – девчонки, стоящие у края круглой «таблетки» в центре зала, завизжали восторженно. Даню уже многие узнавали и он все обрастал и обрастал поклонницами. Когда он вышел и положил обе руки, сцепив пальцы, на микрофон на стойке и закрыл глаза, слушая музыку, визжать перестали. Миша, его стилист, царь и бог, как он сам про себя говорил, по-прежнему придерживался в его образе кэжуал-стиля, выбирая для вечерних выходов тотал блэк. Поэтому сегодня Даня был в черной рубашке и черных джинсах. В джинсах – подтянутая, подкачанная в спортзале задница, походы в него были обязательным условием контракта с Виталием. Петь, если честно, не хотелось, потому что перед этим настроение испортила мать, которая опять звонила бухая, но Даня научился заталкивать эмоции подальше. Потому что сцена – это работа. Людей, которые заплатили за билеты – это в будущем – или за вход в клуб, как сейчас, не волновало твое душевное и физическое состояние. Они заплатили за возможность слушать тебя.
Везло в том, что ему не надо было настраиваться на выступление, крещение толпой он тоже давно прошел, на тех самых улицах, поэтому ему легко было представлять, что вокруг никого нет, что он наедине с музыкой. Но одновременно с этим он представлял их всех, каждого, кто стоял в зале и слышал его, и ничего, кроме их одобрения и восторга ему было не нужно. Это было сильнее любого наркотика, это подтвердил бы любой, кто хоть раз попробовал вкус даже маленькой славы – это было как оргазм, круче оргазма.
Даня пел ни для кого и для всех одновременно, на сцене он не становился другим, только самим собой – проводником звука в мир слабослышащих. Он восторгался вместе со всеми, вместе со всеми тащился от своего же голоса и, как и всегда теперь, еще некоторое время после аплодисментов приходил в себя. Нужно было еще помиловаться с Машей, может, даже жахнуть коктейлей, пока Виталий не нудит на ухо, но вместо этого он сразу пошел курить на улицу. Потом зашел в туалет, вымыл руки и стоял у зеркала, поправляя манжеты, когда услышал:
– Красиво поешь. Но мне не нравится.
Из зеркала на него глянули большие темно-серые глаза с расширенными зрачками.
– Почему?
Савве, который стоял рядом и вытирал руки бумажным полотенцем, определенно удалось его уязвить.
– Потому что слишком выхолощено. Слишком… обезжирено. Ты поешь о чувствах, но в этот момент не чувствуешь ничего, кроме радости от того, какой ты охуенный.
– А ты у нас не только художник, но и критик, похоже, – произнес Даня, тоже переходя на «ты», хотя делать это было крайне нежелательно, ведь тогда становилось ясно, что его зацепило.
– Время от времени.
– Еще и сталкер.
– Иногда. Когда мне что-то интересно. Например, как скоро твой фиктивный роман закончится и не окажется ли по его завершению Мария случайно беременной.
Дане не следовало брать Савву за плечо, разворачивать и толкать его спиной в стену – это бы выдало его дворовое происхождение с головой. Но он так и сделал. И стоял, гневно раздувая ноздри, пока Савва смотрел на него слегка удивленно и преувеличенно меланхолично.
– Правду про тебя говорят, что ты журнашлюха, – произнес Даня, еще сильнее впиваясь пальцами в твердое плечо под футболкой. – Что таким, как ты, нравится копаться в чужой личной жизни.
– Знаешь, в чем разница между шлюхой и проституткой?
– Проститутка за деньги…
– А шлюха – по любви, – закончил Савва. – По любви к ебле. Так что я не продажная девочка, Данечка. Я вообще не девочка, если ты не заметил. Поэтому прессовать меня не надо.
– Угрожаешь?
