Его голос, тихий, хрипловатый, когда он шептал мне на ухо глупости, чтобы я смеялась.
Его ладонь на моем животе – мы оба мечтаем, что однажды он будет так гладить растущий живот, наш общий.
Я мечтала об этом.
Я верила.
Теперь его руки оставили на мне синяки.
Его глаза смотрели с ненавистью, не узнавая.
Что я сделала не так? Почему человек, которого я любила всей душой, превратился в чудовище, запер меня здесь, угрожал мне, бил меня?
Я ищу ответы в себе, перебираю тысячи вариантов, но нахожу только пустоту.
Я ошиблась. Доверилась не тому человеку. Я… я подвела своего малыша.
Простит ли он меня, этот еще не родившийся крошечный комочек жизни?
Теперь, самое главное – я должна его защитить.
Я обязана.
Вновь вслушиваюсь в свое тело, пытаясь уловить хоть что-то, шевеление, какой-то знак. Но малыш еще слишком маленький. Слишком рано, чтобы почувствовать движение.
Только мое сердце стучит в гулкой, мертвой тишине комнаты, отбивая одинокий, судорожный ритм.
Я не спала всю ночь, провалилась в короткое сновидение лишь под утро. И открыла глаза сразу как рассвело. Свет бледного утра медленно заползал в комнату сквозь щель в занавесках, окрашивая все вокруг в безжизненные сероватые тона.
Голова гудела, будто ее выжали, сердце ныло тяжелой тупой болью. Я так и лежала на кровати, не раздеваясь, не двигаясь, обнимая себя руками.
Где-то в доме хлопнула дверь. Муж уехал. Я слышала, как рычал мотор его машины, как колеса со скрежетом выворачивали гравий на подъездной дорожке.
Тишина.
На несколько секунд я позволила себе вдохнуть чуть свободнее.
И в этот момент в комнату, не постучав, вошла Каролина, с подносом в руке.
Как всегда, с брезгливым выражением на лице.
– Кира, – произносит свекровь резко, будто укоряя. – Что вчера произошло? Почему Анри такой дерганый сегодняшним утром? Сколько можно трепать ему нервы? И с чего я должна приносить тебе в комнату еду? – ставит поднос на прикроватную тумбочку. Чашка с чаем, тост с маслом, что-то еще. Меня начинает подташнивать. Но надо поесть… ради малыша.
– И что у вас за игры, почему он запер тебя в комнате? Я не собираюсь быть ничьей нянькой!
Я молчу, у меня нет сил общаться.
Свекровь тяжело вздыхает, садится в кресло.
– Послушай меня, – начинает наставительным тоном, словно разговаривает с упрямым ребенком. – В браке всякое бывает. Мало ли, что у мужчины на стороне. Главное – дом, семья. Мудрая женщина знает, когда надо закрыть глаза.
Я медленно сажусь на постели. Поднимаю на нее взгляд. На лице свекрови появляется шок, удивление. Ну еще бы, ведь на моей скуле кровоподтек. Багровые синяки на руках, ногах.
– Ваш сын – жестокий садист.
– Это ты его довела! – вскрикивает, отрицая истину. Чего и следовало ожидать…
Глава 5
– Ну подумаешь, изменил, – произносит свекровь после паузы. – Ты бы лучше подумала, почему. Мужчинам нужно внимание, забота. Может, ты была холодной? Была слишком занята собой, своими делами? Ты слишком увлечена этим своим дизайном одежды. Ты замужняя женщина! Должна родить детей моему сыну, а не тешить свое самолюбие.
Каждое слово вонзается в меня, как ржавый нож.
– Серьезно? По-вашему, я занималась тем, что тешила свое самолюбие? – спрашиваю горько. – Ничего что доход мое дело приносит куда больший, чем сдыхающая фирма вашего сына?
– Вот! Ну конечно! И ты еще удивляешься, что Анри пошел на сторону? Ты грубая! Разве можно так с мужчиной? Ты эгоистка, Кира! – продолжает валить все на меня, словно читая лекцию. – Настоящая жена должна уметь терпеть. Понимать. Прощать.
Сжимаю руки в кулаки, ногти впиваются в ладони.
"Я должна прощать? Я должна понимать?"
Перед глазами вспыхнули образы: рука, с силой ударяющая меня по щеке, злобные слова, кровь на моих губах, мои попытки защитить живот, жестокие оскорбления.
И эта женщина сейчас говорит мне, что я виновата?
– Возьми себя в руки, Кира, – добавляет Каролина с нажимом. – Ради семьи. Ради своего будущего. Ты хочешь остаться ни с чем? Устроить скандал, разрушить всё? Глупо. Очень глупо. Женщина должна быть мудрой.
– Поешь и приведи себя в порядок. Нужно быть в форме. А то на кого ты похожа…
Бросает на меня последний холодный взгляд и наконец уходит. Дверь закрывается за ней с сухим щелчком.
Остаюсь одна в комнате, полной застоявшегося страха, боли и унижения.
Смотрю на поднос, на остывающий чай, и в горле стоит такой комок, что я едва могу дышать.
И только внутри меня, очень тихо, едва слышно, растет какое-то новое чувство.
Не страх.
Не вина.
Что-то другое.
Твердое. Живое.
Долго сижу неподвижно, глядя на остывающий чай, на крошку хлеба на краю тарелки, на всю эту притворную заботу, которая сейчас кажется особенно мерзкой.
Слова свекрови продолжают звучать в ушах, как глухое эхо: "терпеть", "понимать", "вина твоя"…
Из груди вырывается хриплый звук: не то вздох, не то беззвучный крик.
И вдруг я отчетливо понимаю.
Я не хочу так жить.
Я не хочу быть женщиной, которая терпит. Которая оправдывает удары. Которая винит себя за чужую подлость.
И не буду.
Медленно опускаю ноги на пол. Движение отзывается болью в боку, в спине, но я поднимаюсь. Тихо, осторожно, будто учусь ходить заново.
Мир вокруг по-прежнему серый, мутный, но внутри меня вспыхнул крошечный огонек. Слабый и дрожащий.
Обнимаю живот, еще совсем плоский.
"Ради тебя," – шепчу беззвучно. "Ради нас. Я выберусь отсюда."
Боль, страх, предательство все это никуда не исчезнет. Но решение помогло, теперь я отчетливо понимаю, что главное сейчас: я должна защитить эту маленькую жизнь внутри себя, даже если никто в этом доме, в этом мире, не поможет мне.
Я буду бороться.
Я не сломана.
Пока внутри меня бьется крошечное сердце, я смогу справиться с чем угодно. Не позволю им сломать меня окончательно.
Придумаю, как выбраться.
Прислоняюсь к стене, пытаясь удержаться на ногах. Комната кружится перед глазами. Заставляю себя дышать медленно, глубоко.
Начинаю думать, как сбежать.
Комната заперта снаружи – когда Каролина вышла, я слышала, как щелкнул замок. Окно. Я подошла к нему, осторожно отодвигая тяжелую штору. Второй этаж. Невысоко. Прыжок отсюда не убьет меня, если повезет. Но сможет ли выстоять тело после вчерашнего избиения? А если я наврежу ребенку?
Отступаю назад, кусая губы до крови. Нет. Нельзя рисковать так бездумно.
Нужно как-то выбраться из комнаты. Найти телефон. Вызвать полицию.
На всякий случай обыскиваю комнату, но это не дает результатов.
Сажусь обратно на кровать, сжимая в руках одеяло, пытаясь собрать мысли.
***
Дни слились в один бесформенный ком. Я перестала понимать сколько уже нахожусь в этом жутком плену. Не знала, какой сегодня день недели. Не знала, утро это или вечер, пока солнце не падало через окно в определенном углу комнаты.
Всё стало одинаковым: постель, ванная, еда. Как в больнице. Или в тюрьме.
Я потеряла связь с подругами и сотрудниками своей фирмы, теперь бизнесом руководил Анри. Даже думать не хотелось, во что он превратит мое детище.
У меня даже появилась сиделка, или, скорее, тюремщица. Крупная спортивного телосложения женщина. Она не говорила ни по-английски, ни по-французски. Смотрела на меня не как на человека, а как на функцию. Приносила завтрак, смотрела, как я ем. Не разговаривала, не задавала вопросов. Только следила.
Свекровь появлялась, как буря: шумная, раздраженная, капающая ядом, как старая ржавая труба. Жаловалась, что я "гублю мальчику жизнь", угрожала, что если я только попробую опорочить честное имя их семьи, то очень пожалею.
А потом снова тишина. Гнетущая. Пронзительная. Но я предпочитала ее.
Ходила по комнате взад и вперед, считала шаги. Прислушивалась к звукам в доме, надеялась услышать что-то извне: лай собаки, детский смех, гудки машин.
Но стены были глухи.
Как и люди.
Раны заживали.
Синяки сменяли фиолетовый на бледно-желтый, порезы затянулись.
Но внутри становилось все хуже.
Я чувствовала, как что-то во мне гаснет. Как будто тьма медленно затягивает душу, капля за каплей. Я все меньше говорила. Ушла в мысли, читала книги, благо в них меня не ограничивали. Лишь инстинкт, защитить ребёнка, держал меня на поверхности. Заставлял продолжать верить, что выберусь. Я должна его спасти. Он не может родиться в такой обстановке!
Я сидела, прижавшись лбом к холодному стеклу, и представляла, как он делает свои первые шаги. Мне почему-то казалось, что это мальчик.
"Мама, я тут. Не сдавайся."
Я слышала эти слова во сне и просыпалась. Стирала слезы с лица…
***
Меня снова тошнит, едва успеваю добежать до ванной. Тошнота вырывает из меня все: боль, страх, слабость. Я опираюсь о край раковины, дрожу всем телом. В горле жжет, глаза слезятся.
Я не слышала, как она вошла.
– Ты беременна, значит, – звучит за спиной голос свекрови. Холодный. Торжествующий. – Маленькая лгунья. Хотела скрыть это от нас?
Поднимаю глаза в зеркало. Каролина смотрит на меня, скрестив руки, словно только этого и ждала.
– Почему ты не сказала?! Анри должен знать.
– Нет, – шепчу я. – Не говорите ему… пожалуйста…
Но она уже уходит. Уже набирает номер. Я слышу его голос через телефон – громкий, злой.
Вечером Симон врывается в комнату, его глаза горят бешенством.
– Ты думала скрыть от меня моего ребенка? – орет не своим голосом. –Ты, идиотка?! Я мог навредить ему тогда! Больная дура!
Он подходит вплотную. Дышит мне в лицо, его кулаки сжаты. Но он не ударяет.
